Эффект пустоты (СИ)

— Сэр! Но как… Слушаюсь, сэр!
Положив трубку, он бросается к большому шкафу в углу комнаты. Открывает его, достает костюм биозащиты и надевает гораздо быстрее, чем я ожидала. Где-то поблизости раздается сигнал тревоги.
Я заинтригована — что происходит? — и выплываю наружу.
Куда ни глянь, повсюду уже горят или зажигаются огни, заливая палаточный городок странным оранжевым светом, на фоне которого меркнет молодой месяц. Появляются люди в защитных костюмах, они выглядят растерянными и испуганными. В большой обеденной палатке теперь лежат на раскладушках люди. Некоторые молча обливаются потом, другие кричат от боли.
Мамин друг доктор Лоусон тоже здесь, но он не в комбинезоне, а лежит на походной кровати.
На лице его решимость, а в глазах боль. В руках ноутбук, и он кое-как набирает текст.
Часовой в защитном костюме, который дежурил в карантинной палатке мамы и Кая, проходит мимо, и доктор Лоусон машет ему рукой. Он помогает доктору встать.
Они медленно выходят на улицу; доктор Лоусон отказывается опираться на руку часового. Оба направляются к карантинной палатке.
Внутри уже горит свет, мама с Каем уже проснулись и оделись. Входит доктор Лоусон, и облегчение на мамином лице быстро сменяется выражением ужаса — она видит его состояние. Лицо стало серым, он дрожит и то и дело корчится от боли.
Доктор жестом велит часовому отпереть дверь.
— Но это против…
— Похоже, теперь, когда половина лагеря лежит в обеденной палатке, в этом нет особого смысла, вам так не кажется? Просто сделайте это, а потом оставьте нас. Уходите и помогайте другим.
Часовой нажимает на кнопки, и дверь открывается. Мама спешит к доктору Лоусону, Кай идет следом за ней. Отдав честь, часовой выходит.
Доктор Лоусон сжимает руку мамы. В другой руке у него ноутбук, и он протягивает его.
— С самого начала… — Он тяжело дышит, закрывает глаза, лицо кривится — доктор с трудом разлепляет веки. — Я записал свои симптомы. Все, с указанием времени. Больше не могу писать; надо, чтобы ты сделала это за меня. И ты нужна мне, чтобы возглавить нашу поисковую группу на завтрашнем совещании. Мы — один из пяти центров, которые выйдут на связь, чтобы обсудить… — Он снова замолкает, тело его содрогается. — Чтобы обсудить, что к настоящему времени нам известно. И решить, что делать дальше.
— Кто, я? — спрашивает мама. — Но я не знаю…
— Ты единственный оставшийся здесь неинфи-цированный доктор и, похоже, уже не заразишься. Эта болезнь никого не щадит, а ты до сих пор жива; значит, у тебя иммунитет. — Плечи его напряжены, он силится не упасть. — Возьми это.
Мама берет ноутбук.
— Кай, помоги мне, — говорит она. Поддерживая доктора Лоусона, они ведут его в операционную, примыкающую к карантинному отделению, и укладывают на походную кровать.
— Кай, отметь время. Записывай все, что он говорит. — Мама хлопочет в операционной, проверяет приборы, и вскоре доктор Лоусон уже подключен к какой-то диковинной медицинской штуковине и покрыт маленькими электродами. Еще одна штука на кончике его пальца что-то измеряет.
— Огни выглядят странно, — говорит доктор Лоусон. — Разбиваются на составляющие, словно мои глаза стали призмами. Когда мы были снаружи, то же самое происходило со звездами. — Он дрожит, корчится, стонет. Лицо становится мокрым от пота.
— Ты можешь что-нибудь для него сделать? — спрашивает Кай.
— Нам неизвестно, чем лечить и что делать. Крейг, здесь есть запасы морфина или других болеутоляющих? — обращается мама к Лоусону.
Он качает головой.
— Есть, но не для меня. Записывай. Звезды были изумительны! Я мог видеть плазму, магнитные поля, химические элементы сияли всеми цветами радуги — каждый своим. — Лоусон задыхается. — С каждой секундой боль в голове и груди усиливается. Накатывает, как волны на берег, и накрывает. — Он кривится.
Доктор продолжает описывать, что может видеть, что чувствует, и это так похоже на то, что испытывала я после заражения. Я почти ощущаю все это заново. Обхватываю себя руками; мне так хочется убежать, но я боюсь потерять из виду маму и Кая. И боюсь, что они тоже этим заразятся.
 
