Эсминцы против линкоров (СИ)

Нового жилья в молодой стране победившей диктатуры пролетариата строили мало. А по причине продолжающейся индустриализации народного хозяйства все крупные города оказались перенаселены теми сельчанами, которые, не вписавшись в коллективизацию, массово устремились на заработки. Крестьяне, понаехавшие из деревень, быстро превращались в рабочих, а самые талантливые — и в инженеров. Этот процесс шел непрерывно, начавшись вскоре после окончания гражданской и продолжаясь до самой войны с Германией. Приезжие трудовые люди, абитуриенты и учащиеся ВУЗов, наводнили все жилищные площади советских городов, ютясь не только в коммунальных квартирах и общежитиях по несколько человек в одной комнате, но занимая даже коридоры и свободные углы на кухнях квартир. Причем, работники жилищных контор часто подселяли приезжих к уже проживающим семьям, не спрашивая их согласия. Это и называлось «уплотнением».
Когда в годы гражданской войны городские советы впервые начали применять подобные методы подселения жильцов, идеологи революционных преобразований обосновывали новое явление тем, что настала пора искоренить социальную несправедливость, уравняв положение буржуев и мещан с положением простых тружеников. Под давлением революционной общественности, вооруженной не только красивыми лозунгами о равенстве и братстве всех людей, но и «Маузерами» или «Наганами», богатым городским обитателям повсеместно приходилось пускать к себе в квартиры для постоянного проживания тех жильцов, которых городские советы им навязывали. Идея «уплотнения» быстро прижилась в массах, потому что она отражала идеологический посыл в социалистическом обществе именно на общую собственность и на желательное упразднение собственности индивидуальной.
Во время культурной революции конца двадцатых многие советские архитекторы даже закладывали в проекты новых домов квартиры-общежития с общественными уборными, кухнями и ванными. Но, быстро выяснилось, что коммуналки не вырабатывали у жильцов привычек к взаимному уважению и формированию коллективного социалистического сознания, а наоборот, в большинстве случаев, порождали конфликты между людьми. Что особенно наглядно проявилось во время репрессий тридцатых, когда коммунальные соседи массово доносили друг на друга ради надежды заполучить лишнюю комнату, если соседа арестуют. А конфликты на общественных кухнях не только по причинам пьянства и дебошей отдельных личностей, но и из-за какого-нибудь нечищеного примуса, несоблюдения графика мытья пола или немытой посуды, оставленной в раковине, иногда разгорались так сильно, что приводили к убийствам.
К началу сороковых жилищная проблема все так же остро стояла перед руководством страны. Даже в столичной Москве коммуналок развелось великое множество. И Ленинград, разумеется, не был исключением. Кризис с жильем в городе привел к тому, что даже статус руководящего работника совсем не гарантировал быстрого получения отдельной квартиры. В очередях на улучшение жилищных условий люди ожидали годами. А что-то требовать вне очереди для себя любимого считалось не соответствующим негласному кодексу строителя коммунизма и публично осуждалось. Ведь, как доносили слухи, даже сам товарищ Сталин не имел собственного жилья, а проживал в своем рабочем кабинете, где решал проблемы народа с раннего утра и до глубокой ночи, прохаживаясь по кабинету в поношенных сапогах, куря трубку и кутаясь в простую солдатскую шинель, наброшенную поверх скромного френча. Народная молва сообщала, что никакого другого личного имущества отец народов СССР иметь себе не позволял, потому что жил заботами о стране, а не о себе.
