He как у людей

Кевин слышит тихое сопение, а затем прерывистый вздох, похожий на всхлип.
— Ох, Эйдин…
Из-за двери доносится что-то вроде сдавленного рыдания.
— Я не знала, что так выйдет, папа! Это была просто шутка, дурацкая шутка. Я вообще не хотела этого делать. Я только вытащила мятные конфетки у нее из сумки. Я даже не подсовывала туда… мне и в голову не приходило, что ей станет плохо.
— Ты не хотела причинить ей вреда, — говорит Кевин с огромным облегчением.
— Она выздоровеет?
Кевин вздыхает.
— Не знаю. Надеюсь, что да.
Звонит телефон. Снова «Жена» на экране.
Ему столько всего нужно сказать Грейс. «Эйдин соучаствовала в отравлении воспитательницы корпуса».
«Я скучаю по тебе». «Я теперь живу в одном доме с прокуренной старой клячей, и она, как ни странно, в своем роде не так уж плоха, только вот ходит за мной по пятам по всему дому и бомбардирует речугами в твою защиту (ее послушать, так ты настоящее сокровище)». «Эйдин сделала ужасную глупость, но не со зла». «Как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом». «Мне нужна твоя помощь». «Ты настоящее сокровище».
Кевин говорит в закрытую дверь:
— Подожди секунду, Эйдин.
Нажимает кнопку и шепчет:
— Алло?
Кевину кажется — если дочь поймет, что звонит ее мать, это подорвет ее доверие, словно он нарушает какой-то негласный договор.
— Алло? Я тебя не слышу. Кевин?
Он идет к двери, в другой конец комнаты, мимо стола для пинг-понга и доски с расставленными нардами: партия, очевидно, прервана на середине, и теперь никто не узнает, каким должен был быть следующий ход.
— Я в школе, — тихо говорит Кевин.
— Что?
Он выходит в коридор и повторяет:
— Я в школе.
— В какой еще школе? У меня только что закончилось трехчасовое совещание, а от тебя пять пропущенных звонков!
— Я в школе, — повторяет он в третий раз. — В Миллберне. Чрезвычайное происшествие с воспитательницей «Фэйр»…
— Так, погоди-ка.
Он слышит приглушенный разговор на том конце линии и догадывается, что Грейс, видимо, торчит в каком-нибудь мертвяще-унылом конференц-зале корпоративного отеля с кучей назойливых придурков.
— Уже иду, — говорит Грейс, и Кевин слышит неразборчивое бормотание. Потом жена говорит в телефон: — Черт, меня уже зовут. Надо идти. Давай я тебе через час перезвоню? С Эйдин же все в порядке, правда?
Слов у Кевина нет, зато чувств много. Он вешает трубку, сует мобильный в задний карман, бредет, повесив голову, обратно в комнату отдыха и обнаруживает, что то, чего он так отчаянно добивался, свершилось: дверь кладовки открыта. Но, подойдя к маленькой комнатке, он видит, что его дочери там нет.
  
42
 
Автобус до Уэстморленд-стрит, электричка от станции Пирс-стрит, затем долгий путь пешком до Долки — и вот наконец Эйдин дома. Тихие пустые комнаты кажутся чужими. Чего бы только она не отдала сейчас, чтобы вернуться в самое заурядное утро из недавнего прошлого! Щелкнуть Чуму по макушке, крикнуть, ни к кому не обращаясь: «Я пошла!», хлопнуть дверью и шагать в школу с бутербродом в руке.
Дома Эйдин первым делом гуглит «Дублин больницы» и находит ближайшую к Миллберну. Стараясь говорить как можно более официальным тоном, звонит в приемную:
— Можно узнать о состоянии больной? Мисс Бликленд.
— Какая палата?
— Э-э-э… Неотложной помощи?
Ждать приходится бесконечно долго, и Эйдин чувствует, как уходят драгоценные минуты — а ей ведь нужно еще продумать план действий, собрать вещи…
Наконец трубку берет другая женщина.
— Говорит Николя. Чем я могу вам помочь?
— Я хотела узнать, как там мисс Бликленд? Ее привезли сегодня утром.
— С кем я разговариваю?
— Это ее племянница, Жюстин.
— Жюстин?..
— …Бликленд.
— Так, понимаю. Мы не передаем сведения о пациентах по телефону, мисс Бликленд.
Мисс Бликленд! Эйдин морщится.
— Если вы зайдете к нам в приемную, то…
— Но я не могу! Я живу далеко. Пожалуйста, это очень важно. Я просто хочу убедиться, что с ней все в порядке. Пожалуйста, скажите мне!
Пауза, а затем:
  
