Император из двух времен (СИ)
2. Леонид Иоакимович Каннегисер (1896–1961) – русский поэт, инженер, магистр политической экономии, международный гроссмейстер по шахматной композиции, друг Сергея Есенина, в 1919-21 годах, его помощник в Государственной Думе.
* * *ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. ОЛИМПИЙСКАЯ ДЕРЕВНЯ. СТАДИОН «ЛУЖНИКИ». 1 мая 1920 года.
Вижу в толпе господина Муссолини, который обхаживает приметную спортсменку из германской делегации. Где-то я её видел. Блин, да это же Лени Рифеншталь! Как причудливо тасуется колода истории.
Как тасуется колода!
Бенито Алессандрович может вполне снять эпохальную нетленку с Лени Рифеншталь в главной роли. Тем более что вряд ли в этой истории она снимет свой «Триумф воли».
Зато Бенито снял «300 спартанцев».
* * *ИМПЕРСКОЕ ЕДИНСТВО РОССИИ И РОМЕИ. РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. МОСКВА. ОЛИМПИЙСКАЯ ДЕРЕВНЯ. 1 мая 1920 года.
Тут случился фурор. Среди публики появилась сама Императрица Мария. Со своей спутницей, княгиней Емец-Арвадской, они вели перед собой на поводках своих каракошечек. И выглядели Царица с княгиней просто невообразимо!
Дамы просто хватались за сердце от зависти, а мужчины от перспектив трат на своих дам.
Пурпурные и багряные «василевсы». Шикарные кардиганы «От Натали». Необычные спортивные туфли. Защитные от солнца очки. Модные и изящные наручные часы.
Императрица шла гордо.
Это был её день.
* * *ТЕКСТ ВИТАЛИЯ СЕРГЕЕВА:
Из книги: Г. К. Жуков (1) «Воспоминания и размышления». М. 1970 г.
По самый конец Великой войны получил я ранение в русинском Шарише (2). Ещё в госпитале в Прешове получил третьего своего Георгия и предложение пойти в школу прапорщиков, уже Словацкой армии. Там была большая потребность в кадрах и моего образования, и боевого опыта должно было хватить. Язык тамошний, схож с нашим, чуть не половина православные и вообще русинами себя кличут, так что освоился бы быстро. Но размышляя, я вспомнил моего командира по унтер-офицерской школе. Ротный меня там невзлюбил, и пришлось с опаской идти к более высокому начальству, я даже думал, что дисциплинарного батальона мне не миновать.
Начальника команды мы знали мало. Слыхали, что офицерское звание он получил за храбрость и был награжден почти полным бантом георгиевских крестов. До войны он служил где-то в уланском полку вахмистром сверхсрочной службы. Мы его видели иногда только на вечерних поверках, говорили, что он болеет после тяжелого ранения.
К моему удивлению, я увидел человека с мягкими и, я бы сказал, даже теплыми глазами и простодушным лицом.
– Ну что, солдат, в службе не везет? – спросил он и указал мне на стул.
Я стоял и боялся присесть.
– Садись, садись, не бойся!.. Ты, кажется, москвич?
– Так точно, ваше высокоблагородие, – ответил я, стараясь произнести каждое слово как можно более громко и четко.
– Я ведь тоже москвич, работал до службы в Марьиной роще, по специальности краснодеревщик. Да вот застрял на военной службе, и теперь, видимо, придется посвятить себя военному делу, – мягко сказал он.
Тогда всё обошлось, и я уже дослужился в Войну до старшего унтер-офицера, но эти слова командира не давали мне всё время покоя. Вот если бы я успел на экзамен не за два, а все четыре класса городской школы сдать, то сразу бы отправили в школу прапорщиков и был бы я уже наверно подпоручиком, если не капитаном… Боя я не боялся: у нас за так три Георгия не дают. А вот кланяться перед всеми, кто выше у меня шея не привычная. А в своей мастерской я сам себе благородие! Да и скорняжное дело мне нравится! Мария Малышева – дочка квартирной хозяйки в Москве ждет меня, письма любезные пишет. И место удобное для мастерской – почти у Кремля…
Мастер-скорняк живет своими интересами, у каждого из нас свой мирок. Некоторые всякими правдами и неправдами сколачивали небольшой капиталец и стремились открыть собственное дело. Скорняки, портные и другие рабочие мелких кустарных мастерских заметно отличались от заводских, фабричных рабочих. Заводские рабочие не могли и мечтать о своем деле. Для этого нужны были начальные капиталы. А они получали гроши, которых едва-едва хватало на пропитание. Тяжко было рабочим тогда, только при Михаиле Победоносном рабочая жизнь и поправилась.
