Две жизни одна Россия

Пока я с трудом ходил взад-вперед, я все время думал о том, что если КГБ нужен был заложник за Захарова, почему выбрали именно меня? Я представлял себе, как в штаб-квартире КГБ горел свет поздно вечером, после того как было получено известие об аресте Захарова. По сведениям, предоставленным бывшими офицерами КГБ, которые перебежали на Запад, у КГБ были готовые материалы на шесть американцев, которые могли быть использованы в любой момент. Держать эти материалы наготове и пополнять их компрометирующими данными — такова одна из его функций. В большинстве случаев эти материалы просто лежат без движения. Из шести досье, как я вычислил, выбор КГБ сузился до двух: моего и Сержа Шмеманна из газеты "Нью-Йорк тайме". Мы в чем-то были похожи, и оба должны были вскоре уехать. Мы оба происходили из российских эмигрантских кругов, к которым советские власти питали довольно смешанные чувства. Я подшучивал над этим, говоря, что по понедельникам, средам и пятницам ко мне относились, как к своему, а по остальным дням недели я был белогвардейским отродьем, настроенным против их системы. И Серж, и я бегло говорили по-русски, так что мы вполне могли вписаться в местное общество, обзавестись многочисленными друзьями и знакомыми, и таким образом КГБ было бы довольно трудно проследить за нами. Корреспондентов, которые не знают русского, должны сопровождать переводчики, кроме того, они больше вращаются в обществе иностранцев, чем советских людей.
Однако 30 августа 1986 года Серж не мог стать объектом КГБ по той простой причине, что был за пределами страны, изучая перспективы своей предстоящей работы. Позже я узнал, что советские сотрудники его офиса в Москве интересовались в момент ареста Захарова, когда Серж вернется. Вот так я стал самой подходящей мишенью. Я представлял себе, как офицер КГБ, вытаскивая мое досье, начатое еще в 1959 году, когда я приехал впервые в Союз в качестве студента, выразил свое удовольствие. Пока я думал о причинах, по которым КГБ мог желать свести со мной счеты, я вспомнил один случай.
В понедельник, 28 апреля 1986 года, МИД СССР проводил пресс-конференцию по поводу перебежки Олега Туманова в Москву с радио "Свобода", которое, при поддержке США, вело передачи из Западной Германии. Я слушал антиамериканские тирады Туманова и не мог сдержать все возрастающего раздражения. За несколько дней до этого газета "Советская Россия" опубликовала статью с грубыми нападками на Сержа Шмеманна и Дональда Кимельмана из газеты "Филаделфиа Инкуайрер", обвинив их в шпионаже и пьянстве, приведя в! качестве примера тот факт, что их рвало в транссибирском; экспрессе. Когда Туманов закончил, я попросил слова.1 Напомнив о призыве Горбачева к соблюдению корректности и такта в отношениях между народами, я выразил надежду, что они также должны стать правилом в отношениях между журналистами и советским правительством. Я осудил нападки на этих американских журналистов и спросил, будет ли им предоставлена возможность выступить с ответом в этой газете. Я также сказал, что предположение о том, что американские корреспонденты являются шпионами, просто "смехотворно".
Юрий Гремитских, который председательствовал на пресс-конференции, пытался прервать меня, но я продолжал. Когда я закончил, мои коллеги — западные журналисты — разразились аплодисментами. Естественно, мое резкое выступление привело к тому, что выплеснулось сдерживаемое возмущение других. Несколько корреспондентов вскочили с мест и обрушились на Гремитских, приводя примеры несправедливых нападок советских газет на них и их коллег.
Такое агрессивное поведение на советской пресс-конференции было беспрецедентным и естественно вызвало больше неудовольствие Отдела печати МИДа. Несколько месяцев спустя один советский чиновник, с которым я разговорился на приеме по случаю отъезда моего иностранного коллеги, упрекнул меня за то, что я поставил Гремитских в такое неловкое положение. Хотя у меня не было намерения подрывать авторитет представителя Отдела печати, и я был вполне корректен, я тем не менее был доволен, что мое выступление вызвало такую реакцию. Это был правильный шаг. Вообще, было бы идеально, если бы московские корреспонденты организовали ассоциацию работников прессы для соблюдения их интересов и защиты от нападок. К сожалению, мы все очень заняты, чтобы всерьез заняться этим.
