Две жизни одна Россия
Царь подошел к арестанту и ударил его ногой по голени с такой силой, что Фролов чуть не упал. Потом повернулся к генералу Левашову, главному следователю, схватил перо и нацарапал на листке бумаги: "В тюрьму и содержать в строгом режиме". Он покажет России, что ожидает неверных ему офицеров!..
Фролова отправили на следующий же день в Петропавловскую крепость и бросили в камеру номер 15, где он провел в совершенном одиночестве одиннадцать месяцев.
Он находился в полном отчаянии. У него не было денег, военная карьера была окончена. И что еще хуже — он принес своей семье позор и несчастье. Узнав о судьбе сына, Филипп Фролов перенес удар, от которого никогда уже не оправился.
Тюремные казематы в Петропавловке были тесными и сырыми, около четырех шагов в длину и столько же в ширину, в них не было воды, и совсем мало света. Зарешеченное окошко камеры номер 15 выходило на север и было сплошь замазано белой краской, через которую ничего нельзя было увидеть. Рацион Фролова состоял из гречневой каши, черствой булки, нескольких кусочков гнилого мяса и чая. Некоторых других узников кормили лучше: так Басаргин, например, получал пиво, а Рылеев даже вино.
В соответствии с царским распоряжением Фролову не предоставили ни бумаги с перьями, ни книг. Даже Библии, которая обычно дается узникам. Он не мог понять, почему с ним так обращаются, но знал: для того, чтобы не сойти с ума, нужно чем-то занять свои мысли… На одного из декабристов, полковника Алексея Булатова, так подействовало пребывание в каземате, что он разбил себе голову о стену — у него вывалились наружу мозги, и он умер через несколько дней.
Единственное занятие, какое мог придумать для себя Фролов, было выдергивать китовый ус, который был вставлен в его мундир, и превращать его в подобие вязальных спиц. Потом он распустил свои шерстяные носки и смотал нити пряжи в клубок. Это было очень трудно — пальцы так коченели от холода, что только огромным усилием воли он заставлял себя делать эту работу.
"Теперь у меня была пряжа и спицы, — вспоминал он много лет спустя, беседуя со своим внуком Сашей Манганари, — и я мог заняться вязанием. Я вязал носки, распускал их, вязал снова, опять распускал, и постепенно мысли мои успокаивались и становились светлее”.
Было ясно, что на примере Фролова и остальных членов Общества Славян, замышлявших убийство царя, Николай хотел сделать предупреждение всем другим. Но и тяжелейшие тюремные условия, полная изоляция заключенных не удовлетворили его. Ему нужны были еще более суровые приговоры, чтобы потрясти страну и утвердить силу и авторитет власти. Этого нетрудно было добиться. Хотя Николай делал вид, что не имеет ничего общего со Следственной комиссией, на самом деле он весьма активно действовал за сценой, читал секретные донесения, сам устанавливал тюремный рацион и режим содержания заключенных.
Суд над декабристами состоялся в июле 1826 года, в середине ночи. Назначенные царем семьдесят два члена Специального уголовного суда, среди которых были правительственные чиновники, военные, религиозные деятели, ни разу не подвергли сто двадцать одного обвиняемого перекрестному допросу, не дали им никакой возможности прибегнуть к защите. Суд принимал на веру все выводы Следственной комиссии и сразу же определял степень виновности каждого из заключенных. За этим сразу следовало назначение наказания — что было в традициях российского судопроизводства еще в XVIII веке.
Пятеро зачинщиков, вина которых была так страшна, что не подлежала даже определению, были приговорены к четвертованию. Преступники "первой степени" должны были быть обезглавлены; те, кого отнесли ко "второй степени", куда входил и Фролов, получили бессрочную каторгу. Не желая выглядеть в глазах Европы варваром, Николай своим декретом изменил приговоры. Четвертование было заменено на повешение, лишение головы — на каторжные работы, а пожизненная каторга — на двадцатилетнюю.
