Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит

Встав на ноги, Собакин прищурился:
– Благодарствую, князь. Не забуду.
Бросил слова, словно собаке – кость. Пробурчал вроде как про себя. Однако ж слова-то были хорошие.
– Ничего, Гюрята Степаныч, сочтемся, – улыбнулся зашита и опора Пскова. – Воинское дело такое. Сегодня я тебе помог, завтра – ты мне.
Немного погодя, псковичи вышли к оврагу… и тут же залегли за деревьями, скрываясь от града стрел!
– Однако быстро заметили, – падая в снег рядом с князем, крикнул Козьма Косорыл. – Интересно – как?
Как – вскоре стало ясно. Кто-то из воинов заметил растянутые промеж деревьями толстые нитки.
– Видно, от них сигнал и идет. Дернутся – колоколец звякнет.
– Да, видно, так…
Так было или не так, а Довмонт все же велел от греха перерезать все нитки к чертям собачьим. Именно так он и выразился, потеряв еще парочку воинов. Ползком подобравшись ближе, князь и бояре, наконец, смогли рассмотреть пресловутую «крепость». Поперек оврага лежали массивные древесные стволы – бревна, по краям которых виднелись кучи камней, за которыми и прятались лучники. Стрелы им подавали прямо из оврага, так же происходила смена воинов. Настоящая крепость, только рвущаяся не кверху, а вниз, в овраг. Блиндаж или, лучше сказать – дот.
Все пространство по краям оврага было заботливо расчищено: деревья срублены, кустарник выкорчеван… Вероятно, летом здесь даже скашивали траву. Не подберешься! На рывок не возьмешь.
– Что скажете, други? – собрав совет, осведомился Довмонт.
– Брать их надобно, вот чего! – Гюрята Собакин сварливо чмокнул губищами и добавил: – Я людишек своих пошлю.
– Останешься без людишек, Гюрята Степанович, – отмахнулся князь. – Сам видел – даже не подползти. Стрелами всех достанут! Это ж не просто так – постоянное убежище. Крепость.
– Ну, погоди, чудь белоглазая! – обернувшись, боярин погрозил ельнику кулаком и угрюмо прищурился: – Я свое слово сказал!
– Ты сказал – мы услышали, – жестко перебил Довмонт. – Еще какие предложения будут?
Олигарх Федор Скарабей, кутаясь в изысканно расшитый плащ, высказал идею поджога.
– Выкурим нехристей, аки ос жалящих!
– Однако зима нонче, – вступил в спор Козьма Косорыл. – Лес-то может и не загореться. Да и вырублено там все.
– Я ж говорю – пошлем людишек! – боярин Гюрята Собакин все же не оставлял своей идеи. – Одних стрелами посекут, других… пятых! А шестые – прорвутся.
Как и ранее, предложение сие положительных откликов не снискало. Терять воинов еще до главной битвы не хотел никто. Впрочем, и оставлять врагов в тылу было никак нельзя, по вполне понятным причинам.
Довмонт даже подумывал было просто оставить здесь небольшой отряд – караулить затаившихся эстов. Однако еще было не известно, сколько здесь врагов… да и лес был чужой, и явиться на выручку вражинам могли запросто. Проблему нужно было решать сейчас. Возможно даже – так, как и предложил Собакин. Если иначе просто нельзя. Жаль вот людей только…
– Вот бы Боженька дождь послал, – вслух промолвил кто-то. – Даже не дождь, а целый ливень. Затопило бы гадов ползучих, а!
Затопило… затопило бы! Князь вдруг хлопнул себя по лбу:
– Место здесь низкое… и рядом река – так?
– Истину молвишь, княже. Все так.
– И сдается мне, в новгородском обозе помпы корабельные есть.
– Чего есть, княже?
– Ну, приспособления такие. Воду качать.
Помпы доставили уже через пару часов. Привезли на санях, опустили в заранее прорубленную во льду реки прорубь. Дюжие ратники принялись качать, упарились, поскидали армяки с полушубками. Не успевая замерзнуть, вода побежала по мерзлой земле набирающим силу потоком, стекала по ложбинке, достигнув оврага…
Уже совсем скоро эсты покидали свое убежище, вернее – пытались покинуть. Выскакивали из пещеры, словно крысы с тонущего корабля! Наверху их уже ждали стрелки, по приказу Довмонта давно уже приготовившие добрые самострелы да луки. Быть может, в теплое время года вода и ушла бы, но только не сейчас, зимой! Конечно, уходила, но медленно, так что вскоре все подземное убежище напоминало бассейн.
