He как у людей
Эйдин молча топчется с краю, не вливаясь в эту взвинченную толпу. Протягивает Бриджид жевательную резинку и только потом берет сама. Бриджид всегда первая, Эйдин — вторая. В какой-то момент ей незаметно, молчаливо отвели место фрейлины. Она что-то вроде повивальной бабки при Бриджид — богине, рождающей на свет все их приключения и выходки, сплетни и истории, которые так интересно рассказывать. Эйдин благодарна, даже польщена тем, что ее выбрали на эту роль, хоть ее и ранит временами та непринужденная легкость, с которой Бриджид всегда захватывает первенство в их дружбе, ее спокойная уверенность в своем праве распоряжаться. Взять хоть эту историю с рыбьими глазами. Как ни бунтовала Эйдин внутренне против своей роли в этой дурацкой затее — стащить у Бликленд коробочку мятных таблеток, — а все-таки стащила ведь. Верный щенок принес поноску к ногам хозяйки. Эйдин хмуро размышляет об этом, когда машина «скорой помощи», без мигалки, но с воющей сиреной, проносится мимо их площадки, через парковку, через двор и резко останавливается перед главным зданием школы.
— Что за хрень? — удивляется кто-то.
— Может, мисс Мерфи наконец ласты склеила. — Это Бриджид. Все смеются. — Дин-дон, колдунья мертва!
— Ну ты жжешь! — говорит какая-то подлиза. Впрочем, замечает про себя Эйдин, Бриджид тоже жаждет одобрения, только лучше — мастерски, можно сказать, — это скрывает.
С дальней площадки, специально выбранной, чтобы в случае чего их не успели накрыть, девушки молча смотрят, как из машины выскакивают двое мужчин — по одному с каждой стороны. Проходит несколько мгновений, и эти двое выбегают из дверей школы и бросаются к корпусу «Фэйр». Теперь еще и третий выпрыгивает из фургона сзади, и это уже начинает напоминать Эйдин какой-то цирковой номер. Сколько же их еще там?
На горизонте появляется Фиона Фэллон — та самая девушка, которая до сих пор еще ни разу не выходила на хоккейное поле без клюшки, наколенников, капы, маски вратаря и намерения сыграть в хоккей. А тут она вдруг ковыляет к ним своей неуклюжей походкой — последствия ужасной травмы бедра, полученной в раннем детстве. Эта беда несколько отдаляет ее от остальных, и Эйдин ей всегда сочувствует. Фиона отчаянно машет руками — значит, точно что-то случилось. Вновь завязавшиеся было разговоры стихают: все ждут, какие новости она принесет.
Когда Фиона наконец подходит ближе, Эйдин видит, что все лицо у нее блестит от пота. Она сгибается пополам, тяжело дыша.
— Что случилось? — спрашивает кто-то из девушек.
— Бликленд, — выдыхает Фиона.
— Что? Что с ней?
— Она без сознания. Ее сейчас повезут в больницу.
В ушах у Эйдин раздается звон. Все слова (много слов: девушки возбужденно тараторят все разом, как обычно бывает после таких происшествий, которые словно мгновенно сближают всех), восклицания, матерные ругательства и тупо повторяющиеся вопросы — все это для Эйдин сливается в какой-то неразборчивый гул. Оглушительный звон перекрывает все. Она не слышит никого, но когда наконец решается снова поднять глаза и вернуться в реальность, то видит, что Бриджид Кроу смотрит прямо на нее и что на лице подруги яснее ясного читается панический страх.
Пока все затаптывают окурки и бегут к школе, возбужденно галдя, Бриджид смотрит на Эйдин, словно безмолвно приказывает: «Стой». Поле пустеет, и девочки долго молча смотрят друг на друга, пока наконец Бриджид не произносит:
— Кто же знал, что от этого может быть так плохо? — Боже мой, Бриджид!
— Неужели она правда их наглоталась? Ока что, не видела, что они больше ее конфеток? И вообще… мокрые?
— Боже мой…
— Да еще и воняют так мерзко! Нет, серьезно? — У Бриджид вырывается недобрый смешок. — Вот так взяла, засунула в рот рыбий глаз и давай сосать?
— Может, она просто заболела? — предполагает Эйдин. — Может, у нее инсульт и это тут вообще ни при чем?
— Не будь дурой. Еще как при чем.
Сначала Шон, потом папа ушел из дому, а теперь еще и это…
— Да расслабься ты. В лаборатории были все, так что их мог взять кто угодно. А в кабинете Бликленд нас никто не видел. Никто не видел! Никто ничего не докажет. Просто надо держать язык за зубами.
