Форт Далангез

Через два дня после прибытия штаба командующего при большом стечении обывателей состоялось торжественное вручение наград. Имена награждаемых объявлял полковник в пенсне — знакомое лицо, опрятность, сдержанность, приятные манеры и тёплое сияние вокруг головы, обещающее долгую жизнь. Среди прочих полковников было названо и имя Ковшиха, и разведчика-татарчонка, которому каким-то чудом удалось выжить, и даже моё имя. При этом нас с Ковшихом объединили в посмертном награждении, словно мы являлись влюблёнными или супругами. Я явилась на продуваемый ледяными плац, закутанная бог знает во что, — подаренные Ковшихом русские меха остались в Трабзоне, — я дрожала от холода под пронзительные звуки военного оркестра, исполнявшего попеременно то "Прощание славянки", то "Боже царя храни". Второй мотив неизменно сподвигал собравшихся на плацу военных к торжественному хоровому пению. После вручения наград командующий произнёс краткую речь, назвав присутствующих "Русскими богатырями" и "опорой империи". Событие на плацу развеселило и воодушевило меня. Вернувшись на квартиру, я отправила слугу в русский штаб с запиской, писанной впопыхах и на французском языке. Минул день, второй и третий. Ответа из штаба не приходило, и я решилась действовать, сообразуясь с собственными возможностями…
* * *
Эрзерум — действительно паршивый городишко. Ни одного увеселительного заведения. Никакого. Негде честной артистке найти пропитания, кроме, пожалуй, зверинца, владелец которого оказался весьма изобретательным оригиналом. Нет, он не предложил мне зайти в клетку со львами, которых в его зверинце, кстати, и не оказалось. Не ведаю, каким чудесным образом, но этот добрый самаритянин запомнил меня гораздо более юной и на пике известности. "Тифлис, Батум, Екатеринодар, Ставрополь, Ростов-на-Дону, Нахичевань-на-Дону — все города знают Амалию Меретук. Как же посмею я её не знать?" — так сказал он мне при встрече в одной из лавок, где я меняла часть подаренного мне пашой золота на деньги. Похоже, география моего нового знакомца ограничивалась чертой оседлости, о чём свидетельствовала не только его осведомлённость о моей артистической карьере, но и форма его носа и бровей. Конфессиональные различия не помешали нам достигнуть договорённости по части организации моего выступления. Я решительно отвергла танцы с раздеванием и бубном, игру на цимбалах и пение, решив ограничиться игрой на гитаре и художественной стрельбой из револьвера системы "Наган" по тарелочкам и голубям.
Через пару дней на двери каждой лавки висела афиша: "Незабвенная Амаль Меретук" и "Звезда Тифлиса и Нахичевани-на-Дону исполняет русские романсы под гитару", начертанная красным готическим шрифтом огромного размера. Учитывая характер предполагаемой аудитории, афиши анонсировали в основном стрельбу по тарелочкам и голубям. И в этом аспекте хозяин зверинца попал в яблочко. Выручка от продажи билетов составила значительную сумму. Подсчитав ресурсы, мой зверовод испытал полный восторг: на представление "незабвенной" Амаль Меретук явится более сотни зрителей. Ни самого генера Юденича, ни кого-то из его свиты я увидеть на своём представлении не ожидала, ведь подобные высокопоставленные особы зверинцы не посещают.
Пошлый провинциал не напрасно радовался. Всё вышло по его разумению. На представление действительно явилась казачья сотня. Точнее, две полусотни двух разных казачьих полков со своими командирами во главе. Средь военных затесалось и несколько местных обывателей — обычные турки в фесках и несколько полукровок в традиционных ермолках, сопровождаемые своими некрасивыми жёнами. Одетые в черкески и папахи бородачи, с орденами на грудях и при узорчатых ножнах, одобрили моё исполнение на гитаре так бурно, что напуганные их восторгом фески и ермолки покинули представление задолго до его окончания. Их бегство сопровождалось троекратным, повторенным несколько раз "ура" и звоном шпор. А стрельба по тарелочкам и голубям обернулась импровизированным стрелковым турниром, по окончании которого авансцена тонула в пороховом дыму. В конце представления глаза мои слезились, в ушах звенело, а вместо букетов мне поднесли свежезабитого жирного барана.
 
Следствием моего выступления явился не только обильный ужин, приготовленный звероводом из барашка, но и достойный гонорар. А на следующий же вечер ко мне на квартиру явился пренеприятный и пронырливый собиратель сплетен — слуга генера Юденича. "Вас ждёт награда", — проговорил этот новоявленный "Труффальдино", подмигивая самым скабрезным образом. Помимо своих двусмысленных улыбок, он вручил мне пакет с приказом явиться в такой-то час по такому-то адресу. Признаться, я была обескуражена, ведь ранее мне никогда не доводилось получать письменных распоряжений, подписанных генералами. Я медлила с визитом, обдумывая наряд до тех пор, пока за мной не явился генеральский лакей, или денщик, или вестовой, или как его там. Этот плутоватый и самонадеянный тип по фамилии, кажется, Лебедев, объявил мне, что в Эрзеруме приказы генерала от инфантерии Юденича обязательны к исполнению для всех. Мне пришлось подчиниться домогательствам "Труффальдино", ведь к эфесу шашки сопровождавшего его казака был примкнут грозный трёхгранный штык.
Конвоируемая ледяными ветрами по улицам Эрзерума, я брела в сторону штаба с тяжестью неизбывного сиротства на сердце. "Труффальдино" и казак с его ужасным штыком следовали за мной. Командующий прав — в каком-то смысле я действительно пропала без вести, ведь Ковших мёртв — и этот факт обязывает меня к обретению каких-то новых смыслов. Но где их сыскать? Моим практическим размышлениям всячески мешал Лебедев, весьма навязчиво кормивший меня какими-то фантастическими байками о герое мусульманского вероисповедания, проведшего долгое время во вражеском тылу, но не предавшего дело русской победы.
С такими-то мыслями я вступила в генеральские сени, где с самым виноватым видом отирался тот самый герой тайного фронта. Он квохтал и цокал языком, принимая у меня манто. Всё повторял: "Ай, виноват, виноват, виноват". Кто виноват? Чем виноват? Разве возможно понять человека, который едва разумеет по-русски? Я поблагодарила его на турецком языке, а в ответ услышала всё то же: "Виноват".
Командующий встретил меня приветливыми словами:
— Я обязан был сделать это раньше, но мне не передали вашей записки. Это оплошность Галлиулы. Я уже выговорил ему…
Командующий выглядел одновременно и величественным, и виноватым. Я сделала книксен. Он смутился, потребовал чаю. Чай подали, и он снова смутился скромностью закуски. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, а также желая по мере сил хоть чем-то отблагодарить этого человека, я достала из ридикюля колоду.
— Позволите?
Генерал поморщился. Смущение как рукой сняло. Он сорвал с носа пенсне, но возражать против моей "женской слабости" не стал, только перекрестился и вздохнул, намереваясь под конец вытерпеть ещё и это испытание.
Я раскладывала карты небрежно, ведь ответ на вопрос был мне заведомо известен.
— Вижу долгую войну, — проговорила я, адресуясь к генеральской спине.
Спина эта выражала пренебрежительную скуку и острое желание остаться в уединении, поскольку отеческий долг героям эрзерумской операции уже отдан. Тогда я зашла с козырей:
— Вижу революцию. Великокняжеские дома, аристократия, генералитет, замышляют против царя, которого называют "Николаем Кровавым", не иначе. Хотят посадить другого царя. Но выйдет всё не по их замыслу. Плодами их каверз воспользуются другие. Многие заговорщики разделят участь своего государя.
Генерал обернулся, нацепил на нос пенсне самым пренебрежительным жестом. Сейчас станет морозить меня взглядом своих светлых глаз. Однако он, против моего ожидания, оседлав стул, уставился на разложенные карты. Смотрел в молчаливом внимании несколько минут.