Оборотный город. Трилогия (СИ)
— Стой, стрелять бу…
Я чисто рефлекторно схватил правой рукой ствол, мягко потянул на себя и что есть силы толкнул назад. Кто-то за аркой, получив прикладом своего же ружья по зубам, рухнул навзничь! Грохнул выстрел, но пуля ушла в потолок, осыпав нас известью и песком…
— И впрямь стрельнул, как обещался, — задумчиво протянул тот, что пониже, значит, Моня. — А ить я завсегда думал, шо оно у него не заряжено. Ты бы, казачок, руки б не распускал по кажному поводу. Чай, не дома, а в гостях…
— Так он вроде… первым начал, — неуклюже извинился я. Ну в том плане, что у нас на Дону такие слова в принципе считаются извинением. Хотя и произносят их обычно над бездыханным телом.
— А сморчок-то жив, от ить фокус! — шагнув за арку, объявил Шлёма.
Действительно, рядом со старинным армейским мушкетом распростёрся мелкий бес классического телосложения, с рыжеватой шёрсткой, кривыми рожками и разноцветными глазами, сведёнными в кучку над скособоченным пятачком. Когда бедолага сфокусировал зрение и толком разглядел нас с упырями, то почему-то решил, что я у них в плену…
— Вы щё, головы еловые, за швоими коншервами не шмотрите? Он шы меня прямиком по поджубальнику шандарахнул! Шуть не убил, на пошту, при ишполнении! Яжык прикушил аш…
— А он не наш, он с нами. Чуешь разницу, шепелявый?
— Будешь дражнитьша, вопще ничё не буду говор… Шо?! Это как ше — ш вами?! — не сразу понял бесёнок, но вскочил на тонкие ножки без посторонней помощи. — Вы тут шё, офонарели, да?! Шивого кажака к шамой Хожайке в дом вешти… А ну как он больной?!
— Тока слегка на голову, но у них в полку, видать, все такие, — несколько смутились лысые. — Слышь, Иловайский, а и то правда, давай мы те хоть табличку спереди повесим: «Осторожно, злой хорунжий!»
— Брехня, мы добрые. — Я беззлобно пнул под колено беса и поинтересовался: — А ну отвечай, нечисть мелкая, ты тут моего коня не видел?
— Да шо ш он у ваш вшё время дерётша? — злобно почёсываясь, взвыл охранничек. — Щас как дам ружжом по башке шдачи, шпрот шо шпорами!
Я примерился для повторного образовательного пинка, раз не соображает, и бесёнок быстренько сменил тон:
— Ходил тут конь. Молодой, крашивый, Хожайка шверху привела. Бумаг при нём не было, машть белая, швоя, не перекрашенный, откуль мне жнать, шо он в угоне?!
— Свидетелем будешь?
— Шупротив кого, Хожайки, шо ли?! Как есть больной, шочувштвую… Ш детштва так или много падал?
— Но хоть сослаться на тебя можно?
— Жапрошто! А тока на шуде ото вшего отопрушя!
— Да плюнь ты на него, хорунжий, пошли ужо… — отмахнулся Шлёма.
— Я те плюну! Я те пошлю, иуды, ижменники! — окончательно взвился бесёнок, споро перезаряжая ружьё и осторожно косясь на мой сапог. Наив розовоцветный! Лучше б он за моими руками следил…
— Ну леший с тобой, не хочешь помогать — не больно надо.
Я протолкнул обоих упырей за арку. Пусть первыми идут, вдруг там медвежий капкан или волчья яма? Потом задержался на секундочку, дабы, прощаясь, почесать беса меж рогов. Шумно обалдев от такой фамильярности, он едва не взвился винтом, поджав хвост и, соответственно, не заметив, как я опустил пригоршню песка в ствол…
— Если передумаешь, догоняй!
— Пуля догонит, — без малейшей шепелявости донеслось нам вслед.
На звук взводимого курка лысые с криками рухнули ничком, лихорадочно пытаясь зарыться в каменистую землю. Получалось не очень удачно…
— Ложись, казачок, пристрелит ить!
— С чего бы? — чуть пригнувшись, улыбнулся я. — Мы ведь вроде только-только познакомились и даже где-то подружились…
— С кем, с бесом, чё ли?! Да ихнему брату верить — себя не уважать! Ща как шмальнёт…
— И шмальну! — грозно раздалось сзади, после чего почти секунда в секунду грохнул выстрел!
