Шведская сказка

- Это пока она бедная! – прервал советника кронпринц. – Я, именно я, Густав, стану новым шведским Цезарем. Мне окажет помощь вся Европа и Турция в борьбе с проклятыми московитами. Но ты прав, не сейчас, не пришло еще время. Мне нужно сначала разогнать этот преданный нашим врагам парламент, и тогда, тогда, мы Шеффер, разыграем такую пьесу, что моя sestra Екатерина содрогнется, услышав железную поступь непобедимых шведских когорт. – Густав отвернулся к окну кареты. Его губы что-то шептали.
- Пресвятая Богородица! – перекрестился незаметно Шеффер. – Куда уведут подобные мысли нашего будущего короля.
- И еще, Шеффер, - принц внезапно обернулся, - вы забыли о том самом трактате, что связывает альянсом Швецию и Турцию. Тот самом, что вез несчастный майор Синклер, так подло убитый русскими в Силезии. Трактат действует, и мы можем в любой момент его подтвердить. А за нашу помощь султану, он заплатить золотом.
- Но это было почти сорок лет назад, - поразился советник, - к тому же война России и Турции почти закончена.
- Ничего! Она начнется снова. Турки никогда не смиряться с потерей Крыма. А это значит, будет новая война. Ее-то мы и используем. – Торжествующе посмотрел на Шеффера юный Густав. – А пока… пока мы будем уверять Россию в нашей искренней дружбе и расположении.
По пути кронпринц приказал заехать в Копенгаген.
- Мне необходимо очаровать датчан. Это верные союзники русских в борьбе против нас, и неплохо бы переманить их на нашу сторону. К тому же я слышал, что многие жители Норвегии устали от владычества датчан и желают перебраться под нашу руку.
Но визит в Копенгаген нельзя было назвать удачным. Густав ехал разочарованным:
- Кристиан VII еще ребенок, - рассуждал кронпринц, - слабый и умалишенный. Всем заправляет министр Струензе, фаворит и личный врач королевы Каролины Матильды. А она ведет себя с ним явно не прилично. Что думаете, Шеффер?
- Вы, как всегда правы, ваше высочество, и несмотря на то, что министр Струензе настроен очень миролюбиво и доброжелательно к нам, но долго он не продержится.
- Почему?
Шеффер усмехнулся:
- Потому что, ваше высочество, быть хорошим медиком, знающим все тонкости женского организма, даже если он и королевский, маловато, чтоб стать первым министром. Удовлетворять королеву, это не то чтоб удовлетворять интересам своей страны. Его, вдобавок еще и ненавидят, а короля жалеют!
- Откуда вы это знаете, Шеффер? – изумился кронпринц.
Советник пожал плечами:
- Если вы обратили внимание, ваше высочество, я незаметно ушел с королевского приема, и прогулялся по площадям и улицам Копенгагена. И обнаружил удивительные вещи.
- Какие, Шеффер?
- На площади, перед самым королевским дворцом висел плакат, где было сказано, что за голову Струензе обещана весьма кругленькая сумма в пять тысяч талеров.
- И никто не запрещал его читать? – у Густава округлились глаза, настолько он был поражен.
- Лишь в полдень, ваше высочество, из дворца появилось несколько гвардейцев, которые сорвали пасквиль и весьма неохотно разогнали толпу. – Невозмутимо рассказал Шеффер. – Это все говорит о том, что за благополучную жизнь придворного лекаря никто теперь не поручиться.
- Значит, сейчас именно тот момент, которым бы следовало воспользоваться. – Пылко заявил Густав.
- О чем вы, ваше величество? – не понял его Шеффер.
- Не смотря на то, что сама Швеция находиться в опасности, и что король ее едва-едва может считаться царствующим, можно вырвать из рук более слабого государя Норвегию!
- Но, Россия…
- Ах, Шеффер, - Густав отмахнулся, - Россия занята сейчас собой. А потом, как сказал мне Струензе, он добился отставки министра Бернсторфа, столь угодного русским. Если принцу Оранскому, простому дворянину, удалось освободить Нидерланды из рук Филиппа II, таким образом и я мог бы вырвать Норвегию из рук слабого государя, не имеющего союзников. А Франция, с коей мы соединены крепкой дружбой, с удовольствием будет смотреть на увеличении мощи Швеции. Дания только надеется на внутренний раздор в нашей стране, но мое мужество в союзе с интересами моего народа будут залогом успеха!
 
- Широко шагнет наш будущий король. – Подумал про себя Шеффер, - только пойдет ли за ним Швеция? Одно дело укрепление королевской власти и избавление от русского влияния, другое – это то, о чем так много говорит наш Густав. Но надо отдать ему должное. Сидеть и так запросто рассуждать о сложнейшей политической интриге…
***
Ах, Париж… Нигде в Европе нет такой роскоши, такой безрассудной расточительности, таких церемоний и протоколов, и столь малого числа людей, которые могут назвать себя счастливцами. Порок ныне был здесь возведен в добродетель.
