За решеткой (ЛП)

Мать Хенрика не разрешила своему маленькому сыну говорить с полицией в ходе расследования, но Хенрик помнил, что Исайя постоянно бывал в квартире Аянны. Он также помнил физическое насилие, потому что видел это своими глазами. Он рассказал, как боялся, когда Исайя приходил во время их с Кеоном игр, и Хенрик убегал домой и говорил об этом матери... женщине, которая ничего не сделала, чтобы помочь бедной Аянне. Хенрик не раз слышал, как Исайя угрожал заткнуть Аянну навсегда, если она не будет слушаться.
В то же время Хенрик помнил, что Бишоп тоже бывал в квартире, потому что Бишоп всегда говорил Аянне вызвать полицию, написать заявление на Исайю, и Хенрик соглашался с ним, не в силах понять своим маленьким восьмилетним мозгом, почему она не слушалась. Все боялись Исайю.
Свидетельские показания Хенрика могли оказаться жизненно важными в оправдании Бишопа. Хотя Синтия предупредила, что обвинение сделает все возможное, чтобы дискредитировать показания Хенрика, опираясь на его возраст в то время, когда все произошло.
Но это все же что-то.
Зима сменилась весной.
Весна сменилась летом.
Лето сменилось осенью, а мы все еще ждали.
Вновь наступила середина зимы, когда Бишопу назначили первое заседание суда. Начался процесс выбора присяжных и привлечение дополнительных профессионалов для анализа улик, поскольку Синтия больше не доверяла прежним заключениям и хотела, чтобы на все взглянули свежим взглядом.
В зале суда она была настоящей хищницей и буквально камня на камне не оставила. Я жалел всех, кто вставал на ее пути. Она была безжалостной и решительно настроенной. С каждым днем она нравилась все сильнее и сильнее.
Судебные заседания проходили медленно. Все двигалось с черепашьей скоростью. Они могли часами, даже днями обсуждать мельчайшие детали, но мне было все равно. Я по возможности брал выходные в нужные даты и приезжал на заседания, чтобы поддержать Бишопа и наблюдать за всем своими глазами.
Джален не приезжал. Отказывался. Он придумывал одну отговорку за другой, но правда в том, что его с Бишопом отношения изрядно пострадали. Пока они не поговорят по душам, между ними всегда будет оставаться напряжение.
Джален испытал облегчение, узнав, что его брату представился второй шанс, но его чувство вины никуда не делось и пятнало его готовность прояснить отношения. Когда я спросил Синтию, придется ли Джалену снова давать показания, она сказала, что это может понадобится для прояснения его заявления много лет назад.
Прохладным апрельским днем я сидел в задней части зала суда и слушал, как судебно-медицинский патологоанатом по имени доктор Монтгомери заново проходится по результатам вскрытия Аянны и Кеона, объясняя то, как, по его мнению, было использовано оружие убийства.
— Судя по углу нанесения ран, очевидно, что убийца был правшой или держал нож в правой руке, когда он или она наносили удары ножом по жертвам. Оружие — двадцатисантиметровый поварской нож, взятый из подставки на кухне жертвы. Это сходится с результатами моего исследования. Поварской нож — это нож с одной режущей кромкой, острый с одной стороны для нарезания и затупленный с другой. Как вы можете видеть здесь, — он показал на слайд. — Эти отметины явно демонстрируют данный паттерн. Одна сторона ножевых ранений выдает тупой конец лезвия, а другая выглядит более острой. Как видите, тупая сторона лезвия находилась сверху, и там наблюдается значительная травма от удара, и это говорит мне, что нападавший ударял сверху вниз при атаке на эту жертву, — доктор изобразил это движение для суда.
— Можно ли по этим ранам судить о росте нападавшего?
— Жертва, Аянна, имела рост 177 см. Судя по углу нанесения первых ран, полученных до ее падения, ее нападавший скорее всего был выше ее.
— Насколько выше?
— Сложно определить.
— Выше 184 см? Ниже? Можете прикинуть диапазон?
— Не выше 184 см. Если нападавший был выше, то угол нанесения ран был бы иным. Если только мужчина не присел или не споткнулся, и потому нападал не с высоты своего полного роста, но это не вяжется с моими находками.
