Балканы (СИ)

— Брат, правый двигатель — бабах! Понимаешь меня? — махал мне из кабины лётчик.
Голос настолько мне знакомый и родной, что этого человека я узнаю всегда. Один из двух главных «сорванцов» во всей морской авиации — Гера Борзов. Кто ещё мог так красиво «разобраться» с американцами?
— Да. Всё хорошо, — ответил я на сербском.
И тут же справа от меня показался ещё один Су-27К. Голос этого лётчика я тоже ни с кем не перепутаю.
— Готовы прикрыть. Топлива хватит, — вышел в эфир Паша Ветров.
Символично, что где-то здесь над морем только что был его дядя. К сожалению, судьба Гаврюка неизвестна, но сомневаюсь, что он выжил.
— Дотяну. Спасибо.
— Эм… чей-то голос знакомый, — тихо произнёс в эфир Гера.
— Да, показалось. Удачи, братэ! — помахал крылом Ветров и красиво ушёл в сторону, позволив мне самому долететь до аэродрома.
Я сглотнул комок, появившийся у меня в горле. Сел поудобнее и начал работать. Надо добраться до Подгорицы — ближайшего аэродрома. И название его Голубовцы.
— Ромашка, я 711. Был пожар правого, сейчас потушен. Иду на одном. Прошу посадку в Голубовцах, — запросил я.
— Вас понял. Информацию передал.
До аэродрома 170 километров. Главное, чтобы никто меня сейчас не атаковал. Да и левый двигатель не встал.
— 711й, Голубовцы-старт! — запросил меня руководитель полётами. — Аэродром повреждён. Длина полосы 1800 метров. В центре полосы большая воронка. Готовы к посадке?
Нормальные условия. Первый раз как будто.
— Мы и не на такие аэродромы с тобой садились, — прошептал я. — Голубовцы-старт, я 711й, условия хорошие. Прошу давление и посадочный курс.
Высота у меня 5000 метров, скорость 500. Всё как по науке. С этим профилем достигается максимальная дальность.
Подлетаю в район Подгорицы. Позади осталась береговая черта и черногорский морской порт Бар. Справа прохожу живописную гладь Скадарского озера, находящегося на границе между Черногорией и Албанией.
Прибрал обороты работающего двигателя и начал снижение. Вертикальная скорость небольшая. Есть ещё время подумать, выровнять самолёт и рассчитать посадку.
Главное — выдержать режим снижения на глиссаде.
Высота подходит к отметке в 800 метров. Выравниваю самолёт и начинаю снижаться до расчётной высоты выхода на посадочный курс.
Пора начинать выпускать всё, что мне потребуется для посадки.
— Голубовцы-старт, на посадочном. 800 занял, шасси аварийно выпущены, закрылки в посадочном, — доложил я, выполняя все действия для аварийного выпуска.
— Понял вас.
Ещё раз посмотрел на давление в общей гидросистеме. Всё в норме. Вот только полосы не видно. Над Подгорицей плотные снежные облака.
— Удаление 12, на курсе, глиссаде, — подсказывал мне руководитель полётами моё положение на траектории снижения.
Я по-прежнему в облаках. Выдерживаю режим снижения, чтобы скорость на посадке была 240–250.
— Удаление 6, на курсе, глиссаде.
— 300, шасси механизация выпушены, — доложил я.
Тут же самолёт начал вибрировать. Плохо, что не видно полосы. Надо её контролировать, а здесь ещё «утёнок» занервничал.
— Нормально идём. Скоро уже полоса. Не волнуйся, — проговаривал я про себя.
Не знаю, насколько это помогло. Но вспотел я уже изрядно. Держать самолёт очень сложно. Рули направления постоянно в работе.
— 711й, дальность 4, готовность к посадке, — запросил у меня РП.
— Готов. Полосу пока не вижу, — доложил я.
Продолжаю снижаться. Гашу скорость медленно. Если что придётся уйти на второй круг и попробовать зайти снова. Правда хватит только на один заход.
— Удаление 2, на курсе, глиссаде, — громко сказал в эфир руководитель полётами.
— 100, — доложил я высоту.
Ещё пару мгновений, и вот они яркие огни полосы. Тут же на душе облегчение, что ты видишь бетон. Пускай и не родной, но спасительный.
— Вижу полосу.
— Разрешил посадку, — произнёс РП.
Вылетаю из облаков. Идёт моросящий дождь, но видимость под облаками неплохая.
Есть касание! Быстро выполняю пробег. В центре полосы держусь в стороне, чтобы не попасть в воронку от взрыва. Проехал мимо неё и понимаю, что не такая уж она и большая.
  
Когда освободил полосу, почувствовал, как болит шея. Медленно проруливая вдоль стоянки, я понял, что Голубовцы стали запасным аэродромом не только для меня. Тут и обгоревший МиГ-21, и МиГ-29 со сброшенным фонарём. И, естественно, самолёт Радича. Генерал дотянул до посадки на одном двигателе и сейчас его МиГ стоял, окутанный пенным составом.
Подрулив на указанное место стоянки, я начал выключаться. В этот момент почувствовал опустошение внутри. Всё напряжение от воздушного боя, каждый разворот, переворот и пикирование навалились разом. И со лба в глаз медленно скатилась капля пота.
Звук работающего двигателя затих, а фонарь кабины медленно поднялся, впустив прохладный воздух. Я отстегнул маску и выдохнул.
— Всё равно, это лучшая работа в мире, — прошептал я, погладив ручку управления.
Мне подкатили стремянку и я начал вылезать на мокрый бетон аэродрома. Техник спросил чем можно помочь, но я попросил только показать, где можно погреться.
— Вас уже ожидают, — показал мне техник на сидящего на ящиках человека.
Виталик Казанов хмуро смотрел себе под ноги и пускал кольца дыма. Рядом с ним стоял автомат, а сам он выглядел уставшим. Виталик был весь в грязи, а одежда в пятнах крови. Видно, что поработать пришлось ему знатно этой ночью.
— Спасибо, — поблагодарил я техника и снял с головы шлем.
Но нужно поблагодарить ещё кое-кого. Я подошёл к радиопрозрачному конусу МиГа и прислонил взмокший лоб к его поверхности. Не самолёт, а душа!
— Гадкий утёнок! Ты всегда меня выручал. Спасибо, родной, — погладил я самолёт. — Не болей!
Вот уж что, а «здоровья» моему МиГу сейчас не помешало бы. Видно, что гондола двигателя раскурочена, а плоскости управления в дырках. Как мне ещё удалось сесть, не понимаю.
Я сделал пару шагов к Виталику и повернулся в сторону полосы. Сначала на полосу сел один МиГ-29 и плавно начал тормозить. Затем второй и следом третий. На душе хоть немного, но стало легче, поскольку в Голубовичах приземлились мои подчинённые.
Судя по внешнему виду самолётов, из боя они вышли без повреждений. Но ракеты отстреляли все.
— Как самочувствие? — спросил Виталик, отвлекая меня от рассматривания самолётов на стоянке.
— Всё хорошо. У тебя как?
— Немного пришибло. Дырку вон на заднице сделал. А так всё штатно! — ответил Виталик, показывая разорванную штанину на ягодице.
Я присел рядом с ним, и он предложил мне чай из термоса. От горячего напитка отказаться не мог. На магистральной гудели двигатели МиГов, заруливающих на стоянку. Странно, что всей нашей группе получилось сесть на одном аэродроме. Здесь и укрытий-то нет специальных.
— Два АВАКСа поражены. Один сбит. Второй еле дотянул до ближайшего аэродрома. Очередной успех ВВС Сербии, — сухо констатировал итог сегодняшних вылетов Виталик.
— И какой ценой?
— Немалой. Три лётчика катапультировались и… Гаврюк погиб.
Я вспомнил, что Валера сначала прикрывал молодого лётчика. Затем вклинился в мой воздушный бой над морем. Благодаря ему и Радичу я смог выполнить задачу.
— Ты видел, как это было? — спросил Казанов.
Почему-то в этот момент я вспомнил, что не видел. В эфире только с ним оборвалась связь, а в воздухе была яркая вспышка. Купола парашюта не наблюдал. Похоже, что Валера заплатил самую высокую цену, чтобы остаться в памяти сербов героем.
— Видел. Надо самолёты убирать, Виталь. Мой не в строю, но восстановить ещё можно…
— Не надо ничего убирать. Мы закончили здесь, дружище, — прервал меня Виталик и повернул на меня голову.
— То есть как закончили? — спросил я.
Загадки и намёки Казанова сейчас мне сложно разгадывать. Но зато я могу поверить тому, что вижу.
А вижу я, как из облаков показался огромный самолёт. Он включил все фары и медленно шёл к полосе. Касание бетона и через несколько секунд окрестности аэродрома услышали рёв его реверсов.