Вкус предательства (СИ)

— Я знаю, Крас…
— Я не давлю тебе на жалость сейчас, и не хочу, чтобы ты пытался заполнить те воспоминания. Это просто-напросто невозможно. Я говорю лишь для того, чтобы ты до конца понял.
Он кивает, прикрывая глаза, а я продолжаю:
— После этих ощущений я думала, что уже ничто…веришь, ничто не способно меня также сломать… — слезы все же скатываются из глаз: — Только я ошибалась, я так сильно и наивно ошибалась… Падение на сцене стало третьей болью, и по ощущениям, было сродни первой. Казалось, что все против меня. Что, на свою беду, выбравшись из проклятой бочки, я оставила там что-то, что помогало мне жить.
— Ника…
— Я не закончила. — пресекаю попытку, потому что иначе покажу насколько я поистине сломлена.
Может быть после этой правды, мне, наконец, станет легче…
— Но самой больной была не первая и не третья, Артур… — вытираю дорожки слез, поворачиваясь на него: — А вторая…
Он хмурится, наклоняя голову, а я смотрю в эти красивые глаза, потому что знаю, что как только я произнесу это вслух, стремительно исчезну из его жизни. И оставлю после себя лишь дичайшую боль, как и он когда-то. Разница лишь в том, что у меня выбора не было, а у него был.
— Боль, которая полностью заглушила твое предательство, нож в спину от подруги и потерю любимого дела… Боль, которую я каждый день чувствую и от которой никогда не избавлюсь.
Всхлипываю, судорожно вдыхая, потому что не хватает воздуха. Он же застыл в ожидании, а в глазах страх и полное замешательство.
— Я была беременна, Артур.
  
Глава 31
 
Артур
Вокруг все замирает, а в мозгу без остановки крутится ее фраза, сказанная больным шепотом.
Я была беременна, Артур.
Я была беременна, Артур.
Смотрю на нее ошалевшим взглядом. А разум тем временем не может поверить…
— Что….что ты говоришь?!
Руки сами собой тянутся к голове, дергая волосы.
Она так печально улыбается и поджимает губы.
— Выкидыш на ранних сроках беременности.
Звучит, сука, с такой мукой.
А внутри разворачивается настоящее цунами. Прикрываю глаза, потому что не могу даже смотреть на нее. Закручивающийся ураган физически не дает возможности ни дышать, ни говорить. Ломаюсь до основания, раскачиваясь на бетоне, в тот момент, как ужас происходящего буквально накрывает коконом.
— Наверное неподходящий момент, чтобы говорить об этом, но вероятно другого такого случая не будет, и раз уж мы заговорили о прошлом. Ты хотел знать всю правду, не только ту которую нам насильно дали. Вот она. — слезы тихо катятся с ее глаз.
А у меня ощущение, что я только что умер.
— Ника… — голоса нет: — Как… Почему ты не сказала?
Она усмехается и качает головой.
— Хочешь сказать, что я должна была позвонить и сказать, что потеряла нашего ребенка?! Что не смогла уберечь? — на последних словах голос ломается.
А я, черт!
Кулак сам собой сжимается и опускается на бетон.
Удар.
Удар.
Удар.
Сжимаю зубы, стирая в пыль, стараясь сдержать все те чувства, что буквально не могу контролировать. Словно сейчас все резко почернело. Рык выходит наружу в каком-то диком приступе удушья, и я закусываю тот самый кулак от разрывающей сознание боли.
Она касается плеча, затормаживая эту агонию на пару секунд и смотрит такими теплыми глазами, что я едва сдерживаю влагу в глазах.
— Мне жаль, Артур. — так, мать его, искренне и душераздирающе звучат ее слова.
Невидяще качаю головой, с гримасой муки на лице.
Не в силах сделать вдох, от бессилия тянусь к ней. Сжимаю в объятиях с такой силой, что кажется, раздавлю. Она тихонечко скулит в грудь, и я не удерживаю одинокую слезу.
Вокруг тишина и темнота, ни единой души, и только мы вдвоем проживаем свою собственную смерть. Она, даже не берусь сказать, в какой раз, а я впервые, впервые мать его, пытаюсь осознать.
— Прости меня. — сиплю в макушку, вдыхая ее запах: — Прости, девочка моя. Я… — слов не хватает, грудь ходит ходуном.
— Виноват не только ты. — шепчет, но я прямо чувствую страдания этой хрупкой, но такой сильной женщины.
 