  
— Спасибо. Прошу, продолжайте свой анализ.
Доктор Монтгомери сверился со своими заметками и поправил очки.
— Ладно. Размер ран, найденных на поверхности тела, полностью совпадает с глубиной проникновения лезвия, — он перелистнул слайд, и на экране показалась очередная жуткая фотография. — Здесь, здесь, здесь, здесь и здесь, — он показывал на разные раны на фотографии. — Ширина ран совпадает с максимальной шириной лезвия, и это говорит мне о том, что нападавший совершал удары в полную силу и без колебаний, убеждаясь, что оружие вошло настолько глубоко, насколько это возможно. Следы, заметные здесь, здесь и здесь, остались на месте, где рукоятка ножа вдавливалась в ее плоть, оставляя отметины. Полное проникновение лезвие. Сто процентов силы.
Синтия подняла палец, останавливая мужчину.
— Прошу прощения, я бы хотела вернуться на шаг назад. Вы сказали, что на жертве нет признаков того, что убийца колебался?
— Да, мэм.
— И насколько же вероятно, что нападавший, не используя свою ведущую руку, имел бы достаточно силы и выдержки, чтобы столько раз полностью вонзить нож в жертву, не оставляя следов, которые указывали бы на ослабевание ударов или неловкость?
Доктор Монтгомери сделал задумчивое лицо.
— Не сказал бы, что это невозможно, но явно маловероятно. Раны такой тяжести в таком количестве в итоге выдали бы признаки небрежности или слабости, если нападавший не использовал свою ведущую руку. Глубина проникновения лезвия была бы меньше, и присутствовали бы признаки неловкости в ударах, как вы и упомянули. Нападавший устал бы намного быстрее. Вы когда-нибудь пробовали писать не той рукой, есть, чистить зубы? Вот так и тут. Гипотетически это нельзя назвать невозможным, но, как я и сказал, чрезвычайно маловероятно, что это сделал левша. Учитывая, что это нападение и степень жестокости указывает на преступление, совершенное в порыве эмоций, то чтобы не использовать ведущую руку, нападавший должен был принять сознательное решение действовать вопреки тому, что кажется естественным. В пылу момента большинство людей не имеет возможности продумать нечто подобное.
— Спасибо. Продолжайте.
Обмен репликами все длился и длился, но я не слушал и сосредоточился на Бишопе.
Он был скован по рукам и ногам, и его посадили на небольшом расстоянии от Синтии. Возле него стояли четыре надзирателя из тюрьмы Полански, двоих из которых я узнал. Сонни и Мэйсон. Выражение лица Бишопа было непроницаемым, но внимательным. Он впитывал каждое слово и сидел прямо, словно постоянно ждал подвоха. Ждал, когда ложь вновь поглотит его с головой.
Этого не случилось.
Все, что озвучила Синтия, было непоколебимым. Каждый заданный ей вопрос был точным и хорошо продуманным. Когда прокурор попытался отбить преимущество, она нападала как гадюка, ударяя прежде, чем в сознании присяжных зародилось хоть зернышко сомнения. Все, что она озвучила, бросало тень сомнений на прежнего адвоката Бишопа и его судебный процесс. Слушая и видя это, нельзя было не испытывать ужас. Она была гением.
Зная, кем был Исайя и кем был его отец, я невольно гадал, вдруг они заплатили людям, чтобы те держали рты на замке в ходе первоначального расследования. Чтобы улики уводили от Исайи и указывали на Бишопа. Это звучало нелепо. Такое бывает только в фильмах, верно?
Но, может, это не так.
А может, в первый раз никто особо не боролся, потому что все верили, что истинный преступник арестован.
Когда Синтия вызвала патологоанатома, проводившего изначальное вскрытие, он весь позеленел и вспотел, не в силах дать нормального ответа на вопрос о том, почему в его заключении многолетней давности было полно дыр.
Может, Бишоп столько лет просидел в камере смертника, потому что у одного мужчины было достаточно власти и денег, чтобы защитить своего сына, и он воспользовался этим, чтобы посадить ни в чем не повинного мужчину.