Круговерть бытия (СИ)

Теперь татары, кусающие себе от бессильной ярости руки, не могли с ходу использовать свое численное преимущество, так как наступать широким фронтом им мешали кусты. Драться же в пешем порядке один на один батыры не захотели, предпочитая обложить врагов и подождать подмогу. Неплохо.
Казаки, временно избежав кровавого побоища, воспользовавшись передышкой, снова уложили своих лошадей, чтобы они не выступали в качестве мишеней и стали лихорадочно перезаряжать оружие. Четыре пистолета и ружье гарантировали штурмующим самый горячий прием.
 Глава 12 
Оставшиеся в осаде казаки смотрели как с каждым мгновением их подхорунжий уходил все дальше и дальше, уводя за собой троих преследователей. Провожая глазами быстро уменьшающиеся точки.
— Его благородие, я думаю, уже скоро теперь к Дунаю подъедет! - приободрил станичников неунывающий Шевелев.
— Пожалуй что так. Гляди, часов через пять и подмога придет.
— Лишь бы они до полуночи подоспели. До этого времени мы легко продержимся. Зарядов еще много, знай себе постреливай.
— Нет, братцы, ночь придет, — плохо нам будет, — высказал опасения урядник, — гололобые нас тогда как хозяйка курей по ночам с насеста ловит, — голыми руками похватают.
— Ну, голыми-то руками нас и ночью не возьмешь, а что перебить нас им тогда легче легкого будет, это верно.
— Глядись-ко, опять загоношились: чтой-то, анафемы, придумали.
Донцы встрепенулись и принялись зорко следить за всеми действиями врагов. К татарам уже прибыл на подмогу очередной десяток. Обжегшись пару раз в лобовых штурмах, теперь противники взялись за ум.
Если бы не воля султана, степные дикари никогда бы не взяли в руки мушкеты, предпочитая сражаться как их первобытные предки - кизиловыми палками с привязанными к ним нижними лошадиными челюстями. Не уважали они "подарки цивилизации". В то время как казаки прекрасно владели огнестрельным оружием.
Но такие потери кого хочешь сделают мудрецом. Слишком уж многих бойцов уже зря сегодня потеряли татарские кланы.
Казаки тотчас же заметили, что крымчаки разделились. Человек пять, не имеющих никакого огнестрела, забрав лошадей, повели их подальше в сторону и, стреножив, пустили пастись, а сами уселись в кружок караулить. Остальные с ружьями в руках, рассыпавшись, начали осторожно ползком подбираться к «ужасным и непобедимым» казакам. Стараясь обойти их со всех сторон. Таких стрелков набралось целых четырнадцать человек.
— Ишь, черти гололобые, это они, анафемы, с нас же, казаков, манеру взяли в пешем строе наступать; дошлый народ! — воскликнул Шевелев. — Поглядим, что дальше будет. Ишь, ползут, как словно змеи. Ползите, ползите, мы вам сейчас носы-то поотстреляем.
Татары тем временем подползли на расстояние ружейного выстрела и открыли частую стрельбу. Казаки могли отвечать им только из одного мушкета.
Первые же выстрелы кочевников были направлены на казачьих лошадей и произвели между ними страшный переполох. Кусты оказались плохой преградой для пуль. Раненые животные, обезумев от боли, начали судорожно биться, вскакивать, вырываться, причем одному, Гнедко Бирюкова, слегка раненному в заднюю ляжку, удалось вырваться и уйти. Пара татарских коноводов мигом вскочили в седло, перехватили Гнедко и с буйным торжеством увели к своим лошадям.
Этот неприятный случай произвел на Бирюкова и на остальных казаков крайне тяжелое впечатление. Чтобы прекратить страдания своих раненых лошадей, казаки принуждены были прирезать их. Нечего животину мучить! Она же ни в чем не виновата. С этой минуты конские трупы могли служить казакам весьма надежной охраной от неприятельских выстрелов, которые между тем становились все назойливей.
Пули с жалобным визгом то и дело проносились над головами казаков, которым с каждой минутой становилось все труднее и труднее отвечать на сыпавшиеся на них выстрелы. Стоило кому-нибудь хоть чуть-чуть высунуться из-за конской туши, чтобы прицелиться, как на него сыпался целый град пуль.