Дело Фролова было серьезным с самого начала, потому что поручик Мазган, капитан Тютчев и майор Спиридов — все они дали комиссии показания не в его пользу. Они сообщили, что он принимал участие по крайней мере в одном, а то и в трех собраниях Общества, из чего следовал вывод, что он состоял в этой, самой страшной, экстремистской группировке.
Когда Фролова допрашивали перед судом, его ответы были честными и прямыми.
ВОПРОС: Вы принимали присягу на верность императору? ФРОЛОВ: Да, я поклялся в верности.
ВОПРОС: Каким образом вы пришли к вольным мыслям и либеральным идеям? Благодаря книгам или заимствуя их у других людей? И как могли в вас укорениться эти мысли?
ФРОЛОВ: О существовании подобных мыслей я узнал от поручика Мазгана, поручика Громницкого и капитана Тютчева, которые пригласили меня в их Общество, и то, что я разделил эти мысли, я могу отнести только на счет моей неопытности, а также потому, что хотел сделать приятное моему старшему командиру Тютчеву.
ВОПРОС: Каковы были объявленные цели или намерения данного Общества и какими путями должны они были быть достигнуты?
ФРОЛОВ: Целью Общества было достижение равенства. Способ для этого — убийство ныне покойного императора Александра Павловича и утверждение новых законов…
Когда допрос был закончен, Фролов попытался прояснить свою судьбу, обратившись к генералу Левашову, который его допрашивал:
— Я возлагаю свою надежду на вас, Ваше превосходительство. Да, я предал императора, нарушил клятву и должен за это понести тяжкое наказание. Но, верьте мне, Ваше превосходительство, я совершил это без всяких скрытых мотивов, только из желания поступить так, как меня просили…
Начиная с мая 1826 года, Фролова больше не вызывали. А глубокой ночью 12 июля всех арестантов, разделенных по определенной для них степени вины, собрали в доме коменданта крепости, где заседал суд. Фролов и другие не знали еще тогда, что их судьбы уже решены, думали, их привели для новых допросов. Они были поражены, когда чиновник начал выкликать фамилиии и зачитывать приговоры. Волны надежды охватили их сердца, когда услышано было: двадцать лет каторги. За долгие месяцы они впервые были сейчас не в одиночестве, вместе, могли переговариваться друг с другом. Кто-то крикнул: "Не забывайте! Солнце всходит и в Сибири!"
Почти сразу после вынесения приговора Фролова и других узников вывели из крепости на небережную Невы. Ночное небо освещалось пламенем многочисленных костров — их зажгли войска, верные императору, приведенные на площадь, чтобы присутствовать при акции разжалования и уничижения своих сотоварищей. Под рокот барабанов "декабристам" велели опуститься на колени. Над их головами были сломлены шпаги, с их мундиров сорваны эполеты, приказали им самим бросить свою воинскую одежду в огонь. Михаил Лунин, один из известнейших членов Южного Общества, осмелился на дерзкий поступок. С криком: "La belle sentence doit etre arrosee!" ("Славный приговор должен быть отмечен!") он стал мочиться на виду у всех.
Когда их вели обратно в крепость, заключенные увидели место, где уже стояли пять виселиц, приготовленные для главарей восстания. А в пять утра, в то время как остальные узники были уже по камерам, пятерых, приговоренных к смерти, вывели на казнь. На них надели белые саваны, нацепили дощечки со словами: "цареубийца". Царя они не убили, но петля уже крепко стягивала их шею. Прозвучал выстрел, были отброшены подставки и два безжизненных тела закачались в воздухе. Свидетели этого зрелища затаили дыхание от ужаса, когда увидели, что три веревки лопнули, и трое израненных людей поднимаются со сломанного помоста. Один из них нашел в себе силы крикнуть в лицо новому генерал-губернатору города:
— Генерал, Вы без сомнения пришли посмотреть, как мы умрем. Порадуйте сердце вашего владыки словами о том, что его желание исполнилось: мы умираем в муках!
Сказавший это полковник Сергей Муравьев-Апостол поднялся затем с трудом на ноги и произнес свои последние слова, которые вошли с той минуты в историю: