Рысюхин, ты что, пил? (СИ)
С другой стороны, к северо-западу от Минска врач Зданович же смог сделать возле своей лечебницы остановку для поездов[1]? Вот где пробивной человек: без дара, без покровителей, а ты смотри: и выучился, и денег накопил, и воду лечебную нашёл там, где никто искать не пытался, и дело своё построил. А если всё у него получится, то и новому поселению основателем станет. Ладно, это всё пустые мечтания. Лучше займусь бумагами деловыми, «на потом» отложенными, пока на завтрак не зовут.
Успел разобрать два письма и написать один ответ. После завтрака с большим трудом отбился от попыток бабушки всучить мне «небольшой перекус», для которого понадобился бы отдельный чемодан. Она уже полностью отошла от вчерашней размолвки. Спохватившись — вспомнил, как речь зашла про «еду в дорогу» — предупредил, что холодильный шкаф на кухню возвращать пока не надо, поскольку провонялся нещадно. Бабушка всплеснула руками:
— Вот чучело! Ты бы ещё недельку подождал, пока вонь поглубже впитается!
Но главное было сделано — она переключилась на новую задачу, а я смог аккуратно задвинуть баул с «лёгким перекусом» ногой под стол.
Про дорогу сказать нечего. Купил билет в единственный на весь поезд вагон второго класса, заплатив два рубля, при цене третьего класса семьдесят копеек. Это ещё ничего, лет тридцать назад билет от Изяславля до Минска стоил двадцать пять рублей[2], а там ехать меньше даже. Потом, как расходы на строительство дороги отбились, цены, по настоятельной рекомендации Великого князя, снизили до «разумного уровня прибыльности».
Неприятным моментом оказалось то, что вокзал, который я слышал и видел от жандармского квартала, оказался принадлежащим другой железной дороге, что шла с севера на юг. А поезда, идущие с востока на запад (и обратно) останавливались на западной окраине города, в урочище Добрые Мысли. Всё как в Смолевичах, даже то, что станция это преимущественно товарная! Только от центра ещё дальше.
Перед въездом на станцию над путями стоял бетонный мост, показавшийся мне огромным. Длины его хватило бы, чтобы под ним поместилось три станции, со всеми её путями. Как я узнал от рабочего станции, у которого спрашивал дорогу к центру, он так и назывался — Бетонный и выводил на Койдановский тракт, начинавшийся сразу за ним. От вокзала к мосту, вдоль него налево и дальше через всё урочище вела улица, поименованная по названию вокзала — Московская. Прошёл по ней, нырнул под мост, по которому проходила Виленская ветка чугунки, пересёк небольшую площадь, где размещались биржа извозчиков и разворотное кольцо конки — и вот я на Захарьевской, а дальше всё просто. Ну, прошёл не как планировал — меньше версты, а почти две с половиной — и что с того? Небольшая прогулка.
На подходе к будущему месту службы опять в голову полезли какие-то дурацкие куплеты — правда, на сей раз в них хоть какой-то смысл просматривался:
Не получилось, не срослось —
Твоя морковь, моя ограда.
Чего хотелось не сбылось —
Не вырос лось, ну и не надо!
Выкармливать лося морковкой идея довольно странная, конечно, но тем не менее…
Я, как меня инструктировал Евгений Миронович, сразу направился к тому кабинету в кадровой службе, где мне должны были выдать удостоверение сотрудника. На входе в здание охраны не было, как и возле двери в кабинет. Само помещение, разделённое на две неравные части высокой стойкой, напоминало банк в миниатюре. Сидевшая за окошком дама неопределённого возраста и столь же неопределённой внешности потребовала паспорт, но удовлетворилась и удостоверением личности, хоть и фыркнула при этом недовольно. Уже почти привычно расписался поочерёдно в трёх журналах: за получение удостоверения, за инструктаж о правилах его использования и предъявления, и за ответственность в случае утери документа. Что характерно, ни инструкцию по использованию, ни список наказаний мне так и не предъявили. Ну и ладно, спрошу у Мироныча.
Ключа от боковой двери, через которую мы со следователем проникали в его корпус у меня, разумеется, не было и пришлось идти через главный вход. Тут я впервые применил только что полученное удостоверение. Заглянув в него, караульный почти сразу утратил всякий интерес и ко мне, и к моему чемоданчику — только записал номер удостоверения и время входа в очередной журнал.
Подпёсок оказался на месте, а после того, как узнал, что у меня есть новости, то даже и обрадовался.
— И чем же вы меня порадуете, Юрий Викентьевич?
— Прошлой ночью я имел честь встретиться со своей Хранительницей. Она сообщила, что зашла проверить, как она выразилась, «целостность души». Сказала, что всё более-менее в порядке, немного поругалась на «слишком любопытных смертных», которые умудрились «частично расшатать» какие-то наложенные ею печати. Но для вас, как я полагаю, интереснее будет другое: после встречи с богиней и её воздействия у меня проявились некоторые куски памяти.
— Насчёт степени важности уже вами сказанного мы поговорим чуть позже. Поверьте, это всё тоже имеет огромное значение, — очень серьёзным тоном сказал Подпёсок. — Но вы продолжайте.
— Большая часть, конечно, касается детских воспоминаний и кое-каких знаний из программы обучения в гимназии. Но есть один момент, связанный со встречей с Конопляненко — или два момента, интервал между которыми пропал. У него, если не ошибаюсь, была особенность — увлёкшись рассказом, он с трудом останавливался и мог «с разгона» сказать больше, чем собирался.
— Да, родные отмечают такую черту характера.
Далее я пересказал жандарму те «оговорки» покойного приятеля отца, донести которые просила Рысюха. К моему удивлению, больший интерес вызвали не имя и приметы «студента», а фраза про «божественный эффект». Следователь трижды переспрашивал меня, уточняя формулировку. Наконец, он внёс всё сказанное в протокол, который я опять-таки подписал.
После этого Евгений Миронович вздохнул, подошёл к большому железному шкафу и какое-то время копался так. Наконец, вернулся к столу, выложив на него довольно толстую картонную укладку и отдельный бумажный бланк.
— Сведения, которые я вам должен буду довести в части, вас касающейся, не предназначены для широкого хождения. Поэтому прежде, чем мы продолжим разговор, мне придётся взять с вас обязательство о не распространении того, что услышите.
— Так, может быть, не надо мне этих сведений?
— Увы, надо. Это напрямую касается вашего состояния здоровья и перспектив его возможного изменения в будущем. Так что — надо, и мне, для закрытия вот этого дела, и вам.
— Если так — то я согласен.
Следователь скучным голосом скороговоркой перечислил перечень статей, подстатей и пунктов, которые запрещали мне разглашать кому-либо, кроме лиц, имеющих соответствующих допуск, секретную информацию и то, кто будет меня наказывать в противном случае. Вписав в бланк название той темы, что будет мне сообщена, и получив мой автограф, он убрал бланк в укладку и начал говорить уже нормальным голосом.
— Вы стали фигурантом данного дела из-за того, что на месте взрыва было обнаружено повреждение ткани мира, а также следы либо божественного, либо потустороннего вмешательства, либо их обоих. Плюс повреждения души, или, если угодно, тонких тел, у троих пострадавших. Всё это инициировало расследование по теме «Иной». Что это значит? Начну с теории. Кроме лица мира и его изнанки, со всеми её слоями, существуют иные миры, либо отражения нашего — тут учёные всё ещё активно спорят. И есть некое «межмировое» пространство, которое ещё иногда называют астралом.
— Концепция множественности миров? Но это же фантазия!
— Не перебивайте, пожалуйста. Мне и так непросто определить, что именно следует сообщить, что можно, а что — не стоит. Итак, на чём я остановился? Концепция множественности миров, как вы изволили выразится, доказана достоверно за счёт выявления проникающих в наш мир разумных существ иных миров, точнее — их душ, либо фрагментов таковых, а также иных сущностей. Всю классификацию я вам сообщать, разумеется, не буду. Да и сам я не уверен, что знаю её полностью. Назову лишь три вида, на причастность к которым вас проверяли. Да-да, не делайте такое лицо — это наша работа, причём очень важная, как вам станет понятно чуть позже.