Пораженец (СИ)

— Укачивает меня.
Часа через три, как мы вышли из видимости берега, ровный стук паровой машины замедлился и вскоре совсем затих. Я нашел в себе силы подняться наверх и спросить, почему сбросили ход. Эрик только указал рукой — с юга надвигался корабль раза в три-четыре побольше нашей лайбы, над его трубами дрожал горячий воздух почти без дыма.
— Подняли сигнал “Лечь в дрейф, принять досмотровую партию”.
— А кто это?
Впрочем, я уже рассмотрел ответ на корме подходящего низкого миноносца — там трепыхался белый флаг с черным крестом.
Немцы.
Корабли встали борт о борт, и к нам перепрыгнули трое матросов в бескозырках, бушлатах и с винтовками — совсем как наши, разве что надписи на ленточках латиницей и кокарда круглая, германская. За ними старший, в кожанке, с погонами в якорях и кобурой парабеллума на поясе.
Досмотр прошел быстро, на одетого матросом Нестора даже не обратили внимания, а вот мой прикид вызвал интерес.
— Документы.
Я вытащил свой американский паспорт и пару бумажек.
— Американец?
— Да.
— Что вы здесь делаете?
— Я журналист, вот мое редакционное удостоверение.
— Author Today?
— Да, это журнал, для которого я пишу.
Моряк повернулся к борту миноносца, откуда за нами наблюдал пяток матросов, и перекинулся с офицером несколькими фразами. По моему, на флотском сленге: говорили-то вроде по немецки, только я ни черта не понял.
Мичманец или кто он там махнул рукой, старший вернул мне бумаги и партия ловко перебралась обратно. Нам козырнули и сбросили швартовые концы.
Миноносец неторопливо развернулся, набрал ход и промчал мимо. Пологая волна, рожденная его винтами, добежала до стоявшей без ходу лайбы и походя повалила ее на борт, да так, что загремели ящики и сорвало с обвязки бочку.
Через пять минут команда вернула все на свои места, а движок снова потащил нас на восток.
— Легко отделались.
— Всегда так, — спокойно заметил Эрик.
— Их не волнует, что вы идете в порт воюющей с ними страны?
— Никто не запретит нам, шведам, торговать со шведами на Аландах, нашей родней. А если запретят, то это больно ударит по самим немцам, многое они покупают через нас.
— А то, что я американец?
— Нейтральная страна. И журналист. Зачем немцам лишать себя американских товаров?
Я выдохнул. Не сказать, чтобы я сильно перепугался, но перспектива оказаться в Германии и потом выбираться из нее в обход фронтов не очень радовала.
До Або с пересадкой в Мариехамне мы добрались без приключений, не считая того, что я привычно изображал укачанную медузу.
Ну что же, теперь в Москву — Нестору готовиться к экзамену на прапорщика, а мне искать коменданта в Швецию. Наверняка у Красина есть толковые ребята на примете.
В Питере на Финляндском вокзале случилась нежданная встреча.
— А ты поседел, Мишель, совсем белый стал! — обнял меня Щукин.
— Не молодеем, ты вон тоже солидности прибавил, — похлопал я по спине раздавшегося вширь Гришу.
Ему бы фрак да цилиндр — вылитый буржуй с советских плакатов, но мешал зеленый френч армейского типа. Смотри-ка ты, поперед паровоза выбежал, Земгора и земгусаров еще нет, а Щукин уже в милитари-стайл нарядился.
— А попутчик твой кто? — показал подбородком Гриша.
— Нестор, товарищ сына. Учился с ним в Цюрихе, сейчас окончил и вот, кружным путем в Россию.
— Серьезный юноша… сразу в книжку уткнулся, не будем мешать. Ну что, по коньячку за встречу?
— Так сухой закон же.
— А я мокрые места знаю, пошли.
И действительно, в вагоне-ресторане нам подали заварочный чайник и пару чашечек. Гриша разлил, я понюхал…
— Ну хитрованы… Ладно, ты-то как?
— О! Я от Даниловской мануфактуры в консорциуме у Морозова. Савва Тимофеевич уже года полтора как организовал. И мы, когда военвед отказался, всю коксовую смолу выкупили. А сейчас обратно военведу продаем. Но дороже, — он радостно потер руки и приложился к чашке, — деваться-то им некуда, только у нас и есть.
— Так ты в военное министерство приезжал?
— Да, второй завод строить будем, в Казани.
— А первый какой?
 
