Две жизни одна Россия

Был холодный, снежный вечер 20 декабря 1982 года. За 15 минут я добрался от Ленинского проспекта до Гоголевского бульвара и, припарковавшись, направился к дому № 10, красивому особняку желто-белого цвета, который когда-то принадлежал семье Нарышкиных, одной из самых влиятельных в России.
Я не хотел, чтобы во мне признали иностранца, поэтому надел старые очки, в которых выглядел, по словам Калеба, "человеком пятидесятых годов". Сегодня советские люди одеты гораздо лучше, чем раньше, но импортные очки и обувь сразу выдают иностранца. Как только я вошел в теплое фойе, я увидел Наташу и Георгия. Мы тепло приветствовали друг друга и, сдав верхнюю одежду в раздевалку, направились на второй этаж. Я старался разглядеть на лицах людей вокруг меня следы благородного происхождения — ведь это были потомки аристократических мятежников 1825 года. Пожалуй, они выглядели так, как и те, кого можно встретить на любом литературном вечере в Москве. Однако изменения в наружности людей за последние двадцать лет бросались в глаза. Лица были более изысканны и тонки, люди казались выше и мягче. Все это было как бы свидетельством внутренней эволюции. Революция взяла огромную, тяжелую дань с российской интеллигенции; теперь старые гены утверждались вновь.
Обшитый панелями бывший бальный зал был уже полон, так что пришлось вносить дополнительные стулья. Перед самым началом вечера Георгий, Наташа и я нашли места в первом ряду. Наташа наклонилась ко мне и сказала шепотом:
— Надеюсь, на этот раз Вы не будете разочарованы. Хотя иногда такие собрания бывают очень академичны и скучны.
Я почувствовал, что и Наташа, и ее муж несколько скептически относятся к декабристам. Ведь эти мятежники хотели отказаться от традиционного русского мистицизма в пользу западного рационализма.
Так уже получилось, что председательствовал на этой вечере представитель семьи Нарышкиных, московский научный работник, которого раньше я не встречал. Он мог вполне сойти за профессора лиги "Айви". Он был одет в твидовый пиджак, у него были приятные черты лица и красивый голос. По иронии судьбы ему пришлось проводить собрание в доме, принадлежавшем его семье. К моему удивлению, он начал свою речь с представления новых лиц, присутствующих на вечере, в том числе и меня. Он назвал меня "сотрудником" американского журнала "Юнайтед Стейтс Ньюс энд Уорлд Рипорт" и произнес мое-имя на русский манер. Из его слов не было ясно, американец я или советский. Думаю, о моем присутствии ему сказал Святослав Александрович. |
Наташа оказалась права: первая часть вечера состояла из скучного научного доклада о малоизвестном декабристе Владимире Лихареве. Я надеялся услышать что-нибудь более интересное, например дискуссию об идеалах декабристов и об их интересе к американской конституции. Конечно, я понимал, что деятельность этого общества потомков должна была отражать коммунистическую интерпретацию восстания декабристов, то есть рассматривать его как неудачное выступление против монархической тирании, а не как провалившуюся попытку ввести в России западную демократическую систему.
В перерыве Георгий и Наташа решили, что с них хватит. Провожая их, в фойе я столкнулся со Светланой Степуниной, которая подвела меня к Святославу Александровичу.
— Здесь находится один человек, которого я бы хотел Вам представить, — сказал он, и мы направились к старичку лет семидесяти, хрупкого телосложения, с редкими седыми волосами и густыми бровями. Одет он был, как благородный, но бедный английский джентльмен, в слегка помятую рубашку с красным галстуком, завязанным непомерно широким узлом.
— Это, — с гордостью прошептал мне на ухо Святослав Александрович, — один из двух, оставшихся в живых, внуков. Внучка живет в Ленинграде; ей 101 год.
Я протянул руку. Старичок представился:
— Борис Иванович.
Глядя мне прямо в глаза, как бы пытаясь разглядеть мое декабристское происхождение, он сказал:
— Очень рад встретиться в Вами, Николай Сергеевич. Я слышал о Вас. Историческая справедливость восторжествовала, и мы встретились, несмотря на то, что наши предки крепко повздорили в 80-х годах прошлого века.
