He как у людей

— Папа! — требовательным тоном произносит Нуала. — Разве нельзя полететь на следующей неделе?
— Это не обсуждается.
— Эта Эйдин вечно все портит!
— Послушай меня. — Он придвигает лицо к ее лицу, так близко, что чувствует запах соли и уксуса у нее изо рта, и тут же приказывает себе успокоиться. Нуала, в сущности, не виновата, она просто попала под горячую руку. Он говорит уже тише: — Извини. И мне жаль, что я не смогу прийти на дебаты, но мама придет обязательно. Эйдинтвоя сестра, и она в беде. Сейчас это главное. Это, а не твои дела. Понимаешь?
Нуала вся раскраснелась, на лице у нее вызов. Она явно не желает внимать отцовскому предупреждению. Так они оба стоят, глядя друг на друга враждебно, и тяжело дышат, словно двое боксеров после жестокой схватки в предпоследнем раунде. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но их прерывает Киран — запыхавшийся, он появляется в дверях и выпаливает:
— Я не могу найти твой паспорт. Все уже обыскал.
Новое дело! Следующие двадцать минут уходят на тщетный обыск кабинета. Все паспорта Гогарти лежат в папке с пометкой «паспорта» — все, кроме двух: Эйдин и его, Кевина. Умом он это понимает, глазами видит, и все же вновь и вновь открывает папку и перебирает стопку тоненьких книжечек. Сколько раз? Пять? Десять? Джерард без особого энтузиазма ищет в других комнатах. На самом деле все понимают: паспорта лежали в столе, больше им быть негде, а значит, это опять дело рук Эйдин.
Если бы не его эволюция, Кевин, пожалуй, хлопнул бы сейчас рюмашку: просто чтобы расслабиться, пригасить эту жгучую досаду и тревогу, хоть ненадолго избавиться от чувства, что ему все и всегда вставляют палки в колеса. Кевину кажется, что в свои пятьдесят он не только зачастую сам не знает, чего хочет, но и в тех редких случаях, когда знает — как сегодня, например, когда цель совершенно ясна и, казалось бы, достижима, — все равно, черт побери, ни хрена не может сделать. От него ничего не зависит.
Но сегодня он не намерен сдаваться из-за такой ерунды. Сегодня он не сойдет с пути самосовершенствования. Вместо переживаний и мрачных мыслей он направит свою энергию на практическое решение проблем. Сидя в гостиной, Кевин закрывает глаза и тщательно обдумывает возможные варианты. Можно и дальше планомерно прочесывать дом. Можно подать заявление на экстренную замену паспорта, но это займет минимум два-три дня. Он что-то такое слышал о какой-то курьерской службе, о заоблачных переплатах за срочность. Ему представляется курьер-мотоциклист в шлеме, вылетающий из дверей посольства с пакетом под мышкой. Но этот план не поможет ему попасть в Америку раньше следующей недели. Можно снова и снова звонить Эйдин, пока она не даст слабину, уговорить ее дать трубку бабушке, а там уже под угрозой смерти потребовать, чтобы они немедленно, следующим же самолетом тащили свои задницы домой, в Ирландию.
— Кевин? — Грейс подходит к нему и кладет руку на плечо — так осторожно, словно у него на поясе бомба и нужно отговорить его от взрыва. — Я полечу.
Ему самому даже в голову не пришел такой вариант. И что это значит? Значит, он совсем перестал соображать. Или, точнее, ему пора открыть глаза. Вот она, мать его детей, его жена, его любовь, все еще красивая, которая до сих пор почему-то с ним, и вот она подставляет плечо, чтобы взять на себя его бремя.
Уже с облегчением оборачиваясь к Грейс, Кевин понимает, что не все так просто. Через два дня у нее важные дела на севере конференция, подготовка к которой идет уже несколько месяцев, и именно Грейс должна ее возглавить.
— А как же Белфаст?
— Придется отказаться.
— Тебя могут уволить.
— Не уволят, — отвечает она. — И ты что-нибудь найдешь, уже скоро.
— Я стараюсь.
— Я знаю.
— А если не смогу?
— Чего не сможешь?
— Найти работу.
— Не глупи.
— Грейс…
— Да?
Кевин знает, что выглядит немного жалко, поскольку то, что он собирается сказать, немного пугает его самого, но озабоченность на лице жены ободряет его.
— Думаю снова попробовать начать писать. В смысле, по-настоящему.
  