Уже двое из казаков были ранены: Шевелев в левое плечо и сам урядник, у которого татарская пуля пробила щеку, повредила язык и вышибла несколько зубов. Рана была тяжелая, но Бюрюков сохранял свое обычное спокойствие и как ни в чем не бывало продолжал спокойно и внимательно постреливать из единственного ружья, флегматично отплевывая набегающую ему в рот кровь. Ему даже удалось уложить наглухо одного из вражеских стрелков. И зацепить второго.
 
Между тем время шло, а положение все ухудшалось. К татарам прибыло еще человек двадцать из туземных отрядов, но они пока не атаковали. К казаком же никакая подмога не приходила. Расстилающаяся за ними пустошь была безмолвна, как угрюмый свидетель, терпеливо ожидающий развязки. Солнце медленно, но неудержимо склонялось к западу. Скоро наступит ночь, а с нею и конец.
Жалобно посвистывают пули, быстро уходят минуты за минутами, а с ними исчезали и последние надежды.
Длинные тени, протянувшись от кустов, поползли все дальше; солнечный шар из золотого постепенно превращался в ярко-багровый и быстро опускается за облитый пурпуровым светом далекий горизонт. Вдруг кочевники, словно по команде, перестали стрелять. Наступила зловещая тишина, продолжавшаяся не более пяти минут, и вот раздался унылый, как бы плачущий голос:
— Ля иль Алла, иль Алла Магомед Рассуль Алла, — затянул он, и этот припев отозвался в душе казаков звоном похоронного колокола.
Настало время вечернего намаза. Первому голосу начали вторить другие, и скоро вся долина наполнилась протяжным, душу надрывающим воем.
— Ля иль Алла Магомед Рассуль Алла, — то замирая, то вновь разрастаясь и усиливаясь до степени вопля, не смолкая ни на минуту, гремел по дунайской долине полный фанатизма, непримиримой ненависти и кровожадного торжества мусульманский призыв к убийству и мести.
С каждым мгновением пение становилось все более и более диким и звериным, чувствовалось, как певцы, входя в транс, распалялись все сильнее и сильнее, возбуждаемые собственным голосом.
— Все, братцы, молись Богу, — конец нам пришел, — шепелявя из-за выбитых зубов произнес Бирюков. — Простите, православные, в чем согрешил перед вами, — добавил он, становясь на колени и кланяясь до земли товарищам.
— Бог простит, — хором отвечали ему остальные, — прости и нас, Христа ради.
— Что ж, братцы, мы так, значит, в компании и на тот свет пойдем? — остался до конца верен себе всегда веселый и неунывающий Шевелев. — Ну, Господи благослови. Грехи Ты мои знаешь, какие можно, прости, а какие нельзя, то Ты и те прости, потому грешил-то я больше по глупости своей. Хорошенько и сам не знал, что делал.
— Ля иль Алла Магомед Рассуль Алла, — как-то вдруг особенно грозно раздался несмолкаемый все это время вопль, и в ту же минуту огненный диск солнца, как бы не желая быть свидетелем готовящегося злодеяния, словно нырнул за сразу потемневшую линию горизонта.
Одновременно с этим точно чья-то невидимая рука задернула черную занавеску, наступил мрак, в недосягаемой глубине небес ярко засверкали трепетным светом бесчисленные миллиарды звезд. Это были звезды тьмы и смерти. Пение замолкло, и вместо него послышался шорох множества быстро бегущих ног и лязг выхватываемых из ножен кинжалов и шашек. Началось!
Казаки вскочили на ноги и выстрелили последний раз по смутно видневшимся силуэтам. Пара темных фигур свалились наземь. Затем донцы в свою очередь обнажив шашки и прижавшись спинами друг к другу, молча ждали нападения, решив дорого продать свою жизнь.
"Вот она, смерть", — мелькнуло у каждого из них в мозгу, но мысль эта не заставила сильнее забиться их сердца.
Приблизившись еще на несколько шагов, атакующие джигиты испустили пронзительный визг и, махая шашками, всей кучей бросились на казаков. Словно огромная волна нахлынула, яростно вскипела, и затем все стихло...
***
Совершенно не жалея, понукал я своего коня, но не личный, животный страх гнал меня, а опасение за судьбу покинутых мной казаков.