 
Я едва верил своим ушам. Может быть это шутка? Действительно, такое необычное совпадение: встретиться с потомком, у которого было что-то общее с Фроловым и со мной!
— Да, это правда, — повторил Борис Иванович, уловив удивление в моем взгляде. — У наших предков были очень крупные разногласия.
— Кто же был Ваш дед? — спросил я.
— Дмитрий Завалишин. Он написал статью, осуждавшую поведение декабристов в тюрьме, а Ваш предок защищал их. Статья была помещена в московском журнале "Русская старина".
Я слышал фамилию Завалишина и раньше, но ничего не знал о нем самом. И я попросил его внука рассказать мне поподробне.
— Хорошо, — продолжал Борис Иванович, — вкратце. Дмитрий Завалишин, молодой офицер из Астрахани, ходил под командованием адмирала Лазарева вокруг света в начале прошлого века. Желание развивать русско-американские торговые отношения привело его в Калифорнию в 20-х годах XIX века. После смерти жены в Сибири он женился вторично, будучи уже в годах. Прожил до 1892 года. Ваш предок родом из Крыма, если не ошибаюсь, служил лейтенантом в полку, расквартированном на Украине.
Наш разговор прекратился, так как надо было возвращаться в зал. В заключение Борис Иванович сказал, что он вдов и живет вместе с дочерью в Ленинграде. Время от времени, если здоровье позволяет, он приезжает в Москву поработать в архивах.
— Может быть, увидимся еще как-нибудь, — сказал он.
Второе отделение вечера заключалось в показе слайдов, сделанных одной женщиной, которая ездила по Советскому Союзу, разыскивая и фотографируя могилы декабристов. "Могила Фролова наиболее впечатляющая из всех, — подумал я, — и находится в отличном состоянии". Другие пришли в упадок, а некоторые просто исчезли.
Я был в восторге от встречи. Новые сведения о Фролове всплывали, казалось, повсюду, как будто его жизнь шла где-то рядом с моей.
К концу декабря пришли хорошие новости. Наконец-то "технические причины" были преодолены, и выставка, посвященная русскому освободительному движению, открылась с опозданием на шесть с лишним недель. Я бросился туда посмотреть, было ли кольцо включено в экспозицию. Оно лежало под стеклом рядом с другими предметами, принадлежавшими декабристам, и было снабжено краткой надписью: "Кольцо декабриста Фролова А.Ф. Принадлежит Данилову Н.С., США". Быть может, какой-нибудь родственник пройдет мимо и поинтересуется, что это за Н. С.Данилов.
Была, правда, одна неувязка. Согласно подписанному мной контракту, кольцо должно было быть возвращено мне 31 декабря 1982 года, то есть через три-четыре дня. Было бы очень нелюбезно просить его обратно сейчас, так что я позвонил в музей и предложил оставить его в экспозиции до 30 июня 1983 года. Они согласились и в начале января прислали мне поправку к договору.
Новый год начался относительно неплохо. Мне, наконец, удалось нанять секретаря. Ее звали Зина. Это была женщина лет пятидесяти, переводчица старой школы. Ее английский был на высоте, и она не боялась работы. А в ту весну у нас ее было очень много.
В политическом отношении закат Брежнева был тусклым. Теперь, с приходом нового человека к руководству, мои редакторы заставляли меня поторапливаться с новыми материалами. Бывший шеф КГБ Андропов был полон решимости выкорчевать три основные порока в советском обществе: пьянство, прогулы на работе и коррупцию. Задолго до Горбачева он понимал, что если не будет положен конец экономическому застою, Советский Союз еще больше отстанет от передовых стран мира. Никто не желал приобретать советские товары, даже сами жители СССР. Некачественные товары и отвратительный сервис вызывали постоянные нарекания. Условия жизни в стране постепенно улучшались, но недостаточно; люди хотели большего. Все больше иностранных туристов, приезжавших в Москву, все больший приток импортных товаров способствовали тому, что надежды советских людей на лучшую жизнь и требования к качеству товаров росли. Было грустно видеть, с каким презрением относились советские граждане ко всему, производимому в их стране.