Концентрирую внимание на маме. Она снимает показания с приборов и диктует Каю цифры и какие-то термины. Лицо у нее спокойное, но выражает боль — не ту, которую испытывает доктор Лоусон, а боль от страданий другого.
Она берет его за руку.
— Но даже если она усиливается, становясь невыносимой, то потом ослабевает. — Это сразу отражается на его лице. Оно успокаивается. В глазах — недоумение.
— Кто ваша подружка? — спрашивает доктор Лоусон.
— Какая подружка? — Мама и Кай обмениваются взглядами; доктор Лоусон смотрит прямо на меня.
Он меня видит?
— Скажите им, что я здесь! — прошу я; мне не терпится передать им весточку, прежде чем он умрет.
— Она моя мать. Я — Келли! Призрак Келли.
— А, понятно. Не уверен, что ей хотелось бы про это знать.
— Крейг? Крейг? — спрашивает мама. — Что происходит? — Она гладит его по руке. — С кем ты разговариваешь?
— На меня снизошел покой. Я вижу вещи, которые не следует видеть. Вижу мертвых. Скоро я стану одним из них.
На лице у мамы блестят слезы.
— Скажите ей! Скажите, что я здесь! — кричу я ему. Он смотрит на меня и грустно качает головой. Потом закрывает глаза, и его голова откидывается назад. Кровь вытекает из ушей и изо рта. И из глаз, которые всего несколько секунд назад могли видеть меня.
А потом раздается сигнал зуммера. На экране прибора — прямая линия. Даже я, насмотревшись телевизора, знаю, что это означает: он мертв.
Кай опускает руку на плечо мамы. Она плачет, так и стоит, не выпуская ладонь доктора Лоусона. Но я злюсь. Ну почему он не сказал им, что я здесь?
Если болезнь распространяется, то будут и другие умирающие. Возможно, они тоже смогут видеть меня и передадут послание.
Мама слегка вздрагивает и выпускает руку, та падает.
— Кай, я должна идти, помогать. Там больные.
— Но что ты сможешь сделать? Лекарств нет, как лечить — неизвестно. Ты сама сказала.
— Тогда мы просто сможем держать их за руки. Иногда это все, на что мы способны. Оставайся здесь. Ты не должен со мной идти.
Кай напуган. Я вижу это по его глазам, по его позе — он стоит, подавшись вперед, как перед дракой. И все-таки он трясет головой.
— Нет. Я иду с тобой. Мы будем вместе.
Они направляются в обеденную палатку, я следом, но на расстоянии — держусь сзади.
Мама хочет держать их за руки, облегчать их страдания. Она не хочет, чтобы они увидели меня, услышали, что ее мертвая дочь находится возле нее. Не могу это сделать, просто не могу.
Я наблюдаю сверху.
Некоторые из тех, что в защитных костюмах, заболели и сейчас снимают комбинезоны. Как и тот часовой. Он лежит на раскладушке рядом с остальными. Многие уже умерли. Кай помогает носить тела в одну из палаток; там теперь морг. Взгляд у него пустой, тело словно одеревенело, и двигается он с трудом.
Вижу медсестру в костюме, которая, кажется, еще не заболела, по крайней мере пока. Она находит морфин, но он быстро заканчивается. Мама, как может, успокаивает страдающих от боли. Говорит, что им полегчает, а когда это происходит, берет их за руки. И смотрит, как они умирают.
Наступает рассвет; розовые полосы рассекают небо. Одна из умирающих медсестер, уже перешагнувшая порог боли, лепечет что-то о короне вокруг солнца. Разноцветной короне.
А потом, как и все остальные, умирает.
  
21
 
ШЭЙ
Мама целует меня. Накладывает прохладную тряпку мне на лоб и ложится рядом.
Сквозь щелевые окна в зеленой ткани убежища я вижу, как встает солнце. Свет — радуга цветов — больно бьет по глазам, но я не могу оторваться и смотрю. Это неправильно, солнце не должно так выглядеть.
Потом я куда-то плыву и не знаю, сплю или нет.
В голове эхом отдается звенящий звук.