Не могу сказать, сколько времени проходит, пока я пытаюсь впитать наше невозможное объятие, потому что теперь знаю, что никогда не смогу дотянуться до нее.
Теперь понимаю ее.
Теперь…мне не остается ничего, кроме того, чтобы принять.
Она отстраняется, протирая глаза и смотрит так…как в последний раз.
Сука. Мука.
Качаю головой, зная, что она прощается.
— Прости, что испортила праздник. — неловко пожимает плечами.
Тянусь рукой, чтобы поправить выбившуюся прядку у лица. И отрицаю, убирая локон за ее ухо.
— Ты ничего не испортила, Ника. Испортил я…всю нашу жизнь. — горечь лютая.
Я. Сломал. До основания. Безвозвратно.
— У тебя замечательная дочь, Артур… — говорит она с теплой улыбкой: — Не уходи в себя после этого разговора.
Усмехаюсь, а самому, блядь, хочется орать на всю округу.
Как душевнобольному биться в конвульсиях гребанной боли, которую невозможно терпеть.
Я убил своего ребенка…и воспитал не своего.
И пусть это пока не доказано, но интуиция после того конверта прямо кричит, срывая голос, что она права.
— Мне пора…
Говорит, а я на автомате киваю. Сдерживаться крайне сложно, и сейчас вероятно мне нужно остаться одному. Потому что, черт возьми, это адская боль.
Она встает и не оборачиваясь уходит.
А я рычу от тех эмоций, что беспощадно бьют, и по мере того, как ее силуэт исчезает в темноте истошно ору в воздух, поднимая глаза к небу.
Я не заслуживаю и доли радости в этой жизни.
И как бы мне не хотелось, она была права, я ничего не исправлю. Принять это крайне тяжело, можно сказать, невозможно. Но единственное, что я могу для нее сделать, единственное, что будет правильным — оставить ее в покое.
Оставить ее где-то далеко.
Как некую прекрасную мечту, луч света в той темнице, которую я сам себе построил.
Существовать, наблюдая издалека, как она станет счастливой. Как она добивается успеха в карьере, как выйдет замуж за хорошего мужчину, как родит ему детей. Стоять в стороне и радоваться тому, что она справилась.
Встаю с бетона, абсолютно не чувствуя ничего. На ватных ногах двигаюсь к машине, чтобы вернуться домой.
Домой…горькая усмешка слетает с губ.
Нет у меня дома, только долбанная имитация.
Все — сплошная имитация, с ложью и обманом со всех сторон.
Сажусь, заводя машину, и чувствую как выходит наружу волна ярости. В припадке хреначу по рулю.
Я убью их всех. Убью. Каждого, мать его.
Найду даже тех, кто, сука, монтировал чертовы видео.
Линчую, лишу всего каждую мразь.
Методично и плавно устрою ад на земле.
А потом, и сам остановлюсь на этом моменте.
Не замечаю, как в коконе удрученных мыслей останавливаюсь у высотки. Машинально смотрю в единственное окно, где тускло горит свет.
Надеюсь, что тебе полегчает когда-нибудь, Красивая.
А я сделаю все возможное, чтобы так и произошло.
Сейчас идея с ее карьерой кажется лишь малой, самой малой частью того, что я могу сделать. Исключительно ускорю процесс ее популярности, и не более. Остальное, эта девочка сделает сама.
Не перестану восхищаться ею.
Даже когда по-идиотски ненавидел, на задворках своего мутного сознания восхищался, стараясь заглушить это все обидой и абсурдной яростью.
Вхожу в квартиру, стараясь сделать это как можно тише.
В гостиной горит свет, полагаю, меня даже ждут.
— Артур?! — выходит в холл.
Не удостаивая даже взгляда эту женщину двигаюсь к гардеробной. Вряд ли я сейчас вменяем, поэтому стоит пресечь эти ее “любимые разговоры”.
— Я не хочу говорить. — рыкаю волком.
Но ожидаемо женщина не понимает.
— Ты хоть понимаешь, каково мне пришлось когда ты исчез?!
Это вызывает какой-то сумасшедший смех.
— Мне плевать.
Она, шокированная, смотрит, но очевидно все таки видит мое состояние.