Простые советские люди верили красивой легенде о небывалой скромности вождя. Они героически терпели все невзгоды, годами ютясь в крошечных коморках по пять-шесть человек разного возраста и пола. В таких условиях невозможно было не то что выстраивать личную жизнь, но и даже посещать вовремя туалет. Потому что всегда имелись желающие его занять. И далеко не все из жильцов коммуналок думали о других. Мало кто рефлексировал, мучаясь совестью, что использует слишком долго единственный унитаз в огромной квартире. А кое-кто, сидя на нем, умудрялся еще и читать газеты, чтобы, прочитав новости, тут же подтереться ими по причине отсутствия туалетной бумаги. В двадцатых годах унитазы в СССР изготавливали из бетона, а первые фаянсовые унитазы с чугунным сливным бачком на высокой трубе начали массово производить только с 1929-го года. Конечно же, постоянные проблемы вокруг туалета порождали не меньше бытовых конфликтов, чем наличие общей кухни или общей ванной комнаты, если таковая имелась. А были коммуналки и вовсе без ванн, жильцы которых имели возможность помыться лишь в общественной бане. Отчего много народу ходило чумазыми и неухоженными.
 
Так что семье Лебедевых очень повезло, что их поселили в квартире с ванной, да еще сразу в двух немаленьких комнатах в центре города. Разумеется, контраст с прежней жизнью в отдельной большой квартире оказался разительным. Но, Лебедев-старший, будучи моряком, еще с молодости привык к нелегким условиям службы. Ведь большим начальником он сделался совсем не сразу, а за долгие годы восхождения по лестнице партийной карьеры от простого революционного матроса. Конечно, принадлежность к номенклатуре, воплотившаяся в материальном плане получением отдельной квартиры в доме для партийного руководства на Петроградской стороне, несколько избаловала Евгения Лебедева.
Но, лишившись отдельного жилья по причине падения на их дом немецкого самолета, Евгений Андреевич быстро вспомнил собственную молодость. Что позволило ему приспособиться к новому образу жизни почти безболезненно. Ведь в последнее время из-за военного положения он дома почти и не жил, а лишь приходил к жене ночевать. Да и то не всегда, потому что все чаще оставался в штабе флота и на ночь ради служебной необходимости. В адмиралтействе у него имелась вполне комфортная комнатка для отдыха, примыкающая к кабинету, с удобным диваном, оставшимся еще с царских времен. Да и очереди в туалет, расположенный недалеко от начальственных кабинетов, отсутствовали. А ключи от этого «кабинета задумчивости», оборудованного импортной сантехникой, имелись лишь у высшего комсостава. Круглосуточно находились на службе и вестовые, готовые в любой момент угодить начальству, принести чай с сушками или даже погладить форму. Была там и столовая, где совсем неплохо кормили командный состав.
Служили в адмиралтействе и хорошенькие девушки, занимавшие должности связисток и стенографисток. Некоторые из них довольно откровенно строили глазки такому большому начальнику и, если бы только Евгений Лебедев захотел, то без труда обзавелся бы симпатичной любовницей. Внимание молодых девушек льстило ему, но, не более того. Верность жене он сохранял. Он до сих пор любил свою Аню, несмотря на многие годы, уже проведенные с ней в браке. Да и партийные установки представляли супружескую измену, как повод для разбирательства. А своей успешной партийной карьерой и теперешним положением чуть ли не первого человека на Краснознаменном Балтийском флоте Евгений Андреевич очень дорожил. Морально мараться главный комиссар флота не собирался, обходясь без всяких любовных интрижек и прекрасно зная, что враги и завистники, конечно, имелись и у него. А терять служебное положение он позволить себе никак не мог еще и потому, что с недавнего времени обладал через сына уникальными знаниями о будущем и был твердо намерен менять его в лучшую сторону ради страны, используя все собственные связи и авторитет.
Гораздо хуже воспринимала вынужденный переезд супруга корпусного комиссара. Анна Лебедева, дочь бухгалтера, выбравшая профессию собственного отца, детство которой прошло в относительном мещанском достатке дореволюционного Петербурга, привыкла к комфортной жизни, и теперешние неудобства действовали на нее угнетающе. Пожалуй, мама Саши Лебедева хуже всех из членов семьи переносила коммунальную жизнь, успокаивая себя лишь тем, что явление это временное. Раз их семью поставили на очередь, то и отдельное жилье снова дадут в конце концов, так она себя успокаивала.