Множество жизней Элоизы Старчайлд

– Мне нужны строители, которые знают толк в фермерских постройках. Срочно. Найди мне расценки на коровники. Площадь: пятьсот квадратных метров. Хорошая изоляция и вентиляция. Я хочу роботизировать доильный зал.
– Да, мисс, – говорит он. – Вас интересуют цены?
– Да. Но чем быстрее человек сможет приступить к работе, тем лучше. И еще мне понадобится подробная информация о ситуации на рынке рогатого скота.
– Да, мисс.
– И я хочу собаку. Поищите среди местных, кто продает щенков. Чешский волчак. И богемская овчарка. Две собаки.
– Кобели или суки?
– Без разницы. И еще лошадь. А лучше две: одну для верховой езды, а вторую за компанию к первой. Давай так: одна лошадь верховая и одна тягловая. Пусть обе будут обучены и объезжены. Не старше пяти лет. Мерины.
– Две лошади, – повторяет Джейкоб.
– И закажи мне кровать. Если смогут доставить сегодня, я заплачу двойную цену.
Она стоит на пороге и собирается с мыслями. Пойми, где ты чувствуешь себя как дома. Иди туда, куда позовет сердце. Закрыв глаза, она представляет кухню по ту сторону двери, с длинным дубовым столом, большой чугунной печкой и запахами кофе и калачей. С балок под потолком должны свисать колбасы и вяленое мясо. За столом к завтраку должна собираться семья: дети, фермерские мальчишки, престарелые родственники, и прихлебатели. Должны сновать туда-сюда люди, должны звучать рассказы обо всем, что случилось накануне, жалобы на правительство, погоду и нехватку продовольствия. Там должны быть подростки, переживающие свою первую влюбленность, и вдовы, переживающие последнюю. Котята в сеннике, которых ни у кого не хватит духу бросить на произвол судьбы. Шнапс в старом глиняном кувшине. По воскресеньям они бы ходили через леса гулять к водопадам и возвращались усталыми.
Ничего этого не будет, твердит она себе. Она понимает. Для этого еще рано. Но вдалеке она слышит колокол ратуши, и знает, как будет потом. Видит лица, с которыми ей только предстоит встретиться. Слышит имена, которые ей только предстоит выучить. Истории, которые только предстоит рассказать.
На брелоке болтается тяжелый железный ключ. Он знакомо ложится в ее ладонь. Она вставляет его в замочную скважину и поворачивает.
  
4
 
Галлея
 
2101 год
– Когда-то в этом доме жила женщина, которая сто раз перерождалась, – говорит серьезный молодой человек из Попрада. – Сущая правда. Моя бабушка слышала от своей бабушки. Эта женщина, которая здесь жила, помнила прошлое аж до самого Ноя и его ковчега. Она была дочерью Адама.
– И жила здесь, в этом доме? – смеется Бруклин. – Что, тысячу лет?
– Нет. – Молодой человек до того серьезен, что смех Бруклин ранит его больнее ножа. – Нет. Она не жила здесь тысячу лет. Но она правда жила здесь.
– Тогда нужно повесить на стену мемориальную доску, – говорит Бруклин. Ей шестнадцать. У нее темные брови и венгерский, цыганский цвет лица. Она понятия не имеет, что молодой человек за столом настолько увлечен ею, что каждое ее слово, каждый кивок головы, каждый взмах ресниц может причинить ему физическую боль или вознести на седьмое небо. – И написать: «Раньше здесь жили ведьмы».
– А может, и до сих пор живут, – говорит бабичка Галлея. Она кладет на стол свою костлявую руку. – Я тоже слышала эти предания, – добавляет она.
– Не верь всему, что тебе рассказывают, – говорит Фань Ли юноше, но говорит по-доброму. Она протягивает руку и ерошит ему волосы. – Это суеверная страна. Люди здесь во что только ни верят. А я тебе так скажу: верь тому, что видишь глазами, но не верь тому, что слышишь ушами.
Юношу зовут Халид. Он бежал сюда от сирийских пыльных бурь, когда ему было шесть лет, и почти два года ни с кем не разговаривал. Он живет у словацкой семьи в попрадской многоэтажке, и когда он говорит о своей бабушке, то имеет в виду словацкую бабушку, которая воспитала его как родного внука, а не одну из тех, которые остались в Сирии. Сейчас ему семнадцать, и он настоящий словак во всех проявлениях, кроме внешности. Уже почти год он работает с коровами на ферме Немцовых. Его восхищает здесь все, буквально все: пейзажи, большие послушные коровы, беззаботная компанейская атмосфера на ферме, многообразие звучащих вокруг языков, отсутствие строгих правил, любовь, незримо просачивающаяся в каждый разговор. Словно он шел-шел и нечаянно набрел на настоящий рай. Так он себя здесь ощущает.
 
