Ближе некуда (СИ)
Воздух дерет горло. Я останавливаюсь на полпути, точнее, заставляю себя остановиться.
Мне нужно бежать в деревню и предупредить о том, что волки нападут на нее. Мне нужно сказать Пане о том, что предатель — волк-оборотень, и что он сможет провести джорнаков тайными тропами, мимо озера.
По воде моих воспоминаний бежит рябь, и я переношусь вперед — в дом Паны, где она с ужасом на лице слушает мои слова.
Я смотрю на нее и не чувствую больше любви или жалости, или сострадания, даже зная, что ждет ее впереди, даже зная, что она, несмотря на то, что пыталась разлучить меня и Терна, любила меня и хотела мне добра.
Я хотела бы увидеть Терна. Еще раз увидеть. Безумная мысль овладевает мною: а что, если… А что, если я сейчас не пойду к джорнакам, а побегу к лесу, туда, где встал лагерем его отряд? Что скажет Терн, если увидит меня сейчас? Как повернутся колеса Судьбы, если я не сделаю того, что должна сделать?
Я выхожу из дома, и тут меня снова подхватывает волна воспоминаний.
Ветер бьет в спину, когда я несусь на полной скорости через озеро, чувствуя себя одновременно испуганной и совершенно спокойной. Я знаю, что смогу убедить врага пойти к озеру. Я знаю, что умереть мне суждено не здесь и не сейчас, а позже, но все же в душе моей трепещет крылом раненой птицы страх. А что, если не смогу. А что, если не успею?
Но я успеваю.
Вздыбившееся пространство и время снова переносят меня на шаг вперед в этой длинной, полной острых зубов и когтей ночи.
Я стою у дерева со связанными руками и ногами, а муж Ли-ры в своем волчьем обличье корчится и визжит от ярости у ног вождя джорнаков. Трансформация — процесс болезненный, но мы терпеливо ждем, пока волк обретет свой человеческий облик и заговорит. Муж Ли-ры полон ярости и страха. Он говорит, что я обманываю, что в деревне осталось всего два десятка защитников, и что он точно знает о том, что на озере ловушка, ведь он сам помогал устанавливать ее какой-то лунокруг назад.
Я начинаю задыхаться, когда джорнаки рычат и придвигаются ко мне ближе, обнажая свои красные влажные языки в улыбках, больше похожих на оскалы.
Я чувствую на лице их дыхание и кричу, когда горящий факел в руках одного из них оказывается слишком близко к моему лицу.
— Говори, — приказывает вождь.
Я смотрю на него, и в глазах его пылает огонь. Он жжет меня, дотягивается до меня своим горячим языком, лижет руки и ноги, заставляя забывать обо всем. Я знаю эти глаза. Я помню эти лица, эти желтые зубы — они так же скалились в улыбках, и эти глаза — они так же блестели радостью и наслаждением, но теперь я помню и другое. Эти руки тянулись ко мне, но без вражды. Эти бородатые лица окружали меня, но не затем, чтобы причинить мне боль.
Я окидываю взглядом стоящих вокруг людей, чувствуя их эмоции, понимая их мысли, ощущая их боль. Я смотрю на вожака, и слезы начинают течь из его глаз, капая на бороду.
Я вдыхаю запах огня, и он больше не жжет меня. Я знаю, что делать, что говорить, и знаю, что они меня послушают.
— Вы пойдете на озеро, — говорю я.
Нити человеческих душ сплетаются у меня в руках в единую крепкую и толстую нить. Каждая душа в ней подчинена моей воле, каждая душа хочет и ждет моего приказа. Волк не знает, что происходит, но он тоже это чувствует и начинает скулить, сначала жалобно, а потом все сильнее и сильнее.
— Замолчи, — говорю я, и вспышка пламени из моего рта озаряет ночную тьму.
Взвизгнув, оборотень исчезает в темноте. Я слышу его хриплое дыхание, доносящееся до меня сквозь тишину леса, и смотрю на вожака джорнаков. Он не говорит ни слова, лишь поднимает вверх руку. Один из воинов тут же хватает болтомет и срывается с места, направляясь вслед за волком. Я знаю, что на рассвете муж Ли-ры будет убит, но эта смерть не вызывает у меня чувств.
— Я проведу вас через капканы. Кто-то погибнет, но остальные пройдут, если пойдут за мной.
Они смотрят на меня и молчат.