Пылкий юноша, весь светящийся радостью, вступая в брак со своей избранницей, искренне восклицал, стоя подле алтаря, рука об руку с любимой своей:
- Господи, как я хочу, чтоб мое счастье было вечным и полным!
Кто-то усмехнулся в толпе приглашенных и шепнул соседу:
- При чем здесь Бог, теперь это зависит от обстоятельств.
- Каких? – также тихо спросили в ответ.
- Кто будет первым любовником его жены!
- А-а-а… И кто же?
- Как повезет. Чем богаче, выше, знатнее и… старее будет любовник, тем и счастья полнее у молодого супруга.
В живописи царствовал Жан Оноре Фрагонар, ученик великого Франсуа Буше, придворного художника, создававшего мифологические сюжеты, украшавшие будуары и кабинеты. Франагор пошел дальше и смелее. Он, не смущаясь, помещал в центр комнаты разобранную кровать со сползающими с нее драпировками, и свободными динамичными мазками создавал композиции сцен обольщения, забав и любви. Возбуждение – вот что пропитывало воздух Парижа. Безудержное веселье и возбуждение. Франция разлагалась, и ее почва, пропитанная ужасным падением нравов, которое всегда предшествовало падению империй, таких как Рим и Византия, давала последние пышные и буйные ростки цветов необыкновенной красоты, но отравленных ядом самого разложения, пропитавшим их корни.
Блеск бриллиантов и безудержный разврат соседствовали, также как аромат благовоний, изобретаемых самыми изощренными парфюмерами, сопутствовал запахам нечистот из выгребных ям, которые тщательно укрывались гобеленами, но не спасали от вони. И это никого не смущало! Напротив, подобное сочетание запахов становилось неким признаком моды! Один аристократ заметив, что у стен версальского замка сильно разит мочой, приказал своим крестьянам дружно помочиться возле стен своей резиденции.
Парижане жили театром. Их кумирами были не герои бессмертных пьес Расина, Мольера, Корнеля и Вольтера, их сердцами владели актрисы и танцовщицы, кружившие головы всему Парижу. Они были разборчивы, эти девчонки, и не всякому богатенькому старичку удавалось завладеть телом, той, кем сегодня восхищался Париж, если он был… скуповат.
Шамкая беззубым ртом, какой-нибудь герцог или граф мог запросто ошибиться в цене, прокравшись в уборную актрисы:
- Мадемуазель, не согласитесь ли принять у меня 600 луидоров, и подарить мне свою благосклонность.
- Ах, я вам сама дам двести монет, - отвечала очаровательная бесстыдница, - если утром у вас будет лицо как у юного королевского пажа.
- Так сколько же вам необходимо? – обескуражено спрашивал трухлявый ловелас.
Придирчиво осмотрев визитера, молоденькая актриса отворачивалась к зеркалу и пребывала некоторое время в раздумьях, производя одной лишь ей известные арифметические действия. Видимо, отыскивая в собственном отображении некое математическое уравнение, где красота и молодость равнялись неизвестной величине в золоте. Наконец, «Икс» или «Игрек» был найден, и озвучивалась цифра. Как правило, старческое вожделение побеждало, и золотые монеты рассыпались у ног красавицы.
Весело жил Париж. Но в этом веселье чувствовалась какая-то напряженность, отчаянность, ощущалась непонятная неизбежность конца. «Пир во время чумы!» - лучше не скажешь. Все жило, крутилось, существовало по одному принципу: «После нас – хоть потом!». И не важно, кто первый произнес это – сам Людовик XV или его фаворитка - маркиза Помпадур. Так и жили. Последним днем. Жизнь обесценилась, а все остальное – подорожало. И все смешалось. Гризетки из самых грязных кварталов могли в мгновение ока стать графинями, а беспутные маркизы и герцоги рыскали в поисках самых невероятных развлечений по грязным улочкам Латинского квартала. Хлеб ценился на вес золота, а золото разбрасывалось пригоршнями. Человеческое мясо ни стоило ни су, и каждое утро полицейские вызывали себе в помощь мортусов, страшных, одетых с ног до головы в рогожу мужиков, собирать ночной урожай трупов, что валялись на парижских улицах. Одни мертвецы были зарезаны за кусок хлеба, за пару монет, другие проткнуты шпагой за косой взгляд или неловко оброненное слово. Сходно было одно: все валялись абсолютно голыми, обобранными до нитки, за тот один час да рассвета, пока их не обнаружили полицейские. Не стало ни честных женщин, верных жен и целомудренных женщин. Все пожирал всесокрушающий и безжалостный Молох порока и разврата. Все продавалось и все покупалось – верность и девственность, благочестие и юность. Все имело свою цену. Было модно среди аристократов держать у себя для развлечений наложников и наложниц из далеких колоний. Другой цвет кожи возбуждал. Придворные дамы шушукались, прикрываясь роскошными страусиными веерами: