Юрьев день (СИ)

Секунда, вторая, третья… я падаю обратно на подушку и облегчённо выдыхаю воздух. Губы растягиваются в облегчённой улыбке.
Сон. Просто сон. Опять, просто, сон… Как же вы вовремя, ребята… как же вовремя… Спасибо вам. И… простите…
* * *
  
Глава 4
 
* * *
Четырёхэтажный дом на Старом Арбате. Первый подъезд, третий этаж. Лестничная площадка. Добротная, но старая деревянная дверь. Старомодный электрический звонок-кнопка слева от дверного косяка на оштукатуренной стене. Симпатичный коврик перед порогом. Аккуратный цветочек в горшочке на красивой тканевой салфеточке на окне.
После заглушенных дверью звуков настойчивой трели звонка, внутри, не сразу, но послышались тихие шаги и скрип половиц. Скрип, выдававший не очень большой вес, и не очень большую скорость ступавшего по ним.
Затем послышалась недолгая возня с ключами и замком. Дверь открылась. И, даже, без предварительного вопроса: «Кто там?», или «Кого там черти носят?», или какой-то другой его возможной вариации.
Щупленький невысокий мужчина за пятьдесят. Кудрявые седые волосы… или нет, скорее уж, пегие, так как «благородной» полной белизны не было: так, серединка на половинку и вперемешку. В причёске заметный «домашний» беспорядок. Или «творческий». Узкое лицо с достаточно характерным «еврейским» носом. Внимательные серые глаза, в обрамлении лучиков-морщинок. На носу старомодные, но элегантные очки-велосипеды с круглыми стёклами и тонкой серебристой оправой. Одет в коричневый домашний свитер и домашние штаны в тон. Босые ноги его были упрятаны в удобные домашние тапки.
— Здравствуйте, Пётр Соломонович, — с вежливой и доброй улыбкой обратился к нему я, вынужденно наклонив голову и глядя на него сверху вниз. Что поделать, если во мне за метр восемьдесят, а в нём, от силы, метр шестьдесят… два. Ну, три. Эх, а ведь раньше, он не казался мне таким маленьким… видимо, сам я, в то время, ещё не был таким большим. Небо было голубее, вода мокрее… — Я Юра. Вы меня не узнаёте?
— Юра… — медленно повторил за мной он, медленно окидывая меня взглядом, поднимающимся снизу вверх, от пояса к лицу. — Юрий… Почему же, узнаю. Породу Долгоруких сложно не узнать. Ты стал походить на отца ещё больше. И чего тебе от старого назойливого еврея понадобилось? Помнится, ты мои уроки терпеть не мог, — не особенно-то приветливо проговорил он, не торопясь приглашать меня в дом, или уступать проход, или отпускать ручку двери, за которую он продолжал держаться.
Между прочим, никакого специфического «еврейского» говора или акцента в его речи не было. Говорил он чётко, правильно и голос имел необычно сильный для такого небольшого тела, каковым обладал.
— Знаете, Пётр Соломонович, — вздохнул я. — По большому счёту, я пришёл извиниться за своё прежнее недостойное поведение…
— С чего это так вдруг? — хмыкнул он.
— Повзрослел, наверное. Поумнел, — пожал плечами я. — Понял, насколько несправедлив был в своём отношении. И к вам, и к вашему предмету.
Мужчина прищурился.
— Не уж-то, в подмосковный лес мамонтов завезли? — с этим прищуром спросил он. — Или, всё-таки, наши генетики смогли клонировать динозавров?
— Эм, а причём тут динозавры? — как-то не уловил перехода я.
— Притом, что в лесу должно было что-то очень большое сдохнуть, чтобы сам Юрий Петрович Долгорукий, «Величайший Богатырь» и непревзойдённый Воитель, сам «будущий Князь Московский», решил извиниться. Вот я и спрашиваю, Пётр Андреевич всё-таки мамонтов в Подмосковье завёз, как не однократно собирался сделать?
— Если и да, то я не слышал об этом, — после пары секунд обдумывания последовал мой ответ.
— Извиняйся, — сказал Перельман.
— Что, простите? — снова не успел за перескоком темы я.
— Ты сказал, что пришёл извиняться. Извиняйся. Я слушаю, — отпустил дверь и сложил на своей тщедушной груди руки. — Или это был «оборот речи», и, на самом деле, ты извиняться не планировал?
— Извините меня, Пётр Соломонович, — покладисто произнёс я, опустив на бёдра руки и даже немного поклонившись.
 
