Красные Орлы (СИ)

А что это значит? А это значит, что минут через пятнадцать все село будет знать, что Машка с Мишкой целуются в кухне. Там у них в горшке букет стоит, а на плите в сковородке греются котлеты, предположительно куриные, а еще у них тарелка с зеленью на столе и хлеб белый, наверно с головной усадьбы.
Разумеется, Кутя «свалил» по скорому.
- Мишка! Чего ты стоишь?! Кинь в него сковородой, собьешь на подлёте к калитке! - Машка рассердилась, расстроилась, а Мишка довольно ухмылялся.
- Это Судьба, Маш. Ну, кто я такой, чтобы ей вслед сковородкой швырять?
Эпилог
  Самбрера сидел на скамеечке возле дома своего, щурился на солнышко весеннее, слушал, как птички поют, смотрел, как легкий ветерок колышет молодую зелень. За последний год он сдал сильно, постарел, согнулся. Знал об этом сам и понимал, что век его пошел на убыль, если не кончился совсем. Верно, потому и думалось о многом и разном.
  Чаще стал вспоминать, перебирать события своей одинокой, невеселой жизни. А ведь так хорошо все начиналось. Был он молод, горяч, силен и даже «на лицо справен», только все это никак не пригодилось, не помогло ему, когда полюбил он одну местную девчонку. «Убивался» по ней, тосковал, а она выбрала брата его старшего, Семёна. Вот и стала она ему не Любочка Мартынова, а Любовь Павловна Суворова. Насмешка Судьбы. Одну фамилию носили, а смотрели в разные стороны. Правда, был один случай, который дед Самбрера хранил в своей памяти по сей день.
  Сёмка то, брательник старшой, кобель был не из последних. Может потому и умер он рано, уже почитай пятнадцать годков на том Свете был. По началу с Любашкой жил смирно, а когда родилась  дочка, у Сёмки и наступил самый кобельный период. Любка гордая, умная, людям не показывала боли своей, а Сёмка, плут, вел себя сторожко. Только вот боль прятать жуть как тяжело. Когда уж по горлышко зальет, то тут хочешь, не хочешь, а выльется. Вот и вылилась однажды Любочкина печаль в одинокие слезы в амбаре за домом. Сено лежало до потолка, телега старая и та сухой травой завалена, вот баба и спряталась за травяными горами, ткнулась лбом в столб «серёдочный», рыдала. А тут Васёк подошел.
  Знала Люба, замечала, что младший брат Сёмкин на нее смотрит, понимала, что к чему. И вот в этот момент надорвалось сердце, обиделось на мужа, и приветило деверя. Согрешили оба прямо в телеге с душистым сеном. И сладко было и горько. Люба –то опомнилась, спустя время, и с телеги ее снесло.
- Василий, не было ничего и не будет, понял? Ты думки свои рассыпь, как вон та телега рассыпается. Вишь, скрозь щели сухая трава торчит, так вот и это все взросло в минуту, и сухим стало, - отвернулась и ушла. Навсегда.
 Ваську пришибло. Он маялся долго, а потом взял, да и расписал боковину тележную цветами –незабудками. Чтобы поняла Любаша, ничего он не забыл и не забудет никогда. Так и повелось – все телеги свои Самбрера расписывал незабудками. Люба, потом уж, Любовь Пална, видела все это, но ни взглядом ни вздохом не показала, что это ей хоть сколько –то нужно.
- Сидишь? – Пална, словно по волшебству показалась рядом с Самбрерой, будто поняла его мысли.
- Сижу, Любаша.
- Ты давай – ка, собирайся. Крестины у Волоховых пропускать никак нельзя. Это же надо, второй пацан родился! Лучше бы дочка, помощница. А старшенький на Мишку похож, да? Крепкий парень. Он на этот год в школу –то?
- На этот. Все ухи мне прожужжал, что мамка ему книжек купила, - Самбрера смотрел на Палну, а видел Любочку свою.
- Ну что уставился, чёрт старый? Вот бери,  рубашку я тебе новую купила и кепку связала. Твою давно уже пора в печке спалить. Еще на Волоховской свадьбе ты в ней огурцы соленые таскал. Перед людьми-то не срамно?
- Спасибо, Люба. А Манька не говорила, как пацана окрестят?
- Алёшкой. Первого–то в честь деда назвала, Сергеем. А Алексей это в честь деда Мишкиного. Молодцы, не забывают стариков своих. Чего расселся? Пока оденешься, уже́ крестить закончат! Помочь?
 
- Сам я.
- Сам, сам…сусам. Торопись, дед. Уже Машкины родители прикатили! Вона, идут уж!
 И, правда, уж шли Волоховы, а за ними толпа селян, родственники, друзья и из Орлов и из Зябликов. Народу много и все пришли, никто не захотел остаться в стороне от праздника. Да и приятно было! Семья–то крепкая, по всему видать любят дружка дружку. А главное, что свои, хоть и не отсюда. Прикипели они тут, прижились и всем от того радость.
  Самбрера накинул новую рубашку, надел новую кепку. Пална помогла ему расправить воротничок, взяла под руку и пошли они к церкви Орловской крестины смотреть и радоваться.
  Оно понятно, человеческий век недолог, да и несчастлив частенько, но вот этим двоим повезло. Так думал Самбрера, глядя на счастливых, молодых родителей. И встретились вовремя и полюбились. Видать сошлось все, совпало и свершилось. А заодно и увенчалось двумя крепкими сыновьями. При том и любовь свою не растеряли, не прожгли обидами и ссорами. Вона как у Маньки глаза–то сияют, аж слепят. А Мишка–орёл! Только, когда на Занозу свою разлюбезную смотрит, глаза теплеют. Эх…
- Люба, а как я в новой рубашке–то? Справный? – Пална чуть не ухохоталась прямо в церкви.
- Справный, Вась. Еще какой справный, - дед кивнул важно, но потом усмехнулся.
- Замуж пойдешь за меня?
- А как же. Вот выйдем, я сразу в магазинку за фатой побегу, - шептала Пална, - Ты только не помри до свадьбы –то, чёрт старый.
- Не, Люб. Теперь я еще поживу!
  И, правда, пожили. Порадовались хоть не своему, но чужому счастью. Видели, как Красные Орлы стали еще краше, как новые мосты настроились, как открылась еще одна малая фабричка по текстилю. Как свиноферма стала в два раза больше, а свадеб и крестин прибавилось раза в три.
  Все менялось вокруг, цвело, множилось, ширилось. Разве что речка Краснуха не изменила своего блёсткого течения. Хотя нет, плотвы в ней поубавилось, ртов–то, охочих до рыбки прибыло…
Конец