 
Меряя шагами медвежью клетку, я вспомнил разговор с заместителем руководителя московского "мозгового центра" несколько недель назад об условиях жизни и работы иностранных корреспондентов в Москве. Это был известный человек, так сказать, "проводник влияния", то есть лицо, которое разъясняет советскую линию иностранным корреспондентам и дипломатам, получая, в свою очередь, от них информацию в сфере политики. Он был не меньше чем генералом КГБ. Когда в 1967 году он служил в Дели (говорят, как резидент КГБ), сбежала Светлана Сталина, что на какое-то время подпортило его
дальнейшую карьеру. Это был очень неглупый человек, неофициальный представитель Кремля и поэтому весьма полезный знакомый, несмотря на его сомнительную репутацию.
За последний год тон его идеологических высказываний, похоже, несколько поубавился, что я объясняю его осознанием того, что и он смертен. У него уже был инфаркт, он страдал болезнью почек и регулярно измерял давление у себя в офисе американским тонометром. Однажды я оказал ему услугу, привезя из Англии лекарство по его просьбе, и он пытался мне всунуть за это стодолларовую бумажку. Я, конечно, отказался, не желая вступать в валютные отношения с советским гражданином. Но сам факт, что он носил в кошельке американские доллары — а это считается нарушением для обычных граждан, — убедил меня о его высоком положении.
— Я бы хотел задать Вам серьезный вопрос, — сказал он мне однажды после обсуждения советско-американских отношений. — Каковы условия работы для американских журналистов в Москве в настоящее время?
— Конечно, это день и ночь, если сравнивать теперешнюю ситуацию с той, что была в 60-х, — ответил я. — В те дни все нужно было устраивать через отдел печати. А люди там были настолько некомпетентны и так не хотели нам содействовать, что мы окрестили это учреждение отделом антипрессы.
— Да, мы прилагаем большие усилия для того, чтобы улучшить положение, — сказал он с удовлетворением.
Мы сидели по обе стороны стола, на котором в боль шом количестве лежали газеты, вырезки, бюллетени ТАСС для служебного пользования и информационные выпуски посольства США.!
— Но, — добавил я, — вы должны перестать публикой вать оголтелые статьи в вашей печати, клеймящие западных корреспондентов как шпионов, например, выпад против Дона Кимельмана и Сержа Шмеманна.
Я решил говорить прямо, без обиняков.
— Подобные статьи, написанные кэгэбэшными писаками, служат ухудшению отношений. Вы знаете не хуже меня, что после расследований конгресса в 1977 году ЦРУ было запрещено использовать журналистов для своих целей.
Он кивнул.
— Да, я знаю. Но Вы должны понять, что здесь все меняется чрезвычайно медленно. Некоторые люди из старой гвардии КГБ до сих пор считают, что американские журналисты автоматически являются шпионами.
Сейчас я подумал: "А что же этот человек говорит обо мне теперь? Хранит ли он молчание, стараясь быть в стороне от этой шумихи, как некоторые из официальных лиц, с которыми я был в контакте? Или он придерживается линии КГБ?" Я остановился на последнем. Тем не менее, я верил, что он был вполне искренен, когда говорил, что МИД хочет помочь иностранным корреспондентам. Но я не мог не удивляться: зачем нужно было арестовывать журналиста, чтобы вызволить из тюрьмы Захарова? Почему не ученого или бизнесмена, как в прошлом?
Я понимал, что в августе 1986 года о бизнесмене и речи быть не могло, поскольку советское правительство нуждалось в иностранном капитале и заигрывало с его представителями. А что касается американских профессоров, то все они, вероятно, отбыли домой для проведения занятий осеннего семестра. Арест журналиста был заманчив по нескольким причинам. Во-первых, всегда довольно легко представить его шпионом. И тот, и другой занимаются сбором информации и передают ее в свою редакцию, чтобы просвещать читателей. Интересно заметить, что информация, которую хотят получить западные журналисты, часто считается секретной в Советском Союзе. Например, официально секретными являются сведения о здоровье советских лидеров, некоторые аспекты атомной энергетики, определенные статистические данные об экономике и преступности. Погода тоже может быть засекречена. Например, когда один иностранный корреспондент позвонил на метеорологическую станцию, чтобы узнать, брать ли ему с собой в Ташкент пальто, он услышал в ответ: "У нас нет инструкции на то, чтобы сообщать Вам об этом”.