Заложник зла (ЛП)

Медленно вытаскивая бумажник из ее брюк, я наблюдаю, как ее лицо вытягивается, как румянец покидает ее щеки. Если и были какие-то сомнения, то выражение ее лица и то, куда она спрятала бумажник, служат подтверждением.
Я подношу бумажник к ее глазам, ничего не говоря, позволяя его виду говорить самому за себя. Ожидая, что она попытается оправдаться.
Эмма отворачивается, опустив плечи. Она облизывает губы.
Что ж, она умна, надо отдать ей должное. Она не говорит, не умоляет и не пытается оправдываться. Я ненавижу себя за то, что мне нравится ее сдержанность, то, как она стоит тут, ожидая неизбежных последствий, которых, как она знает, ей не избежать. Она напугана, но сдержана, и это немного ослабляет гнев и предательство, пылающие у меня внутри.
С моими все еще расстегнутыми штанами, мой наполовину твердый член все еще заключен там, я открываю бумажник. Это тонкий черный кожаный бумажник, мужской бумажник, не тот, что у нее был бы, даже если бы я позволил ей его купить. Я вытаскиваю из него несколько сотен, потирая купюры между пальцами.
Эмма переводит взгляд на меня, наблюдая с побежденным видом. Вина играет на ее лице, и я замечаю, что она не смотрит мне в глаза, ее взгляд прикован к деньгам.
Я кладу деньги обратно в бумажник и кладу их в карман, и ее глаза закатываются, голова с мягким стуком откидывается на стену. Я лишил ее единственного средства к спасению, и я вижу, как она все это теряет. Она в ловушке, и это вызывает у меня болезненный прилив триумфа.
Я прижимаюсь к ней, прижимая ее к стене, одной рукой хватаю за плечо, другой прижимаюсь к стене рядом с ней. Она вздрагивает, ее лицо отворачивается, как будто ей невыносимо смотреть на меня.
— Ты всего лишь маленькая воровка, не так ли? — тихо рычу я.
Она еще ниже опускается по стене, как будто тяжесть вины давит на нее. Ее челюсть сжимается от гнева. Слова причиняют боль, и я нуждаюсь в них с шокирующей интенсивностью.
— Я должен отдать тебе должное, ты находчива, — шепчу я ей на ухо. — Когда тебе удалось стащить его у него?
— Что ты собираешься сделать? — бормочет она.
Я улыбаюсь страху в ее голосе. Это бальзам против ее предательства.
Хорошо, я знаю, что гнев, бурлящий у меня внутри, не имеет смысла. Я чудовище, она это знает, и я обращался с ней так, как монстр обращался бы со своей женщиной. Но я также обращался с ней так, как мужчина должен обращаться с вором, который пошел против Бандитов, когда он не убивает ее.
— Что я тебе говорил, что случится, если ты попытаешься сбежать? Хм?
Затем ее взгляд устремляется на меня. Ее лицо бледнеет. Укол раскаяния пронзает мой гнев, и я подавляю его. Она знает, кто я такой, и она знает цену за то, что бросила мне вызов. Это путь, который она сама для себя выбрала.
— Ты заковал меня в цепи и порезал, — рычит она. — С помощью ножа. Чего ты ожидал от меня? Что я встану на колени у твоих ног с пивом и благодарностью?
Если бы я не был так зол, я бы рассмеялся. Я и так собираюсь заставить ее сделать это сейчас. Женщина обычно такая податливая и покорная, что, когда она вдруг вот так отстреливается, это восхитительно. В ней есть тихая сила, которая одновременно заставляет меня хотеть сломать ее и уважать за это. Требуется усилие, чтобы удержаться от улыбки, чтобы одарить ее невозмутимым взглядом, который ничего не дает.
— Так ты собираешься убить меня сейчас. — Она выпрямляется, вызывающе, как будто сталкивается с неизбежным.
Я ненавижу, что мой ответ является немедленным и громким — Да. — Как Сержант По Оружию МК Дьявольские бандиты, я должен защищать клуб от любой угрозы. Поддерживать уважение других членов равносильно, и это означает, что я должен быть безжалостен с теми, кто идет против нас. Я должен быть, и я буду.
Три года назад, через четыре года после того, как меня повысили до Сержанта По Оружию, член конкурирующего клуба попытался украсть партию оружия. Драгон поймал его и передал мне, ожидая, когда я совершу возмездие.