* * *Ну, по крайней мере, это была попытка выстрела, скорее похожая на взрыв новогодней хлопушки. Шибануло неслабо — мелкий бес стоял позади нас с круглыми глазами, всеми (то есть на всём теле!) волосами дыбом, вместо старенького ружья в руках у него теперь была забавная железяка в форме рваной ромашки с загнутыми, обгорелыми лепестками. Слов на нас он не находил, так, открывал и закрывал щербатую пасть, не в силах определиться с матерным эквивалентом переполнявших его эмоций.
Судьба твоя такая, парень, за оружием ухаживать надо, у нас в станице это была самая безобиднейшая шутка, и никто не обижался. Правда, пороли за неё-о…
— Пятачок протри, охранничек, закоптился весь, — дружелюбно посоветовал я. — И цветочек этот авторский в вазочку поставь, а себе взамен хоть сачок для ловли бабочек за хутором выпроси в арсенале. Всё больше толку, да и сам не покалечишься…
— Убью-у! — истерически заверещал бес, бросаясь на меня врукопашную. Но неудачно запнулся о собственный хвост, упал и был пристукнут сверху своим же ружьём.
— Пошли, ребята, — на ходу бросил я поднимающимся упырям. — Нам тут больше делать нечего, что смогли — наворотили…
— Я ищщё живой! — слабо донеслось из-под тяжёлого приклада.
— От ить неугомонный, — фыркнули два рослых красавца с длинными каштановыми кудрями, в чистеньких рубашках под расшитый пояс, штанах в полосочку и начищенных сапогах. Глядя на мой ошарашенный вид, оба парня гордо расхохотались: — Али не признал, хорунжий? Ну-ка соображалку-то включи, у нас тут, в оборотном мире, всё не как у людей. За порог шагнул, вот те и чудеса, лопушок…
— Да ну тя! Чё зря давишь на хлопца? Мы энто, Иловайский, мы. Не бойся, не укусим покуда, свои как-никак…
— Моня? Шлёма?!
— А то! — Они оба подбоченились и выгнули грудь.
— Но… как же такое, глазам своим не верю!
— От это правильно, — снисходительно кивнул тот, что повыше, значит, Шлёма. — Ты ж арку прошёл, а опосля её всё меняется. Мы теперя те видимся небось побогаче да покрасивше, а ты нам — чунькой затрапезною, немытою, нестриженой, неухоженной, неопрятной, непродуманною, не… Эй, чё сразу за саблю-то?!
— А ты его не заводи, — наставительно вступился за меня Моня, он вообще чаще держал мою сторону. — Чую я, пригодится нам энтот казачок, когда у Хозяйки права качать будем.
Я молча отвёл клинок от римского носа бывшего упыря. Действительно, что-то горячусь не по делу, нельзя так.
Спокойнее надо быть, уравновешеннее, а то хвататься за оружие при каждом удобном (неудобном) моменте явно дурной тон. Свидетельствует о перенапряжении нервной системы, беспочвенных страхах и неоправданной интеллигентской чувствительности, если не сказать слюнявости.
Мой дядя интеллигентов на дух не переносил, справедливо считая излишнее самокопание первым признаком вырождения нации. И в чём-то был прав… По крайней мере, все встречавшиеся мне интеллигенты (офицеры, врачи, студенты, учителя) обладали одной общей неприятной привычкой: они плакали над судьбой русского народа, но тут же на все лады кляли Россию, опуская её перед высокомерной Польшей, снисходительной Германией, безалаберной Францией и спесивой Великобританией!
Мы, казаки, смотрим на жизнь честней и прямолинейней, и если уж любим Отечество, то без условий и оглядок…
— Вот как дам по зубам обоим, если не объяснитесь, — невежливо начал я.
Упыри пожали плечами, и Моня, сделав знак идти за ним, попытался пространно всё рассказать. Меня оно не удовлетворило. В смысле всё равно туманно, невразумительно, ненаучно и не до конца…
— Тут ить мир другой, оборотный, и мы в нём, стал быть, другие. Кем захотим, теми и прикинемся. Воздух тута такой, чародейству весьма пользительный, а может, и излучение какое подземное прёт. Здеся нас от живых людей нипочём не отличишь!
— А я?
— Чё ты?
— Ну меня он зачем чунькой затрапезною обозвал? Я ж не изменился вроде…
— Ой, а ты ужо и губы надул, — насмешливо хлопнул меня по плечу кудрявый Моня. — Обиделся, аки дитё малое, вон уж и сабелькой мстить собрался. Да не чунька ты, не чунька, от зависти он тя поддел. Нам-то небось тока тут в красоте да богачестве щеголять, а наверху морду под личину не скроешь. Хотя чумчары, говорят, могут…