Добрые Люди (СИ)

— Слышал историю, говорят, чистая правда, — сказал Милид.
«Зубы заговаривает».
— Дело так было. Схватили нашего брата законники, мол, по что священника угробил, ну тот, как на духу всё и выдал. Рассказывает: «Собрались мы пульку расписать: я, брат мой и священник. Ну играем. Я — в трефу, брат — трефу и священник — трефу. Я снова в трефу, брат — трефу и священник — трефу. Я в третий раз в трефу, брат — в трефу и священник — в трефу». А законник глаза выпучил, да как заорёт: «Да за такое же канделябром по башке надо!» А мужичок: «Ну я так и сделал».
Экиль и Ферзь заржали, что кони ретивые. А вот Сиплый юмора не уловил.
— Ну и в чём соль, за что он его убил-то? — спросил он.
— М-да, — протянул Милид. — То-то я гляжу у тебя бочка в горе. Карт сколько?
— Ну без шестёрок, тридцать две. — Сиплый задумался.
— Ну. А мастей четыре. Восемь карт на масть. Где священник девятую взял?
— А-а-а-а, ну да…
Ещё около часа игроки «крутили распасы». Наконец расписали пулю: Экиль остался при своих, Ферзь немного выиграл, а Сиплый проигрался в труху. Довольный собою Милид пересчитал монеты и ловко сгрёб их в кошель. На том игра завершилась. Преферансисты спустились вниз, а шулер поманил меня в смежную комнату.
— Люблю я, когда ваш брат дела делает, — сказал шулер. — И трёх часов не прошло, а Купеческий уже на ушах стоит. Принёс?
Я выудил из-за пазухи грамоты ван Сота и протянул одноухому. Милид окинул бумаги беглым взглядом и аккуратно положил на стол. Что-то в его поведении было не так, но я заметил это слишком поздно: шкаф сместился в сторону и в кабинет вошёл человек в белой сутане.
[1] Игра слов: имеется в виду «гусарика» — игра в преферанс для двух игроков.
  
Глава двадцать вторая
 
Милид пятился и виновато улыбался от чего изуродованное его лицо походило на жуткую маску — маску смерти. Я стоял как вкопанный. Тело не слушалось. Человек в сутане вёл себя так, словно не замечал нас. Он подошёл к столу, взял грамоты и поднёс к свече.
— Я могу идти? — очень тихо спросил Милид.
Человек сделал небрежный жест рукой, и шулер выбежал из кабинета, заперев за собой дверь на замок. Я прикидывал шансы и результат всегда был один — к утру моё тело выловят у пирсов. То, что этот незнакомец не имел никакого отношения к клиру, хоть и носил их одежды, я понял сразу: моя кожа не светилась от воздействия его силы. Колдун или владеющий? Впрочем, это уже значения не имело.
«Как глупо я попался».
Колдун изучил бумаги, поводил рукой над печатями, и они рассыпались, а текст на бумаге вспыхнул и стал меняться. Незнакомец взял дополнительный канделябр, поджёг свечи и обойдя стол сел в кресло. Он продолжал игнорировать меня. Чего уж там, ясное дело: меня он определённо записал в покойники.
Раздался грохот, стекла задрожали. Затем ещё один, а потом и вовсе звуки взрывов слились в сплошную какофонию. Тизу снова обстреливали. Колдун отложил бумаги и наконец удосужился взглянуть в мою сторону. Из-под узких бровей на меня смотрели красные глаза, человек моргнул и зрачки его стали цвета изумруда. Два зелёных огонька словно проникали в самую душу.
«Чистый!»
Зеленоглазый убрал бумаги в рукав и высоким голосом сказал:
— Извини, но так будет проще.
Он выставил ладонь и сделал жест, будто пытался взять пригоршню воздуха. Мой поток в мгновение ока улетучился. Пустота поселилась в груди, а ноги в раз сделались ватными и лишь благодаря сдерживающей силе чистого, скрутившей тело параличом, я не упал. Незнакомец выждал ещё, а после его чары развеялись. Я ухватился за спинку стула, но удержаться не смог и завалился на бок. В какой-то момент стул частично закрыл меня от глаз зеленоглазого и я, сорвав с груди медальон Дейлы, сунул серебряную пластинку в рот.
Чистый смотрел на меня молча. Наконец я совладал с приступом слабости и сумел подняться с пола. Но ноги всё ещё плохо слушались, пришлось поднять стул и сесть. Так стало гораздо легче. В глазах немного прояснилось.
 
