Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит
– Почему ж не могут? – живо переспросил Финоген. – Ведь по времени-то им в самый раз.
– В самый раз, отче, это с гостями торговыми ехать. Или так – из вотчины да на ярмарку. Когда кони сыты да не усталы, когда люди спокойны. У рыцарей же ныне – не так.
Князь чуть помолчал и продолжил, искоса поглядывая на хмурившегося Гюряту:
– Какая-никакая, а была битва. Пусть даже не большое сражение, однако ж люди устали, кони – тоже. А еще раненые – перевязать. Да схоронить убитых, да пересчитать добычу, полон. Все это – время, и немалое. Предлагаю вот что. Не сидеть здесь сиднями, а ударить малой дружиной. Быстро. Почти налегке подойти… пока не ждут.
– Вот это – правильно! – боярин Собакин опять не удержался, ухнул кулачищем об лавку. – Вот это – молодец, князь! Живо, поскачем, всех ворогов перебьем. Я там все стежки-дорожки ведаю.
Глава 7
За холмами вставало солнце. Загорелись золотом облака, вспыхнули вершины сосен, прямо на глазах таял, растекался по оврагам туман. Утро выдалось прохладным, но высокая трава исходила крупной росою, обещая теплый, почти что летний, день. Уже проклюнулись на деревьях первые клейкие листочки, вернулись с далекого юга птицы: в ракитнике, не умолкая, пели малиновки, а в густых ветвях ольхи затянул свою песнь соловей.
Росные заросли таволги, кипрея и пастушьей сумки щекотали коней. А вот прямо из-под копыт с шумом выпорхнул жаворонок! Замахал, захлопал крылами, закружил, норовя увести подальше от своего гнезда всадников с черными крестами. Нужны им птичьи гнезда, ага! Они другие разоряли – человеческие.
Рыцарь Конрад фон Шнайдер придержал коня на развилке и, не оборачиваясь, поднял вверх затянутую в кожаную перчатку руку. Звякнул под белой коттой хауберк из двойной кольчуги с откинутым капюшоном. Глухой тяжелый шлем рыцаря – топфхелм – был приторочен к седлу, второй шлем – обычная легкая каска – лежал в переметной суме, так что извлечь его можно было очень даже быстро. Когда разоряли усадьбу русских схизматиков, фон Шнайдер получил по голове огромной дубиной. Вовремя не заметил нападавшего, хорошо – топфхелм выдержал удар, даже не прогнувшись. Однако в голове шумело изрядно, да и звон стоял в ушах до сих пор. Вот и ехал славный орденский брат с непокрытой головою – проветривался.
– Да, брат Конрад? – к остановившемуся рыцарю тут же подскочил кнехт. Коротконогий, но плечистый, сильный, в кожаном, с нашитыми металлическими полосками панцире и круглом шлеме. Не простой пехотинец – десятник или, как их называли на латинский манер – сержант.
– Веди русского, – хмуро бросил рыцарь. – Пусть укажет путь.
Молча кивнув, сержант зашагал в самый конец колонны, к полону. Кроме самого брата Конрада, в отряде еще имелось лишь трое рыцарей, остальные – пехота: кнехты да ополченцы – ливонские и латгальские мужики, быдло, мясо войны. Сражаться их никто не учил, обучались сами… кто успевал, прежде чем сложить голову на поле брани или, если повезет, спешно бежать от русских мечей. Кроме этих, имелись еще «моряки» – такое же быдло, наемники с побережья. Немцы, датчане, поляки… Алчный сброд, охочий до барахла и женщин. Ни датских рыцарей – «мужей короля», ни епископских отрядов из Риги и Дерпта нынче в походе не было. После Раковора их вообще осталось мало! Повыбили.
Впрочем, и с таким вот войском – пехотой – дела продвигались не так уж и плохо. Всего за пару дней крестоносное воинство сожгло немало укрепленных вотчин, награбило много добра и захватило изрядный полон. В плен угодил даже местный воевода, кстати сказать – сдался сам при первой же опасности. Он, кстати, и показывал все пути-дорожки. Выслуживался. Брат Конрад таких вот гадов-предателей не уважал, но всегда использовал, ежели таковые вдруг находились. Причем потом, если была возможность, выполнял все обещания – сохранял жизнь, даже немного платил и отпускал, ибо от предателей иногда выходила довольно большая польза, куда большая, нежели от «моряков» да кнехтов. Вот как сейчас…
– Звали, господин рыцарь?