Я сделал то, что должен был сделать. После того, как я повесил его в той же камере, где держал ее, в подвале Каспера, я выпотрошил его, дал ему истечь кровью, а затем похоронил под шестью футами песка в милях от здания клуба. Это было жестоко, но это было то, чего от меня ожидали.
  
Бандиты сохраняют власть, которой мы обладаем, потому что люди знают, что происходит, когда они выводят нас из себя. Вы не заработаете такую репутацию, играя хорошо. Сострадание — это слабость для человека в моем положении, а слабость — это смерть. Будь она кем-то другим, я бы вывел ее на задний двор и всадил пулю ей в череп.
И все же…
Как бы сильно я ни хотел убить ее за ее поступки, в ней есть что-то такое, что удерживает меня от этого. Это не потому, что она спасла Кэпа, и не из-за связи, которая каким-то образом установилась между нами после этого поступка, потому что я не в первый раз щажу ее. Она проникает мне под кожу, но это нечто большее. Что бы это ни было, это заставляет меня хотеть вырезать это из себя, и это заставляет меня еще больше злиться на нее за то, что она вызвала это во мне.
— Я должен убить тебя, — шепчу я. Я обвиваю рукой ее затылок, позволяя моей власти над ней утонуть. Затем я позволил своему языку коснуться ее уха, почувствовав ее восхитительную дрожь в ответ. Мой член дергается, и я почти толкаю ее на колени и трахаю в горло прямо тут. — Я должен вздернуть твое великолепное тело и трахать тебя в задницу, пока я буду душить тебя.
— Что ты собираешься сделать? — выдавливает она. Паника и гнев горят в ее глазах.
— Все, что мне, блядь, заблагорассудится. Ты принадлежишь мне. Ты, кажется, все время забываешь об этом. Я намерен довести урок до конца.
Ее темные глаза становятся огромными. В них скапливается влага. — Как? — её голос тверд, но в нем также слышатся хрипы. Я вижу это в ее глазах, вижу, как она наблюдает, как связь между нами испускает свой последний вздох.
Я убираю руку с ее плеча и отступаю назад, застегивая брюки и ремень. — Мы разберемся с этим позже. Одевайся.
От замешательства ее брови хмурятся. Нервная надежда наполняет ее глаза. Она не может понять, что мешает мне убить ее, и она смеет надеяться, что я не просто жду лучшего времени, чтобы покончить с этим.
Она рычит себе под нос и трясущимися руками застегивает штаны. Натягивает топ на грудь, скрывая идеальные бледные холмики, которые я сосал несколько минут назад, из поля зрения. Расправляет огромную рубашку Страйкера достаточно сильно, чтобы разорвать ткань.
Она злится на меня, но, наверное, еще больше злится на себя за то, что ее поймали с этим кошельком. Ярость, исходящая от нее, делает меня твердым как камень. Мне понадобится все, что у меня есть, чтобы не затащить ее в туалет и не вонзиться в нее, пока она не закричит.
— Вы двое задержались достаточно долго, — говорит Страйкер, когда мы присоединяемся к нему и Рэту за столом. Он и Рэт едят гамбургер и картошку фри, сидя с одной стороны кабинки.
Я жду, пока Эмма проскользнет с другой стороны к окну, а затем присоединяюсь к ней. Моя Дикая Кошка бросает на меня ошеломленный взгляд, как будто она предпочла бы быть где-нибудь в другом месте, а не втискиваться в кабинку со мной. Она вытирает глаза, смахивая слезы, опустив плечи, с тоской глядя в окно.
Хорошо, что она вытерла слезы, иначе я мог бы слизать их с ее щек.
Я намеренно кладу руку ей на плечи и небрежно откидываюсь на спинку сидения. Когда я предупреждающе сжимаю ее бедро, она натягивает улыбку, которая выглядит физически болезненной, и наклоняется ко мне.
Рэт и Страйкер оба наблюдают за нами. — Что там произошло между вами двумя? — с интересом спрашивает Рэт, наклоняясь вперед с ухмылкой. Он смотрит на Эмму. — Что ты сделала на этот раз?
Страйкер тоже наклоняется к нам.
Эмма качает головой.
На этот раз я с ней согласен. — Позже, — говорю я им обоим.
Страйкер пожимает плечами и подзывает официантку. Женщина ставит две тарелки с гамбургерами и картошкой фри для нас, черный кофе для меня и кока-колу для Эммы. Страйкер благодарит ее с ухмылкой. Она краснеет и убегает.