Множество жизней Элоизы Старчайлд

– Ни перед кем не раздвигай ног, – наставляла ее фрау Мюллер. Фрау Мюллер была bordellbesitzer, тучной владелицей борделя с неизменной шваброй в руках, тугим кошельком и скверным характером, которая словно приросла к крыльцу дома на Штауфенштрассе. – Если кто начнет тобой интересоваться, я уж его так отхожу этой шваброй. Нет, мы найдем тебе богатых банкиров из Вены и Цюриха. Они щедро заплатят за твою невинность, моя дорогая. Уже скоро. – Она хватала Маргериту за запястье и повторяла ей на ухо, шепотом, словно угрозу: – Уже скоро.
Невинность. В борделе ее продавали до дюжины раз с одной девушки, если та правдоподобно играла.
– В первый раз по-настоящему. Во второй – подольем тебе менструальную кровь другой девочки, – объясняла ей фрау Мюллер. – Ложкой, самую капельку. Как рыбный соус к сардельке. Ни один мужчина не поймет, что она не твоя.
Маргерита Мюзе. Пока еще слишком мала для проституции, но часики тикали. «Уже скоро». Она чувствовала, что момент близок.
– Скажешь, когда у тебя начнутся месячные, – шептала ей на ухо хозяйка борделя. – Твой первый банкир уже ждет.
В борделе, где Маргерита подавала напитки и убирала со столов, она носила сапоги, но по улицам ходила только босиком.
– Если я дам тебе сапоги, – говорила фрау Мюллер, – ты уйдешь в них и никогда не вернешься.
Она была права. Как-то раз холодным осенним днем Маргерита сидела на стене у реки Зальцах, болтая в воздухе босыми ногами и праздно наблюдая за проплывающими мимо лодками, когда к ней подсел молодой человек в черном пальто с высоким воротником, поднятым против ветра.
– Пойдешь со мной? – спросил он.
Маргерита узнала его. Она видела его в борделе. Всего лишь раз. Она принесла ему эль, а он взял ее за руку и вложил монету в ее ладонь. Он был из тех юношей, которые входили в двери борделя застенчиво и осторожно, краснея от неловкости, стесняясь того, что все на них смотрят, не зная, как себя вести и на что тратить деньги; которые могли часами пить пиво, набираясь храбрости для того, зачем сюда пришли, после чего сбегали без оглядки, проведя всего несколько минут с одной из девочек фрау Мюллер.
– У меня нет обуви, – сказала она.
Он кивнул и приподнял шляпу.
– Но если бы у тебя была обувь, – настаивал он, – пошла бы ты со мной?
– А где вы живете, сэр?
– В Вене.
– Туда идти десять дней. Вы хотите, чтобы я шла десять дней?
– Я бы, пожалуй, сказал, что идти отсюда до Вены на твоих ногах придется дней пятнадцать. С перерывами на воскресенья, – ответил молодой человек. – Дорога длинная, и холмов на пути много. Но я не предлагаю тебе идти туда пешком. У меня есть лошадь, на ней мы доскачем до Линца, а там можно сесть на паром. По Дунаю ходит много паромов. Остается только дойти пешком до моей лошади, которая стоит сейчас в конюшне на Штрубергассе.
– В таком случае, жаль, что у меня нет обуви, – сказала она.
– Зато у меня есть, – молодой человек эффектно наклонился и стал расшнуровывать свои туфли.
– Вы банкир, сэр? – спросила она. – Вы хотите купить мою невинность?
Юноша был ошарашен ее вопросом.
– Я трактирщик, – ответил он. – Я не собираюсь ни покупать твою невинность, ни красть ее, уверяю тебя. К тому же, ты еще слишком юна. Я просто подумал, что могу забрать тебя отсюда. Вот и все. Тебе тут не место. Ты можешь работать в моем трактире.
В тот день на реке Зальцах солнце светило ярко.
– В таком случае, – сказала Маргерита, – я пойду с вами. Я дала себе клятву никогда не связываться с банкирами, но трактирщик, похоже, вполне достойная профессия.
– Может, вернемся на Штауфенштрассе за твоими вещами? – спросил он.
Она натянула его туфлю на свою ногу и пошевелила пальцами.
– Пойдемте лучше прямо к лошади.