Он видит, что она удивлена.
— Правда?
— Ну, как сказала бы Мейв, пора бы уже вытащить палец из одного места.
Грейс обдумывает услышанное.
— Жена талдычит тебе об этом все двадцать лет, а Мейв Руни наконец убедила тебя, всего за одну неделю?
Кевин смеется.
— Что я могу сказать? Она кладезь мудрости.
— Думаю, это прекрасная идея.
— Да?
— Да. И чем раньше ты приступишь, тем лучше. — Она делает неопределенный жест, обозначая дом и детей: — И мы ведь продолжим с этим тоже?
— С этим я плохо справляюсь.
— Вовсе нет. Ты просто вбил это себе в голову.
— Все-таки это я должен лететь в Штаты, — говорит Кевин. То, что Грейс предложила взять это на себя, уже много значит.
— Но ты не можешь. Значит, ничего не поделаешь.
— Это же моя мать.
— А я вовсе не за ней лечу. Ее я брошу там, во Флориде. — Грейс лукаво улыбается.
Из кабинета доносится крик Кирана.
— Нашел! — вопит он. — Я его нашел!
Он влетает в гостиную и с победным видом останавливается в дверях, размахивая паспортом с гербом ЕС.
— Б… — говорит Кевин.
— Папа! — Изумленное восхищение, написанное на лице Кирана, бесценно. — Ты сказал «б…»!
— Ужасно грубо с моей стороны. — Кевин подходит к сыну. — Точно мой?
Фотография в паспорте сделана несколько лет назад. Волосы немного погуще, морщин поменьше, глаза определенно блестят живее. Но это он. Он проверяет срок действия — это его беспокоило — и обнаруживает, что у него еще не один год в запасе. Зря волновался. Вечно он зря волнуется.
— Молодец, Киран! Где он был? — спрашивает Грейс.
— Между двумя книгами, они высовывались из книжной полки.
— Замечательный ты у меня человечище, — говорит Кевин и целует сына, жену и, отыскав Нуалу, громко и бесцеремонно целует ее в щеку.
  
57
 
Мексиканский залив пахнет совсем не так, как Ирландское море: здесь не чувствуется такого сильного, резкого запаха водорослей. И воздух не такой соленый, а словно разбавленный. Сам пляж тоже другой, огромный, роскошный — необъятная равнина неправдоподобно идеального песка. Ничего похожего на дикие зубчатые утесы и покрытые мхом скалы, на крутые обрывы, под которыми ютятся маленькие пляжики, обычно с грубым песком, мокрые и безлюдные.
Чуть раньше, когда обе Гогарти сидели в шезлонгах у бассейна в «Отверженных», прожаривая свою бледную ирландскую кожу, появился Гас с корзинкой в руке и предложил им поужинать на закате, если Милли, конечно, хорошо себя чувствует. И вот он помогает ей спуститься на пляж, а Эйдин идет сзади. Самые несгибаемые, на удивление загорелые, натертые маслом любители солнца торопятся урвать последний кусочек дня: бегают трусцой вдоль берега или любуются закатом. Многие притащили с собой всевозможное снаряжение: зонтики, мини-холодильники на колесиках, пляжные кресла, складные стулья, детские коляски, а кто-то даже гигантского красного надувного лобстера в смешных темных очках. Дальше, у бетонного пирса, Эйдин намеренно отходит в сторону, делая вид, будто засмотрелась на рыбаков, сидящих на перевернутых ведрах. Гас тем временем ведет Милли к столику для пикника, врытому в песок.
Милли скидывает туфли, и Гас недоуменно таращит на нее глаза.
Она смеется.
— Хочешь сказать, что у меня носки разные, или что их штопать пора?
— И то и другое, — отвечает он. — Ты потрясающая.
— Вовсе нет, — отвечает Милли, внутренне ликуя. Подумать только, там, в четырехстах тысячах миль, за этой водой — ее любимый город! Анна и миссис Холдинг, и все остальные в «Россдейле», должно быть, уже давно спят, а она здесь, на берегу Флориды. Она представляет себе Кирана, Нуалу и Джерарда. Вспоминает, как Кевин, когда ему было примерно столько лет, сколько Джерарду, подбегал к дверям с криком: «Мама, ты дома?» А потом вбегал в дом и развлекал ее городскими слухами или рассказами о своих приключениях. Хорошее было время.