— Так вы говорите, она ваша тетя?
— Да.
— Могу я узнать имя пациентки?
Сколько же раз в долгих послеполуденных разговорах под сигаретный дым на берегу реки, в ночных перешептываниях на соседних койках, в оживленных беседах в столовой за обедом и за чаем Эйдин, Бриджид и другие девушки из «Фэйр» перемывали — можно сказать, наждаком терли — кости воспитательнице «Фэйр», сыпали остроумными прозвищами, ядовитыми лимериками (Эйдин) и безжалостно передразнивали ее хромую походку (Бриджид). Но ни Эйдин, ни, к примеру, ее бывшей подружке ни разу не пришло в голову поинтересоваться, как же зовут эту женщину, да и вообще хоть что-то узнать о ее жизни, увидеть в ней живого человека — человека, который из-за Эйдин теперь находится в тяжелом состоянии. Или уже умер.
— Я не знаю! — брякает она. — Энн?..
— Кто вы?
— Я зову ее тетя Бликленд. Пожалуйста, я очень беспокоюсь.
— Извините, но я не могу…
— Она умрет? — с мучительной болью вырывается у Эйдин.
— Я не имею права…
— Б…!
Эйдин швыряет трубку и сползает на пол, не в силах справиться с нахлынувшей бурей чувств, с тем неоспоримым фактом, что все — все! — непоправимо рухнуло, и это ее собственных рук дело.
— Пожалуйста, пусть только она не умрет! — снова и снова умоляюще твердит она вслух.
Когда дыхание становится ровнее, Эйдин встает с пола и вытирает лицо рукавом. Нужно спешить. Куда? Она понятия не имеет. Куда-нибудь подальше. Эйдин спускается в подвал. Даже не оглядевшись вокруг, не притаился ли там какой-нибудь сумасшедший, она отыскивает мамин оливковый чемодан на колесиках и катит по лестнице наверх — чемодан стукается о каждую ступеньку, из него сыплется какая-то труха и поднимаются в воздух облачка пыли. Нуала с Кира-ном могут скоро вернуться из школы, а то и мама… мама будет в ярости. Нет, хуже — она будет разочарована, ей будет стыдно за нее, Эйдин. А бедный папа, наверное, до сих пор еще бродит по Миллберну и ищет ее.
Эйдин осматривает все комнаты в поисках самых нужных вещей, которые могут пригодиться в бегах: телефон, зарядное устройство, наушники, чипсы.
И, конечно же, позарез нужны деньги — единственное, чего ей не хватает. Она перерывает весь стол в кабинете отца, но находит лишь горстку монет, которых не хватит даже на автобус.
Бабушка — это был бы вариант, но ведь бабушка сама недавно просила у нее взаймы. Но она в «Рос-сдейле». А значит, в ее доме никого нет. Можно пока поехать в Маргит, хотя бы ненадолго — посидеть там, собраться с мыслями, даже переночевать можно, хотя это, конечно, жутковатая перспектива.
Эйдин сует монеты в карман и, просматривая последний ящик, натыкается на папку с паспортами: шесть тонких лиловых книжечек. Вот и ее собственный, с мрачным лицом на фото, напоминающим тот день, когда они ходили фотографироваться в ателье, и она упрямо хмурилась и каменно молчала — в общем, целый геморрой.
Эйдин запихивает паспорт в чемодан. А может, поехать в Америку и разыскать Шона? Эта фантазия тут же захватывает ее. Она уже не раз представляла, как сидит у постели Шона и держит его за руку. Можно уехать во Флориду, учиться в Штатах, ходить в школу драмы, расположенную в кирпичном здании, где все то и дело поют ни с того ни с сего, где какой-нибудь учитель оценит ее стихи, где будут необъятно широкие коридоры и тысячи шкафчиков на стенах, а великолепные и ужасные чирлидерши с помпонами, стоящие в дверях, будут расступаться, пропуская их с Шоном — двух счастливых влюбленных.
Разумеется, все мечты разбиваются о тот факт, что у нее нет ни гроша в кармане, и к тому же она несовершеннолетняя. Даже если бы она и отважилась на такой дерзкий шаг, папа тут же приехал бы за ней и утащил домой.
В самом низу стопки лежит паспорт отца. На фото он выглядит намного моложе, чем сейчас, черты лица резче, левый уголок рта слегка приподнят, что придает ему какое-то глуповато-застенчивое выражение.