Бруклин – албанка, румынка, турчанка и еще бог знает кто. Она живет на ферме с пяти лет. А до этого воспитывалась в детском доме. Она тоже дитя гигантского пыльного котла. Выжившая в нем. В ее натуре есть что-то неукротимое. Она коренастая и сильная. Мешки кукурузы с мельницы она таскает на своих плечах так же легко и уверенно, как и мальчишки. Возможно, еще увереннее. Она не расчесывает волосы, но завязывает их в хвост цветными лентами. Она громче всех на ферме смеется и громче всех плачет.
– Мой отец – ураган, – говорит она людям, – а мать – грозовая туча. А я – молния.
В Татрах есть те, кто верит в эту сказку уже потому, что в Бруклин угадывается что-то иномирное. Этот блеск в ее глазах не может быть ничем иным, кроме как молнией. Эта стихия, эта энергия может быть только ураганом. Она хочет поехать в Монголию, где хотят высадить сто миллиардов деревьев. В Монголии и Казахстане свободного места хватит на все сто миллиардов, но нужны рабочие руки. Срубленные деревья запекают в каменных печах, чтобы получить древесный уголь, и закапывают этот уголь глубоко в землю. На то, чтобы восстановить природный баланс, уйдет тысяча лет, но Бруклин уже сейчас говорит об этом со страстью, восхищающей бабичку Галлею.
– Иногда приходится строить планы на тысячу лет вперед, – говорит Бруклин, и Галлея соглашается.
– Вот исполнится тебе восемнадцать, – обещает ей Галлея, – тогда можешь уезжать, заручившись благословением всей семьи.
На ферме есть и другие дети. Некоторые из них собрались за столом на завтрак. Другие заняты работой. Фань Ли, высокая и стройная как деревце. Ей девятнадцать, и она самая старшая из тех, кого Галлея зовет внуками. Когда Фань Ли попала сюда из военного Китая, откуда ее увезли в возрасте всего трех лет вместе с тысячей других детей-сирот, искавших теперь новый дом, Галлее было шестьдесят четыре.
– Я слишком стара, чтобы ты называла меня мамой, – сказала Галлея Фань Ли. – Зови меня бабушкой – или «бабичкой», по-словацки.
За завтраком они говорят на чешском языке, в обед – на французском, а по вечерам – на английском. Так повелось на ферме Немцовых с тех пор, как у них поселилась Фань Ли, и дети никогда не пытаются оспорить странный распорядок, хотя фермерам вроде Халида, Миро и Андреаса его соблюдение дается с трудом.
– Жаль, что мы совсем не знаем китайского, – сказала Галлея Фань Ли, когда девочка впервые попала на ферму. – Я бы хотела, чтобы ты сохранила язык, который знала с рождения.
Но память Галлеи не хранит слов на этом языке. Поэтому раз в неделю Фань Ли посещает кантонскую семью, живущую в Попраде, для изучения китайского. Сейчас она свободно говорит на четырех языках. Она носит узкие очки на кончике носа и похожа на молодую юристку в черной юбке, облегающей фигуру, и кожаных сапогах. Она помогает на ферме, но только тогда, когда это необходимо. А вообще, она художница. Она создает произведения искусства из местных камней. Она раскрашивает их пейзажами Татр и продает на попрадских рынках. Ее девушка живет в Праге и работает медсестрой. Они встречаются уже год.
Милану всего десять. Его спасли с лодки, плывущей из Ливии, и отправили в Попрад. Пока что он плохо говорит по-чешски, а по-английски и по-французски – и того хуже. Но он учится.
Мориц – русский. Ему пятнадцать. У него угрюмо сдвинутые брови. Все его мысли заняты девочками. Он напевает под нос итальянские песни. Плачет чуть что.