— «Извините» за что? — с нажимом спросил старый зану… эм, пунктуальный и скрупулёзный учитель.
— Извините меня, Пётр Соломонович, за то, что я был мелким неблагодарным засранцем, — решил не тянуть и произнести сразу же то, что, насколько мне казалось, тот хотел услышать.
— Хм, — хмыкнул он и поправил очки на носу. — Видимо, Князь действительно мамонтами-таки занялся… А я-то недалёкий, ещё в его методах воспитания сомневался. Считал их жестокими и варварскими. А результат-то: вот он, налицо, как говорится… Извиняю, — и закрыл перед моим носом дверь.
Я… растерянно почесал в затылке, после чего, постучал в это дверь. К звонку тянуться пока не стал, ибо мужчина не должен был ещё далеко от двери отойти — и так услышит.
Услышал. К двери вернулся. Дверь открыл.
— Чего тебе? — спросил он, поправив очки на носу и задрав голову, чтобы моё лицо видеть. — Ты же пришёл извиниться — извинился. Облегчил душу. Чего ещё?
— Пётр Соломонович, а вы могли бы со мной позаниматься музыкой? — смирив начавшее подниматься раздражение, спросил я. Всё же этот зану… до крайности логичный тип умел выбешивать. И, не будь он настолько хорош в своём деле, я б к нему, в это утро, ни за что б не пришёл.
— Мог бы, — сказал он. — Если б видел в этом смысл, — и начал закрывать, зараза, дверь. Так и хотелось поднять руку и эту дверь своей рукой остановить. Не дать ему её закрыть силой, но!
Я не стал этого делать.
Вместо этого, я дождался, пока дверь закроется и ухмыльнулся, восхищаясь логичностью и последовательностью этого человека. Тем педагогическим талантом, который ему отмерен Писателем. Уж, я-то, как учитель практикующий, мог оценить ту красоту, с которой он, минимумом слов и действий умудрился зацепить, расшатать, выбить из равновесия и заставить думать. Включить мозги — а это, в работе учителя, всегда самое сложное…
Я снова поднял руку и постучал в дверь. Снова дождался, пока он её откроет.
— Чего тебе? Ты задал вопрос, я на него ответил. Чего тебе ещё? — молодец какой: не поленился на пояснение своего действия. «Формулируй четче!» — то, что я, обычно, требую от своих учеников прямо, он смог сказать своими действиями и формулировкой фраз. А ещё… безграничное терпение у него! Любой другой человек уже бы злился и раздражался. А он был спокоен, как водная гладь.
— Петр Соломонович, пожалуйста, проведите со мной занятие по музыке, — попытался максимально чётко и однозначно скомпоновать свою мысль в следующей своей фразе. — Сегодня. Сейчас. Я готов заплатить вам шестьсот рублей наличными.
И действительно — был готов, так-как только двадцать седьмого числа получил своё содержание за месяц и ещё не успел его потратить. Должен был получить двадцать пятого, но двадцать пятое была суббота, у бухгалтерии выходной, поэтому двадцать седьмого — в понедельник. Ничего необычного.
— Готов заплатить шестьсот, а заплатишь сколько? — прищурился он.
— Столько, сколько вы запросите, в пределах названной суммы, — без колебаний ответил ему.
— Я почти уже заинтересовался, — сказал он. — Шестьсот рублей мне за твоё обучение платил твой отец. В месяц. Ты предлагаешь: шестьсот за час?
— За день, — поправил его я. Брови мужчины изогнулись изображая удивление. — Моя заинтересованность ещё немного увеличилась. Ты готов заниматься со мной целый день? Не один час? А ты выдержишь?
— Выдержу, — возможно, слишком опрометчиво и слишком быстро ответил я. Но, иначе, стоило вообще сюда приходить?
— А позволь поинтересоваться твоим мотивом? Что же сподвигло тебя на такое рвение?
— Позволяю. Интересуйтесь, — с серьёзным видом кивнул ему я, внутренне ликуя. Ведь подловить его самого, на его же фишке, на точности формулировок, было приятно.
Он, однако, не разочаровал.
— Интересуюсь, — после целых трёх секунд молчания и обдумывания, сказал он. — Что же за морковку перед своим носом ты видишь, Юрий, что не жалеешь ни денег, ни времени, чтобы её достать?