He как у людей
— Ух ты, — говорит Сильвия, — слава богу, что нашлось. Но я все равно не понимаю — почему же вы это кольцо не носите?
— Да пальцы, знаете, отекают.
— А, ну да. Но вы же, надеюсь, храните его в банке, в ячейке или еще где-нибудь?
— А что, во Флориде все так делают?
— Ну да, если вещь дорогая. Вы же говорите, оно ценное?
— Очень, но нет, банкирам я не доверяю, говорит Милли. — Оно у меня здесь, в Маргите.
— А если воры в дом заберутся?
— Не беспокойтесь, оно надежно запрятано, как клоп в ковре. — Несколько лет назад, когда на их улице произошла череда краж со взломом, Питер принес домой сейф для ценных вещей. А ее кольцо, упрятанное в бархатный мешочек с вышитой Веселой Джессикой монограммой, оказалось единственной вещью, которую ей хотелось сохранить. — И ключ тоже спрятан.
— Вот это хорошо, это разумно, — говорит Сильвия и, не дожидаясь просьбы, насыпает Милли в чашку ложку сахара и размешивает.
14
Поднос с чайником, сахарницей, молочником, яйцом-пашот, тостами с маслом и двумя таблетками парацетамола сотрясается с каждым шагом Кевина, когда он поднимается на второй этаж своего обожаемого дома, который они мудро купили еще давно, до того, как началось безумие на рынке недвижимости. Кевин толкает дверь носком кроссовки, еще влажной после утренней пробежки, и подходит к кровати: где-то там, в ворохе смятых простыней, лежит его жена.
— У меня есть лекарство от твоей боли, — говорит он и ставит поднос рядом с Грейс.
— Это не лечится, — отвечает она. На поверхности показывается прядь ее темных волос, а затем и она вся: вокруг глаз размазанная тушь или краска, не смытая на ночь, под глазами пятна теней — цвета трупа, выловленного из моря. И все равно она выглядит секси.
— Бог мой, женщина, чем же ты занималась всю ночь?
Кевин рассчитывал, что это прозвучит весело, но, кажется, в голосе все-таки проскочила нотка обиды, ревности или еще чего-то нехорошего.
— Вы так любезны. — Грейс садится у изголовья кровати, где все еще заметно бледное пятнышко яичного желтка, и при виде его Кевина вновь слегка потряхивает от злости. Они долго спорили о том, как реагировать на этот возмутительный акт вандализма, метаясь между стремлением понять боль своей дочери и желанием сурово наказать ее. Вопрос повис в воздухе, где, вероятно, и останется висеть, по крайней мере пока.
— В другой раз не выпускай меня из дома. — Грейс натягивает одеяло до самого подбородка и быстрыми, короткими круговыми движениями потирает виски. Кевин в шутку суетится над ней, взбивает подушки, а затем изображает с одной из них настоящую драку. Кевин закидывает подушки ей за спину, а затем берет ее голову в обе ладони и массирует, как когда-то раньше. Она благодарно постанывает:
— О-о-о… великолепно. Нет, не останавливайся, пожалуйста! Еще! Я сейчас умру.
— В котором часу ты вчера пришла? — спрашивает Кевин, хотя прекрасно знает, что она ввалилась в парадную дверь в третьем часу ночи, еле держась на ногах, наскоро закусила чем-то — судя по всему, поджаренным сэндвичем с сыром и помидорами, — а потом рухнула на кровать прямо в одежде и захрапела на весь дом.
— Понятия не имею. В час? — Дрожащей рукой Грейс подносит к губам чашку вместе с блюдцем. — О, черт. — Она вздрагивает и расплескивает чай. — Черт! Я и забыла. Вчера вечером мне в офис звонил кто-то из Миллберна, а перезвонить так и не получилось.
— Вот они, твои пьяные вечеринки… — Кевин улыбается, давая понять, что шутит, и тут же морщится. Ведь было же время (ну да, почти двадцать лет назад — до смешного беззаботное время, еще до того, как они начали плодиться и размножаться), когда не нужно было специально подчеркивать, что шутка — это шутка? Пошутил, и все. Теперь же непременно нужно поднять бровь, пожать плечами, что-то пояснить или смягчить, чтобы кто-нибудь из близких не истолковал его слова превратно.
— Я уже в курсе, — говорит он. — Ее высочеству понадобились какие-то туалетные принадлежности. Не то гель, не то масло для волос.