Ещё в годы ученичества хозяин доверял мне, видимо, убедившись в моей честности. Он часто посылал меня в банк получать по чекам или вносить деньги на его текущий счет. Ценил он меня и как безотказного работника и часто брал в свой магазин, где, кроме скорняжной работы, мне поручалась упаковка грузов и отправка их по товарным конторам.
Мне нравилась такая работа больше, чем в мастерской, где, кроме ругани между мастерами, не было слышно других разговоров. В магазине – дело другое. Здесь приходилось вращаться среди более или менее интеллигентных людей, слышать их разговоры о текущих событиях. И зачем я буду оставлять любимое дело и на чьем-то важном, но чужом месте «застревать», как тот капитан краснодеревщик – мой командир по унтер-офицерской школе? В общем, оставил я армию.
С января 1918 года «отдыхал» я в деревне у отца и матери. В начале февраля тяжело заболел сыпным тифом, а в апреле – возвратным тифом. В мае, едва оклемавшись, ещё успел помочь Фронтовому Братству в правильном дележе земли в деревни, чтобы родителей моих не обидели. А уже в конце июля отправило меня Братство на курсы санитаров в столицу. За три месяца учебы только трижды удалось мне к Машеньке моей вырваться. Узнав, что я скорняк, по окончании курсов направили меня по интендантской части в 5-я карантинный отряд Московского дивизиона МинСпаса. Весной 1919-го на наш полевой санитарный пункт у сельца Сенежи Солнечногорской волости было нападение. Сбежавшие из карантина крестьяне по невежеству винили в пандемии врачей. Пока другие мешкали, успел я организовать оборону силами нашей поварско-портняжной команды, в ней-то у меня, кроме прачек, подобрались одни ветераны. Так стал я начальником взвода охраны и вскоре был произведен в фельдфебели.
Много колесили мы тот год по губернии, но и в Златоглавой бывало месяца по два оставались. Маша моя к нам медсестрой пошла. Страшные тогда дни были – даже Государь тяжело переболел американкой. В такие времена сильнее хочется жить. Дело молодое – в декабре сыграли мы свадебку.
Снова предложили мне офицерские курсы. Уже МинСпаса, но я знал, чего хочу, и отказался. В январе с товарищами получили ссуду как члены Фронтового Братства, очень помогли мне мои довоенные навыки работы с банковскими клерками и три моих Георгия. Теперь вот я председатель мастерских «Сапоги от Г. Жукова и товарищей». За три месяца, организуя всё, набегался, всё-таки сапоги самому тачать проще умеючи.
В марте получили мы срочный заказ. Сшить кожаные круглые мешки со шнуровкой. Заказ не простой: олимпийский. Сказали, что наши «мешки» набьют и в футбол да в прочий ручной мяч играть будут. За качество и работу в срок получило наше общество поощрение: три билета на открытие Олимпийских игр и право на пять заявок на билеты на разные соревнования. В Первомай двадцатого года как раз с женой и поехали мы на открытие Игр.
Собственно, даже не поехали – почти полетели. Всего-то, двенадцать лет прошло, как приехал я в Москву ещё ребенком. Тогда при посадке на конку, в спешке и суете, поднимавшийся впереди по лесенке мужчина нечаянно сильно задел меня каблуком по носу. Из носа пошла кровь.
А сейчас, как в будущем живем! От Казанского вокзала до самого стадиона в Лужниках идет по одной рельсе под эстакадой трамвай! Мы рядом с домом у Малого театра и сели. Ходила летучка (3) третий день, никакой давки, вход строго по паспортам участника и добровольца Олимпиады и билетам на соревнования, или за большие деньги. Это после Олимпиады для всех открыли. Да и не многие то сразу с охотой пошли. Это сейчас привычно, что идет трамвай вверх тормашками, на высоте третьего этажа. Все конечно видно, но по первости страшно. Турникетов не было ещё. Наверх проходили через пост охраны и контролеров, а потом могли подняться по эскалатору. Но большинство, особенно дамы, опасались – шли по обычным лестницам. Я сам тогда в апреле Чаплина на эскалаторе в «Контролере универмага» три раза смотрел, но вчера один на нем пару раз проехал – что б перед женой не бояться. Марию же попросил перед эскалатором глаза закрыть и сам её перенес. Нельзя ей тогда было волноваться. Потому и посадил её в вагоне не у окна. Но она любознательная и к концу поездки освоилась. Назад уже она сама спускалась на эскалаторе и у окна ехала.