— Вы — мое стадо. Я — ваш пастух, — говорю я, и в памяти вдруг всплывают слова из книги, которую я читала на Земле. — Я ваш Волк, и я храню свое стадо, — говорю я и смеюсь, сама не зная, над чем.
Они смотрят на меня и молчат.
Кажется, что это магия, но это не так. Я чувствую, как стучат их сердца, вырабатывая ток, как пульсируют в мозгу альфа-волны, пронзая сеть нейронов в одно мгновение. Я заставляю эти волны перестроиться, настраиваю их на себя, как настраивает приемник на любимую радиостанцию меломан. Теперь — я их любимая музыка. Теперь только на моей частоте смогут биться их сердца, и только мою песню будут петь их радиоволны.
Я прибавляю «громкость» своего радио, и теперь джорнаки слышат только меня.
— Завтра на рассвете вы все пойдете за мной, — говорю я, глядя вожаку прямо в глаза. В них полыхает тьма, но этой тьме не справиться с огнем внутри меня. — Вы пойдете за мной к деревне. Мы пройдем по озеру, и вы все умрете. Но вы не сможете сбежать от своей судьбы.
Они смотрят на меня, и молчат, и это молчание говорит мне о том, что моя власть сильна, и я знаю, что делаю.
Накатившая волна уносит меня к концу ночи. Уже рассвет, и я слышу, как кричат первые жертвы капканов позади меня. Мы наступаем. Не все хотят идти со мной, кто-то пытается бежать — и попадает в капканы. Я улыбаюсь. Я ступаю по зимнему лесу осторожно и бесшумно. Я провела на ногах всю ночь, но я не хочу ни есть, ни пить, ни присесть, чтобы дать отдых усталым ногам.
— Сейчас! — кричу я, дергаю за нитки, и джорнаки бегут вперед, вскидывая на плечи болтометы, взмахивая топорами и выбрасывая в воздух руки с ножами.
Я вижу, как толпы людей и дикарей смешиваются, разбиваются на маленькие группки, обмениваются ударами и кричат. Я стою позади, почти не скрываясь, но все же стараясь держаться поодаль, так, чтобы меня не заметили те, кто умирает в первых рядах. Мы с боем пробиваемся к тропе, которая ведет к озеру. Волки снуют вокруг, откусывая все подряд прямо на ходу, и прямо на ходу погибая от меткого выстрела. Я знаю, что у каждого из них дома волчата, и закрываю глаза, чтобы не видеть их смертей.
Мы движемся. Еще несколько шагов — и перед нами открывается безупречная гладь озера Атт. Я вижу темную фигуру, бегущую нам наперерез, и понимаю, что это Пана. Но где же Олл-ард? Где же тот, кто должен дернуть вторую веревку, где тот, кто должен стать героем?
Его нет, а мы уже ступаем на толстый лед. Я тяну джорнаков за нити, но лед холодный, и он начинает бороться с тем пламенем, что я зажгла в их душах. Я чувствую, как становится тоньше нить, как сопротивляются души, не желая отправляться вместе со мной на верную смерть. Я тяну изо всех сил, но они сопротивляются, грызут нити, пытаясь освободиться и сбежать.
Я вижу несущийся к нам отряд Терна. Вот-вот, и будет поздно, вот-вот — и я не смогу сделать то, что должна, и в последнем усилии я выбрасываю в их сторону руку и кричу:
— Вы — мое стадо, а я волк!
Раздаются выстрелы. Кто-то падает, кто-то кричит от боли. Болтометы снова взлетают на плечи, и я пользуюсь этим моментом, вплетая в нити джорнаков еще одну нить — свою собственную. Она раскалена добела, и она вонзается в их души, заставляя подчиняться. Навсегда. Навечно. Без остатка.
— Мы идем на озеро, — говорю я, и они идут.
Я даю одному из джорнаков веревку и пою для него его собственную песню. Он поднимает веревку, облизывая пересохшие губы. Его глаза плачут огнем, но это не трогает меня более. Джорнаки бегут по льду навстречу Пане. Они знают, что это их смерть, и последнее, что они слышат в своей жизни — это крещендо, которым я заканчиваю свою собственную песню перед тем, как дернуть за веревку и птицей устремиться в серое небо.
Взрыв отбрасывает меня на снег.
Боль настоящая. Кровь настоящая. Я открываю глаза. Закрываю глаза.
Игла вонзается мне в руку, и я ахаю, пытаясь уклониться от укола. Я открываю глаза. Закрываю глаза.
Я стою на коленях на чем-то ледяном, и ветер бросает в меня пригоршнями снега и ругательств.