— Не нужно подробностей. — Грейс запивает таблетки остатками чая и начинает разминать вилкой яйцо. — Это прекрасно.
Кевину даже не верится, что она так легко проглотила его вранье. Эйдин, яростная противница всякого кокетства, никаких туалетных принадлежностей не просила, это совсем не в ее духе. Правда в том, что за такое короткое время дочь уже успела влипнуть в неприятности, хотя Бликленд, старая садистка, обожающая передавать родителям дурные новости лично и наслаждаться реакцией, отказалась сообщать подробности по телефону, сколько он ни выспрашивал. Лишь заявила, что хочет видеть его завтра с утра. Кевин намерен погасить этот тлеющий уголек сам, не посвящая в это жену, иначе очередная атака «урагана Эйдин», да еще сразу же после расправы над картиной, неизбежно усугубит ситуацию. По крайней мере, именно так он для себя оправдывает свою скрытность; на самом деле, конечно, и другие мотивы играют роль.
— А до пятницы это не может подождать? — спрашивает Грейс. — Ты как? Выглядишь как-то не очень.
— Нормально. Вообще-то я собирался сегодня съездить. Мне все равно в город нужно.
— Да?
— Мик нашел одну вакансию. Шансов немного, конечно. Какая-то онлайн-муть, я в ней не разбираюсь.
— Можно же на какие-нибудь курсы пойти?
Кевин с трудом сдерживается: она уже не в первый раз дает ему этот наивный совет
— Что ж, все равно хорошо, если есть шанс, — продолжает она. — Но, сам понимаешь, может и затянуться.
— И так уже затянулось.
— Ничего страшного. Слушай, — говорит Грейс, — к ужину меня не жди. Я сегодня поздно приду.
— Опять? — вырывается у него.
— Ничего не поделаешь, — говорит она, хмурясь. — Поверь, я бы сама с удовольствием дома побыла.
— Правда?
— Шутишь? — она слегка улыбается, не то с любопытством, не то озадаченно, и направляется в душ.
***Выгладив свои лучшие брюки, Кевин добрых десять минут разыскивает свой единственный ремень — старенький, потертый плетеный пояс, и в конце концов находит: ремень висит на спинке кровати Кирана, и на нем болтается в петле плюшевый мишка. Господи, у него в этом доме хоть что-то свое есть?.. В туалете он после некоторых раздумий отвергает мысль брызнуть на себя одеколоном, подаренным детьми на день рождения и до сих пор не распечатанным: это кажется слишком банальным. Нет, все-таки он и правда дурачок деревенский. Немолодой мужчина, притом женатый, притом более или менее счастливо женатый… или нет? И вот, как последний идиот, пытается принарядиться в надежде произвести впечатление на женщину, которая его на добрую четверть века моложе, которая тоже, скорее всего, замужем и вряд ли помнит о его существовании. Не говоря уже о том, что его шансы увидеться сегодня с Роуз Берл вообще призрачны. Встреча с Бликленд назначена в корпусе «Фэйр», а кабинет мисс Берд располагается в школьном здании. И тем не менее его мозг все утро кипел, изобретая какой-нибудь правдоподобный предлог для того, чтобы зайти в главный офис и вдоволь налюбоваться ею: темным пятнышком родинки в правом верхнем углу рта, роскошным изгибом бедер под юбкой-карандашом, влажно блестящими глазами с дерзкой искоркой…
По счастливой случайности или по прихоти подсознания, сидя перед кабинетом Бликленд и разглядывая три телефона на стене напротив, Кевин вдруг замечает Роуз Берд. Объект его вожделения, ни о чем не подозревая, приближается к нему, просматривая на ходу огромную стопку папок с документами, и щеки у нее раскраснелись от короткой прогулки между двумя школьными корпусами. На ней сексуального вида очки в черной оправе «кошачий глаз», которых он раньше на ней не видел, и синее платье с запахом, скрадывающее и одновременно подчеркивающее фигуру — в воображении Кевин тут же начинает медленно разматывать на ней ткань. На ногах у нее, как у всех женщин в Дублине, темные высокие кожаные ботинки, все в серебристых люверсах и молниях от щиколотки до середины икры. Вот бы сейчас расстегнуть эти молнии. Стянуть с нее ботинки и поглядеть, что там под ними. Колготки? Чулки на подвязках? Голая кожа?