Эйдин мысленно пытается разобраться, что привело их к этому моменту — а точнее, к тому моменту вчера вечером, когда ее подруга пинцетом вытащила из вонючей банки три скользких мертвых рыбьих глаза и подложила в коробочку с мятным драже Бликленд. Вспоминает, как размышляла о том, кто же тот несчастный, которому целыми днями приходится на каком-то рыбном заводе выковыривать эти глаза из орбит, перерезать нервы, отрывать…
— А если она умрет? — шепчет Эйдин.
— От рыбьего глаза-то?
— Боже мой…
— Да кончай ты талдычить одно и то же! Не умрет она. Ничего с ней не будет.
— Лучше бы я никогда сюда не приезжала, — говорит Эйдин.
— Ты подумай головой. Она, может, даже и не заметила, что что-то не то съела. Просто стало плохо, и ее увезли больницу. Может, никто и не вспомнит ни про какие мятные конфетки.
— Так нужно им сказать.
— Ты что, с ума сошла?
— А вдруг она…
— Я лично никому ни слова не скажу, — обжигает ее взглядом Бриджид. — И ты тоже.
— Но нельзя же просто молчать.
— Расслабься. Никто не видел, что это ты.
У Эйдин все тело холодеет.
— Никто не видел, что это я?
— Ну, мы. Ты же понимаешь, о чем я.
Эйдин охватывает такое отвращение к ним обеим, что она не может даже смотреть на свою подругу. Бывшую подругу. А кроме того, она все-таки не решается объявить вслух о том, что собирается сделать. Бриджид попытается ее удержать. И тогда она просто уходит. Чем дальше остается позади хоккейное поле, тем быстрее она шагает, а потом уже бежит со всех ног к «Фэйр», и напрасно Бриджид кричит ей вслед.
39
Кевин получает не сильный, но малоприятный шлепок газетой по плечу.
— Эй, спящая красавица!
Странное сочетание слова «красавица» с клоунским лицом Мейв, маячащим перед ним — пластиковые очки, искажающие и увеличивающие глаза, потрескавшиеся губы курильщицы, обведенные персиковым карандашом, — мгновенно выдергивает Кевина из эротического сна, в который так хочется вернуться, но он уже рассеялся. Мейв в халате в цветочек, без лифчика, способна убить утреннюю эрекцию одним ударом.
— У тебя телефон надрывается.
Кевин садится, чешет в затылке и задумывается, не подцепил ли он вшей в жилище парикмахерши. Было бы смешно. У него вообще все чешется. Он чувствует себя не в своей тарелке в этой захламленной, грязной, чужой лачуге, где вынужден зависеть от ехидной мамаши своего старого школьного приятеля. Она и утренний туалет она ему вечно норовит подгадить. Вчера в куске мыла обнаружились три глубоко вдавленных длинных крашеных волоса. А как-то утром он зашел после нее в туалет и увидел, что она не спустила воду. Кошмар. В этом изгнании Кевин все сильнее чувствует, что теряет ориентиры: ему не хватает детей как ежедневных точек отсчета. Он то и дело ловит себя на беспокойстве по самым нелепым поводам: не забывают ли они пользоваться зубной нитью? Записала ли Грейс Кирана на хоккейный турнир? Удосужился ли хоть кто-то из Гогарти съесть хоть какие-то овощи за эту неделю?
Мейв хмыкает.
— Тебе надо бы в душ, радость моя.
— Вот спасибо.
— Я это к тому, что… — Мейв со вздохом показывает рукой на пирамиду из пустых банок, которую они с Миком вчера соорудили на кофейном столике. Под конец Мик уже без остановки нес какую-то бредятину о новом кондоминиуме в Коста-Рике, куда он хочет вложить деньги. Да, в общем-то, весь их разговор был сплошной бредятиной. — Не потащишься же ты в школу с таким запахом.
— В школу?
Мейв сует ему в руки мобильный: два пропущенных звонка из «Россдейла», три — из Миллбернской школы.
— Миллбернская женская школа. Доброе утро.
— Роуз, это я.
— Кевин. — Голос у нее падает. — Боже мой.
Никаких сомнений быть не может: он слышит в этом голосе еле различимую страдальческую нотку. Пусть он негодяй, пусть кто угодно, но это слегка ласкает его самолюбие: все-таки Роуз Берд скучает по нему. Вот эта потрясающая красотка вдвое моложе его, которую он бросил на гостиничной кровати, голую и изнемогающую, изнемогающую, изнемогающую от желания…