 
Враги пытались прорваться, но, получив достойный отпор, предпочли сдаться на милость победителя. Бросали оружие, выползали из оврага, жалкие, мокрые и дрожащие – вот уж поистине крысы.
Искоса глянув на пленников, князь велел привести старшего, кое-что поспрошать.
– Говорят, нет у них старшего, – тряхнув темной шевелюрой, озадаченно доложил верный воевода Любарт. – Были, аж двое. Староста и военный вождь. Однако остальные убили их – те запрещали сдаваться.
Довмонт осуждающе покачал головой:
– Вот так войско! Верное, блин.
– Какой-какой блин?
– Ну, это я так, к слову… Ты вот что, друже Любарт. Коль нет вождей, веди хоть кого-нибудь.
Слегка поклонясь и приложив руку к левой стороне груди, верный воевода повелительно кивнул своим воинам. Немного погодя князю доставили воина лет тридцати пяти, молчаливого, с копной светло-русых волос и растрепанной бородою. Светлые, чуть навыкате глаза смотрели как-то застывше и обреченно, видать, сей доблестный ратник ничего хорошего уже не ждал, ни для себя, ни для своих сотоварищей.
– Как звать? – по-немецки осведомился Довмонт.
Пленный ничего не ответил, лишь скрипнул зубами и опустил очи долу.
– Не хочешь говорить – не надо, – сплюнув, пожал плечами кунигас. – Я вовсе не собираюсь тебя пытать. Да и людей ваших не велю казнить, нет. И знаешь, почему?
Эст торопливо поднял глаза – похоже, что не поверил.
– Потому что вы – крепкие рукастые парни, – охотно пояснил псковский защитник. – Вас можно выгодно продать. Очень и очень выгодно. Так что ступай себе, утешь своих… если это, конечно, утешение. Да! Постой! – Довмонт вдруг вспомнил что-то важное. – Вы что так за рыцарей-то впряглись? Что, так их любите?
– Нет, не за рыцарей, – неожиданно отозвался пленник. – За свою землю. Вы, русские, не раз приходили сюда с огнем и мечом. Сжигали посевы, угоняли скот и людей.
Услышав такое, князь презрительно ухмыльнулся:
– За свою землю, говоришь? А она ваша, эта земля-то? Сдается мне – датская. Датские рыцари да немцы над вами господа, а вы – холопы. Что молчишь? Сказать нечего? – Довмонт перевел взгляд на воинов Любарта и махнул рукой. – Увести. Полон накормить и приставить стражу.
На низком заснеженном берегу неширокой Кеголы-реки, невдалеке от зарослей ольхи и вербы, разбили парчовый шатер. Избранный главой всего объединенного войска молодой перяславльский князь Дмитрий Александрович собирал всех своих воевод на совет. Прекрасно понимая, что своим избранием он обязан не собственным заслугам, а воинской славе покойного отца, Александра Ярославича Грозные Очи (впоследствии прозванного Невским), Дмитрий не хотел рисковать по-пустому и внимательно прислушивался к советам людей, в воинском деле куда более опытных, чем он сам.
В просторном шатре собрались все князья и воеводы, пришли и новгородский посадник с тысяцким. Молодые владимиро-суздальские князья Ярославичи скромненько уселись позади всех, чуть ближе к Дмитрию пристроился и Довмонт, остальные рассредоточились по всему шатру, загомонили.
Надменный новгородский князь Юрий Андреевич, повысив голос, призывал всех идти не на Раковор, а сразу на Ревель:
– Разрушим там все, пожжем. К ногтю прижмем!
Еще князь Юрий требовал разрушить Нарву, ну а Раковор, или, как его называли рыцари, Везенберг, оставить напоследок.
– Ревель? Нарва? Да хватит ли сил-то?
– А почто их на Раковор тратить? Что толку с этого Раковора?
Новгородский посадник Михаил Федорович и тысяцкий Кондратий своего князя поддерживали, кивали. Всем было ясно – почему. Ревель да Нарва – морские порты, старинные новгородские соперники-конкуренты. Разорить их, а уж потом можно и Раковором заняться.
– Гиблое дело предлагаете, – не выдержав, поднялся с лавки Довмонт. – В Раковорской крепости большое войско. Ну, пойдем мы на Ревель или Нарву – раковорские рыцари нам обязательно в тыл ударят.