Здравствуйте, доктор! Записки пациентов (сборник)

В этот апрельский день, но двадцать два года назад, появилась на свет его любимая Оля. Его единственная, обожаемая женщина, без которой он не мог представить своего бытия, как не мог представить бесконечность Вселенной. Почему?
Они встретились пару лет назад, когда жизнь со всего размаху случайно столкнула их в броуновском движении суетливого циничного мегаполиса. Митька работал тогда фельдшером на подстанции скорой помощи. Во время одного из бесконечных суточных дежурств он переступил порог очередного жилища, в котором ждали помощи. Там Сверчок впервые увидел Олю, которая испуганно и беспомощно пыталась помочь своей бабушке, слегшей с тяжелым гипертоническим кризом. Они с бабушкой были в квартире одни — Олины родители уехали к морю. Она изо всех сил пыталась держать себя в руках, но, увидев людей в белых халатах, разрыдалась прямо на пороге. Искренняя доброта и страдание этой красивой женственной девчонки мгновенно заворожили фельдшера Свиридова. Ему показалось, что в ее опухших от слез глазах отражалась другая эпоха, возвышенная и давно утерянная людьми в погоне за благополучным будущим. Оля и Митя поговорили буквально несколько минут. И вот тогда он разом увидел в ней все то, что так безуспешно искал в модных, грубоватых, расчетливых, и беспринципных ровесницах, которые окружали его. Мягкость и достоинство, ранимость и жертвенность, и чувственность, правильная красивая речь, за которой отчетливо виднелись интеллект и образование… Все это рождало тончайшую, неимоверно притягательную гармонию. Митька верил в существование этой гармонии, так же как христианин верит в бессмертие души. И вот… он увидел это воочию, так близко, что можно было дотронуться до этого чуда.
Не успев осознать происходящее, Свиридов полюбил эту незнакомку. Полюбил, минуя влюбленность, как слишком незначительное чувство. Полюбил так сильно, что и сам не верил, что способен на чувства такого масштаба. Потерять ее? Это было бы настолько разрушительной катастрофой, какую Сверчок вряд ли смог бы пережить. Поняв это, он сказал Оле, что будет звонить ей каждые несколько часов, чтобы следить за состоянием бабушки, которой значительно полегчало после укола. И, знаете, фельдшер Свиридов не схитрил. Он действительно беспокоился за самочувствие пожилой дамы, которая еще полчаса назад была для него всего лишь очередным пациентом. Очень беспокоился, ведь теперь она стала для него бабушкой Оли.
Он звонил ей, как и обещал. И даже чаще. Разговоры становились все дольше, а тема бабушкиного здоровья, которое больше не вызывало опасения у врачей, звучала все реже. Вскоре Оля почуяла женским чутьем (которое было у нее очень развито), что Дмитрий Свиридов, давно уже ставший для нее Митенькой… Да, именно он и есть тот самый человек, который ей совершенно необходим. И будет необходим всегда, что бы ни случилось.
Спустя месяц страстных свиданий и многочасовой ночной телефонной романтики, она, непременно с благословления родителей, переехала к нему в Останкино. Там, в тихом дворике на Звездном бульваре, чудесным образом вершилось необъяснимое таинство каждодневного счастья. И они упивались им каждую минуту.
Ее день рождения был для Мити святым днем. Но за пару месяцев до него он остался без работы, попав под сокращение штатов, словно под безжалостный каток. Митька перебивался случайными заработками. И безуспешно старался устроиться на работу. Денег хватало лишь на самое необходимое. А недавно сломавшаяся сантехника оставила их без гроша. Оля все понимала и не ждала от него подарка. Напротив, она, как могла, старалась успокоить своего ненаглядного Сверчка. И хотя Митя был ей безумно благодарен за это, он не мог представить себе Олин день рождения без праздника и подарка. Пусть и скромного.
И конечно же, нашел выход. Несмотря на совесть, которая со смачным хрустом вгрызалась в его душу, Митька не поделился с любимой своими планами. «Если все расскажу ей — сюрприза не получится. А я хочу сделать ей сюрприз, понятно?» — грозно заявил он своей совести, настоятельно попросив оставить его в покое. На самом же деле он прекрасно понимал, что Оля не даст ему сделать то, что он задумал. Сдать 550 миллилитров своей крови.