И в ту же ночь, в номере гостиницы к югу от Линца – в самую первую ночь, проведенную за пределами Зальцбурга, ей приснился сказочный бал с господами и дамами, и золотой воздушный шар. А когда утром она проснулась и лежала с широко распахнутыми глазами, ее бедра были мокры от крови.
Софии, дочери Маргериты, было всего два года, когда умерла ее мать. Страшные времена. Так же, как и Марианна, так же, как и Маргерита, София взрослела, ничего не зная о будущих снах. Она жила в Вене вместе с отцом, который держал трактир неподалеку от мясного рынка. Когда начались сны, он усадил ее рядом с собой и впервые рассказал о том, как страдала от этих видений Маргерита.
 
– Я никогда не думал, что они коснутся и тебя, – сказал ей отец.
Жизнь дочери венского трактирщика была сытой, но никогда не праздной. София допоздна работала в таверне. В 1853 году, в возрасте восемнадцати лет, она познакомилась и вышла замуж за Джона Лестера, англичанина старше ее на десять лет. Джон в это время совершал грандиозное турне по Европе. Он влюбился в ее «германскую» внешность и вскружил ей голову стихами английских поэтов и обещаниями путешествий. Их поженили в церкви Святого Михаила недалеко от венского угольного рынка, после чего Лестер посадил Софию на дилижанс и повез по ухабистым дорогам в Грац, Триест, Венецию и Рим – головокружительное приключение длилось полгода, в течение которых она так и не призналась ему в своем даре, так и не рассказала ни о воспоминаниях Элоизы, ни о золоте. Англичане склонны превратно воспринимать подобную информацию. София это чувствовала. Как и Маргерита, она страдала от своих призраков молча. После Рима они добрались до Марселя на барке, откуда продолжили путешествие в Лион по недавно открытой железной дороге «Париж – Лион – Средиземное море». София впервые ехала на поезде. Из Лиона, неделю спустя, второй поезд доставил их в Дижон. Они остановились в отеле на площади Моримон – той самой, где отрубили голову Элоизе, и из окна их номера София видела ратушу, на стене которой когда-то висел плакат: «РЕСПУБЛИКА ЕДИНАЯ И НЕДЕЛИМАЯ; СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО – ИЛИ СМЕРТЬ». Смерть. Элоизе не досталось ни свободы, ни равенства, ни братства. Только смерть. Но София по-прежнему хранила молчание. Она как наяву видела неистовствующую толпу, как наяву обоняла стойкий запах крови, но смаргивала наваждение и улыбалась, когда Лестер показывал ей из окна городские красоты, а потом тихо закрывала ставни. Они находились в получасе езды от того места, где Жан Себастьен закопал золото. София могла бы все рассказать мужу прямо сейчас. Она могла бы ускользнуть ночью из гостиницы и отправиться на поиски клада. Где он, англичанин в незнакомом городе, станет ее искать? Он даже не подозревал, что она говорит по-французски. Однако такие мысли никогда не беспокоили Софию. Она не стремилась к богатству. Она нашла свое счастье в Джоне Лестере, мужчине, которого искренне любила. Она любила его добрый взгляд, его ласковые объятия, его внимательность, его терпкий запах, его льняные пиджаки. Ей нравилось, как он смотрел на нее, как слушал, как улыбался ее рассказам. Нравилось, как чернело его лицо от сажи во время поездки по железной дороге, когда он высовывался наружу, чтобы посмотреть на паровоз. Нравилось, как аккуратно он держал нож и вилку, и как скрупулезно начищал свои туфли; как он смеялся, прижимая ладонь ко рту. Он был красивым мужчиной. Нежным. Как она могла открыть ему секреты своих прошлых жизней? Он бы не понял. Он бы ревновал к давно умершим любовникам. Он бы счел ее душевнобольной. Как она могла ехать с ним в Англию, когда ее прошлые жизни были подобны тяжелому чемодану, который нужно волочить за собой, втаскивая в каждый экипаж и пряча в шкаф в каждом гостиничном номере? Время от времени она просыпалась с криком из-за своих снов, но Джон не видел в этом ничего подозрительного, списывая все на бурное воображение и склонность к кошмарам. Тогда она мало говорила по-английски, но Джон обучался немецкому, будучи капитаном Королевской конной гвардии и адъютантом принца Альберта Саксен-Кобург-Готского, мужа английской королевы. К тому же, в первые дни любви язык куда менее важен, чем можно себе представить.