— Под Самарой, рядом с Сергиевским казенным. Веришь, Морозов так все придумал, селитра прямо из воздуха получается!
— Что, вот прямо из воздуха?
— Ну, еще уголь нужен. Но процесс интереснейший! Я, правда, не химик, но знаю, что никто в мире, кроме нас и немцев, этого пока не сумел. А как американцы всю чилийскую селитру под себя загребли, тут-то мы и развернулись. Богатое дело, деньги из воздуха, извини за каламбур.
Я усмехнулся. Знал бы ты, Гриша, что Нестор как раз один из тех, кто добыл и переправил к нам габеровскую технологию. И что построенная для АМО установка Нобеля в Баку гонит помимо бензина еще и бензол с толуолом, как раз для Самары.
От азотного завода разговор плавно перешел к немцам и фирме БАСФ, от нее — к немецкой газовой атаке под Аррасом, затем ко взятию после многомесячной осады Перемышля, за что мы хлебнули чайку. А потом Гриша добил почти весь чайник в одиночку и начал хвастаться распилами и откатами — как ловко он обводит вокруг пальца военных и конкурентов и какие бабки зашибает. Речь его становилась все бессвязнее, похоже, он успел накатить “чаю” еще до посадки в поезд и теперь его развезло, как говорится, на старые дрожжи.
Но утром в Москве Щукин встал относительно бодрым и свежим и умчался ворочать дела, не забыв пригласить захаживать к нему на Знаменку.
Нестора я поселил в Митиной квартирке в Марьиной Роще, чтобы он спокойно готовился к экзамену, а сам отбил сообщение Красину. Леонид ответил, что есть у него на примете подходящие люди, но он будет просить об одном, который должен появиться в Москве через несколько недель.
За это время немцы утопили пассажирскую “Карпатию”, что крайне негативно восприняли в Америке, Кавказская армия устояла под Алашкертом (в немалой степени благодаря достроенной на “вагонные” деньги дороге Сочи-Новосенаки) и случились первые перебои с продовольствием. В обществе это произвело удручающее впечатление — при том, что война перекрыла экспорт зерна, ни о какой нехватке хлеба и речи быть не могло, однако русская бюрократия и охреневшие от жадности торговцы сумели навести дефицит. Рождественские разговоры сводились к тому, кто, что и где сумел достать. Но самым суровым знаком стала разразившаяся прямо на Святки Иваново-Вознесенская стачка. Рабочие всех фабрик, как один, потребовали снижения цен на хлеб и увеличения зарплаты. И добились, но жандармы арестовали Совет уполномоченных, а в демонстрацию приказали стрелять. Стачка мгновенно возобновилась, причем впервые зазвучали лозунги “Долой царя!” и “Долой войну!” Давить ее войсками не рискнули — слишком яркое впечатление произвели две записочки “Армия Свободы” на телах застреленных жандармских офицеров.
Так что праздники прошли в координации действий практиков и боевиков, а следом появился Красин с известием, что привез кандидата.
— Знаете, Сосед, история вполне обычная. Парень неплохо начал, но все растерял и впал в уныние, — рассказывал мне Леонид. — Может, вы его взбодрите?
Я возмутился:
— И что теперь, я должен утешать и ободрять всех и каждого? Мало мне шведской заварухи.
— Вижу в нем хорошего организатора. Очень хорошего, но вот сейчас он в миноре.
“В миноре” это слабо сказано, там депрессняк оказался такой, что в ссылке прочие товарищи предпочитали не жить с ним в одном доме. Как писал один из них:
Со мной старый знакомый. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны "мелочей жизни" и виден. Нет места для проявления крупных черт. С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся.
 
Разъехаться-то разъехались, но тревогу забили — погибает человек, целыми днями валяется на кровати, накрывшись полушубком, за собой не следит, даже посуду не моет. Красин организовал ему побег и выдернул в Москву, думая, что этим вернет в рабочее состояние.