 
Позвонив на донорскую станцию, узнал у дежурной сестры, что получит небольшую, но весьма достойную сумму. Кроме того, неработающим медикам полагалась приличная надбавка.
Сдавать решил рано утром, в день ее рождения. Митька знал, что его любимая засоня проснется не раньше часа дня, а значит — успеет. Сдаст — и сразу за подарком, который он присмотрел на днях в магазине рядом с домом. Если бы сдал кровь накануне, Оля увидела бы след от толстой донорской иглы. И тогда… Они очень редко ругались, а потому у них совершенно не было иммунитета к скандалам, отчего крайне тяжело переносили их. Сверчок не хотел ссоры. Он уверял себя, что скроет характерную ранку на внутренней стороне локтя под рукавами его любимой домашней тельняшки. Втихаря будет мазать прокол гепариновой мазью, и через пару дней след пройдет.
«Боже, умоляю, не дай ей проснуться до моего возвращения! — молча молился он в такт шагам. — Я ей соврал… и очень виноват. Прошу, сделай для меня на этот раз исключение. Пусть она спит, для тебя же это раз плюнуть…» Вынужденное вранье тяготило его, но другого варианта у Митьки не было. И потом… Чувствовать себя главным героем шекспировского сюжета было чертовски приятно. Особенно такому неисправимому романтику, как он.
А потому он торопливо шел пешком в направлении ближайшей донорской станции, которая находилась в часе ходьбы от его спящей красавицы. На транспорт у Сверчка денег не было.
Иван Майоров стоял на остановке двенадцатого автобуса. Звенящий раскаленный стержень небывалого восторга извивался в нем, даря нечеловеческое наслаждение. Да он уже и не был человеком — ни плохим, ни хорошим. Жажда внимания, зародившаяся в нем в детстве, со временем переросла в патологическую гордыню. Заполнив Ваню целиком, она не оставила места для простых людских чувств. И продолжала расти, требуя выхода. И наконец, спустя долгие годы психопатического отшельничества, гордыня вооружилась злобой и ненавистью, отняв у Ивана последнее, что было в нем от человека. Тем ранним утром она стояла на автобусной остановке внутри Майорова, поглаживая его костлявой рукой самодельную бомбу, лежавшую во внутреннем кармане замызганного плаща. Стояла и упивалась своим триумфом, победно вглядываясь в шоссе в ожидании «двенадцатого». Когда, наконец, вдалеке показалось желтое тело старенького рейсового трудяги, гордыня зашлась внутри Вани в яростном экстазе, отчего у бедняги свело челюсти и даже пошла носом кровь. Судорожно дыша, словно загнанное животное, он с трудом засунул под плащ руку, скованную мышечным спазмом. А полминуты спустя, когда автобус затормозил у остановки и открыл двери, пыхтя пневмоприводом, то, что было внутри Майорова, оттолкнулось от ржавой ступеньки и поднялось в салон.
Несмотря на ранний час народу в автобусе было довольно много. Кроме нескольких сонных трудящихся, на потрепанных клеенчатых сиденьях вольготно расположилась большая шумная компания студентов, возвращавшихся с ночной пьянки. И Ваня, белый как полотно, с вылезшими из орбит глазами… залитый кровью, пузырящейся из ноздрей…
За пару секунд до взрыва он, вдруг каким-то чудом став человеком, глухо прохрипел: «Бегите, суки!»
Зайдя в приемную гематологического отделения, Митька увидел еще нескольких доноров, столпившихся у окошка регистратуры. Пять мужчин средних лет и одна молоденькая женщина. Они возбужденно переговаривались, наполняя помещение встревоженным гулом. Раньше чем Сверчок успел спросить «кто последний?», он отчетливо услышал, как один из мужчин произнес:
— Говорят, взрыв внутри автобуса был. Бомбу заложили, гады!
— По телику сказали, что восемь человек погибли, — сказала девушка.
— Десять выжили вроде, — ответил ей кто-то.
— Да теракт это, теракт, — вздохнул кто-то басом.