— Добрые Люди, — чистый произнёс это так, будто пробовал на вкус каждое слово. — Согласись. Ваша сила в неведении, но она зачастую выступает в роли вашей слабости. Исполнители не знают заказчиков, посредники не знают исполнителей, и так далее. Мне всегда было интересно, что можно вытянуть из Лунного человека, попадись он? Видит Создатель — очень мало. Ведь с кругом вы общаетесь исключительно через письма, которые никто прочитать не может. За это ручаюсь. Лично пробовал — сложные связи, двойная структура потоков, две сферы… жуть. И получается, всё что ты можешь сообщить — кличку пройдохи, — он кивнул в сторону двери, — Милида. Ну, быть может, ещё несколько вымышленных имён таких же исполнителей как ты да посредников. Как удобно. Поговаривают, что вы даже способны менять внешность. Сколько ваших попало в лапы законников? Двое? Трое?
Я молчал, так как вопрос был риторический.
— Поговаривают, что вы даже прошлого своего не помните. Некоторые предполагают, что барство лишает вас памяти после каждого заказа.
Чистый отчасти был прав, но я своё прошлое помнил. Это тайну я нёс тяжким грузом с посвящения и до сегодняшнего дня. Никому не говорил об этом, боялся, что у меня отнимут прошлое — единственное, что не давало мне скатиться, превратиться в демона, в безжалостного убийцу. Стать тем, кем пугают детей и не без основания, потому как некоторые из братства даже мне казались сущими порождениями Тьмы. Но ещё больше пугало меня то, что если я попадусь, то выдам на допросах, — а я обязательно выдам, тут сомневаться не приходилось — всё, что помнить не должен.
Я переложил тонкую серебряную пластину под язык, чтобы иметь возможность отвечать чистому. Раскусить впаянный в медальон шарик с ядом я всегда успею.
— Зачем ты мне всё это говоришь? — спросил я.
— Мне любопытно. Обратная сторона медали: Милид, зная всю вашу кухню изнутри, сдал тебя клирикам, смело полагая, что раз концы в воду, то на него не выйдут. Каков гадёныш.
— Ты не из клира.
— Увы, — он улыбнулся. — Твоё счастье, что я всегда серьёзно отношусь к делам и имею привычку лично следить за ходом, так сказать, событий.
Я нахмурился. Либо чистый просто издевается, либо во всей этой истории была некоторая путаница. Зеленоглазый верно расценил хмурое выражение моего лица, а потому сказал:
— Я уже извинился. Обезоружить тебя проще, чем доказывать что бы то ни было. Так уж вышло, что заказ на бумаги ван Сота выдал лично я.
«Бесов праздник! Что же за напасть такая?!»
— В который раз убеждаюсь, что личный контроль в таких делах не прихоть, а необходимость, — хмыкнул чистый. — Благо, что шулер не сильно разбирается в церковной и орденской иерархии и принял меня, видимо, за брата ордена Первых.
— Хрен редьки не слаще, — буркнул я.
— В твоём случае, окажись тут первые вместо меня… — он картинно закатил глаза.
Я молчал, переваривая услышанное. Собеседник же смотрел на меня изучающе.
— Впрочем, мы засиделись, — нарушил тишину чистый. — До меня дошли слухи, что Милида сегодня ночью зарежут, а утром его тело подбросят на Храмовую площадь с приколотой запиской к трупу.
— И что же там будет написано?
— От добра добра не ищут.
Я кивнул. Это было в духе братства.
— Это сделаешь ты?
— Этого всего лишь слухи, — он улыбнулся. — Слышал, что у шулера куча недоброжелателей.
Естественно, я ему не верил.
— Советую покинуть Тизу как можно скорее, — посоветовал чистый.
— Уж без тебя я бы не догадался.
Чистый ухмыльнулся, спрятал руки в широкие рукава сутаны и неторопливо вышел из комнаты через скрытую дверь. Шкаф за ним с тихим шелестом задвинулся.
— Как глупо, — прошептал я, вынимая серебряный диск изо рта.
Нащупал на шее порванную шёлковую нить и, продев её в ушко медальона, завязал узел. Встал. Мышцы слегка отошли, но слабость из груди никуда не делась, а лишь разрасталась. Стоило спешить. Опустошённый поток вскоре свалит меня с ног.