Подойдя, пленный воевода поклонился и, пригладив рыжую бороду, с готовностью уставился на немца темными, чуть навыкате, глазами, враз потерявшими былую надменность и злость.
– Звал, Дор… Дор-ми… донт… – фон Шнайдер едва смог выговорить ужасное русское имя. – Здесь развилка. Куда?
Воевода не говорил по-немецки, однако орденский брат немного знал русскую речь. Выучил специально, выполняя некогда данный Святой Деве обет.
– А это, вам куда, любезный господине, надоть? – выгнулся пленник. – Ежели на Гдов – так вон дорожка, а ежели к вотчинам – так туда. Вотчины там богатые, славные! Коли что – готов на себя управление ими взять. Так и передайте славному магистру.
Ничего более не сказав, рыцарь почесал острый, тронутый темной щетиною подбородок и задумался, поглядывая то на лес, то на полон, то на войско. Воевода терпеливо ждал, теребя в руках шапку.
Фимка покусал губу, сплюнул и отвернулся. Не в силах был смотреть на такое позорище! Эх, воевода, воевода, Дормидонт Иович. Надменным да грозным ты был для своих, для врагов же вмиг стал ласковым и пушистым. Ишь, как теперь лебезишь, стелешься… Тьфу!
Потеребив связывающую запястье веревку – вроде бы как ослабла! – отрок невзначай наступил босой ногой на острый сучок, споткнулся, полетел в траву… под хохот обернувшихся кнехтов. Наемники так и прошли мимо, о чем-то про меж собою болтая и не обращая на Фимку никакого внимания. Просто забыли – обсуждали молодых девок-пленниц, на них и пялились. Один даже подбежал, шлепнул какую-то молодушку по попке… Его сотоварищи грянули глумливым смехом. Фимка же…
Отрок живо смекнул: лес – густой, с оврагами да урочищами – вот он, рядом. Трава – густая, высокая, а что от росы мокра – так и ладно… Веревку мальчишка стянул быстро – гнилой оказалась, некрепкою… Развязав руки, быстро пополз к лесу, стараясь не высовываться из травы.
Сердце стучало – вот-вот выпрыгнет, а еще казалось, что побег-то уже заметили, что сейчас прибегут кнехты, ударят с ходу, без особого замаха, копьем. Или тесаком полоснут, перерубят на раз позвоночник… или вообще не побегут никуда – больно надо! – просто будут из самострела выцеливать. Поднимется Фимка у леса – тут и словит меж лопаток стрелу.
Не поднимался беглец, полз, не высовывался, вжимаясь в траву. Забыл и про саднящую спину – исполосованную, кстати, по приказу тиуна и воеводы… вот этого вот переветника, чтоб ему сдохнуть!
Вот и лес! Вот кусты малины, смородина… колючки, репейник какой-то… Тьфу ты! Перепелка вспорхнула из-под руки! Закружила, забила крыльями… Мальчик осторожно поднял голову, обернулся – колонна уже скрылась за деревьями. Увлеклись кнехты девками, позабыли про парня. Да кому он нужен-то? Позабыли… Вспомнят – так искать уж не побегут, далековато. Просто не станут докладывать… да никто и не спросит, пленных нынче полно.
Добравшись до спасительного лесного сумрака, Фимка, наконец, поднялся на ноги… Нос к носу столкнувшись с оружными людьми! Один – молодой, высокий и чем-то похожий на самого Фимку – такой же худой, лохматый, узколицый. Только глаза у Фимки – серые, с зеленоватым отливом, а у этого – светло-голубые. И подбородок бритый. Видно, что выскоблен. Ишь ты… немец, что ли?
С узколицым еще были двое – тоже молодые, можно сказать – юнцы. Все трое – в коротких тускло блестящих кольчугах, у пояса – мечи да кинжалы.
Завидев Фимку, враз вытащили мечи, узколицый же ухмыльнулся:
– Ну, здрав будь. Откуда взялся такой?
– Отвечай, когда спрашивают!
Нет, слава богу, не немцы – говорили по-русски, да и по виду вроде бы как свои… кроме этого, бритого.
Загрустил Фимка – куда теперь деваться прикажете? От троих воинов не убежишь, не уйдешь… даже не дернешься.
– От немцев я… сбег. Из полона.
– От немцев… так-так… – узколицый довольно прищурился и, опустив меч, обернулся. – Давайте-ка его – к князю.
Сказав, снова на Фимку посмотрел, кажется, без всякой злобы: