Запрещенные друг другу (СИ)
— Обещаю.
— Точно-точно?
— Точно-точно, — заверила пылко, презирая себя за слабость. — А теперь твоя очередь: Саш, это что за номер такой? Если ты не будешь делиться игрушками, с тобой перестанут дружить.
— А это моя игрушка, я взял её из дому.
Получив желаемое сын спрыгнул на пол и вернулся обратно в угол, став к ней спиной. Ох уж это отцовское упрямство.
— И что? Теперь можно жадничать?
— Папа сказал, что «свое» нужно оберегать и защищать.
Папа? Тогда всё ясно — Глеб и тут постарался.
— А папа не уточнил, что именно он подразумевал под «свое»? Насколько я знаю, в детстве он был воспитанным и дружелюбным мальчиком и никогда не жадничал. — Может, хоть такой компромисс поможет достучаться.
— Свое, мама, — заявил деловито Саша, — это дом, семья, тётя, с который ты живешь, то есть, как её… жена! Ну и конечно же игрушки.
И когда только Глеб успел забить голову сына этим бредом. За две недели он вырос в глазах сына до таких авторитетных вершин и образцовых показателей, что оставалось только удивляться. И ладно, если бы учил толковым вещам. Так нет же, всячески пичкал Сашу взрослыми взглядами на жизнь. Оно ему надо сейчас? Такие понятия подаются в четырнадцать-пятнадцать лет, но не в пять!
— Саш, папа, конечно, прав. Семья, дом, всё нужно защищать. Мужчины для того и сильные, чтобы оберегать любимых. Но жадничать, не делиться, когда у тебя просят игрушку — это плохо и некрасиво. Завтра Федя принесёт свою любимую машинку, и ты захочешь ею поиграть, а он возьмет и не даст, потому что ты не дал поиграть своей. Если станешь жадничать — с тобой никто не захочет дружить.
— Даже Соня? — поинтересовался украдкой Саша, повернувшись к Юле.
— А Соня — особенно. Зачем ей такой друг, который жадничает и дерется. Девочки таких не любят.
Саша прикусил нижнюю губу, обдумывая услышанное.
— Ладно-о-о, — зыркнул исподлобья, сдавшись, — ради Сони я готов на всё.
— Вот и хорошо, — хлопнула в ладоши, поднявшись. — А сейчас — быстро на площадку просить прощения у Феди.
— Прям сейчас, что ли?
— Угу.
— А может, я лучше тут постою?
Юля закатила глаза.
— Нет, дорогой, так не пойдет. Если ты хочешь стать настоящим мужчиной — научись признавать свои ошибки сразу.
***— Вот так и рожай под сорок, — выдохнула пораженно Таня, когда Наташа закончила свой рассказ. — А с нашей медициной, да ещё в нашем городе — так вообще гиблый номер. Как можно такое пропустить? Я не понимаю.
На столе стояли три чашки чая и принесенное из дому печенье, к которому так никто и не притронулся. После такого не то, что кусок в горло не лез, жизнь по-другому переоценивалась. Посмотришь на себя со стороны и начинаешь понимать — а нихера! Живешь ты ещё шикарно. Горя и бед не знаешь. Что такое измена мужа, недопонимание в семье, секс через не хочу, когда вот, буквально на твоих глазах угасает чистая невинная жизнь?
У Юли в этот момент перед глазами стоял новорожденный Сашка и дни, когда содрогалась от страха за его жизнь. Какие только диагнозы ему не ставили: и порок сердца, и дисплазию сосудов, и много ещё чего душераздирающего и безнадежного. Она тогда едва с ума не сошла, ни на минуту не отходила от сына, боялась, что в любой момент его может не стать. Глеб тоже был не в лучшем состоянии, днюя и ночуя под стенами больницы, и как только она оклемалась после родов, отвез их с Сашкой в Москву на обследование. Слава Богу, никаких проблем с сердцем не обнаружилось, а вот с сосудами — да, диагноз подтвердился. Теперь у Саши левая часть груди и верхняя часть спины была покрыта плотными синюшными пятнами, образовавшиеся в результате кислородного голодания в утробе. Если ему было тепло и он не плакал, то кожный покров оставался бледно-розовым, но когда замерзал или злился — поврежденные участки начинали синеть на глазах от обильного притока крови. «Так бывает, — объяснили им тогда в кардиоцентре, — когда на последнем месяце беременности ребёнок не получает нужной порции кислорода через плаценту. Главное — следите, чтобы эти участки не ширились и раз в году делайте кардиограмму»…
— Руки опускаются, девочки, — горестно вздохнула Наташа, помешивая ложкой остывший чай. — Не знаю, куда бежать, за что хвататься первым, деньги, сами понимаете, немаленькие, а тут ещё и сроки поджимают. Уже и так продали всё, что можно.
Когда в группе наступила тишина и вся ребятня отправилась спать, Бондарчук наконец-то сбросила с плеч тяжкий груз, поделившись с подругами случившейся бедой. Оказалось, у её четырёхмесячной племянницы на днях обнаружили порок сердца. Малышка была беспокойной, капризной, страда синюшностью кожных покровов, не прибавляла в весе, плакала по ночам и все врачи поголовно утверждали, что это колики. Но когда ребёнка отвезли на обследование в область — вердикт поверг всех в шок. Девочка нуждалась в немедленной операции, так как счёт шёл не на дни — каждая минута промедления в прямом смысле слова была подобна смерти.
— Значит так, — поднялась Таня, спрятав руки в карманах белоснежного халата, — сейчас идем к Николаевне и просим денежную помощь.
— Ты что? — спохватилась Наташа, тоже подорвавшись. — Никто никуда не пойдет! Помощь от профсоюза только работникам. А Света кто? Нет, даже не думай.
— Тогда сами сложимся, да? Там копейка, там две, глядишь, хоть что-то, правда, Юль?
— Конечно. По-любому что-нибудь, да наскребём. Обязательно поможем, Натусь, вы главное верьте в лучшее.
По-любому Глеб не останется в стороне, поможет. У самих ещё недавно была похожая ситуация. Узнали и отчаянье, и нехватку денег. Такой страх и врагу не пожелаешь, а уж стремление помочь спасти жизнь — благородное дело и обязательно вернется сторицей.
Вторая половина дня пролетела в суматохе и принудительно-добровольном сборе денег у коллег по рабочему цеху. Конечно, давали столько, сколько было не жалко. Во-первых, кто такая Света, чтобы ей сбрасываться, а во-вторых, не у всех были с собой деньги.
Юлю незаметно потряхивало. Беда в семье Бондарчук отбросила её на пять лет назад. Неприятные болезненные воспоминания. Сразу начинаешь примерять чужую боль на себя. Хорошо, что с Сашкой всё обошлось и диагноз не подтвердился, а если бы нет? В каком бы тогда была отчаянии? Страшно даже представить. Стояла бы на коленях, умоляла всех, кому не всё равно, кто имеет хоть частичку сострадания помочь её ребёнку.
Но ведь всем не поможешь, да? Не обогреешь и не приютишь. Кто-то разводил руками и виновато пожимал плечами, мол, чем богаты. Кто-то не оставался равнодушным, обещая принести на завтра деньги, кто-то ограничивался десятью рублями, заявляя, что и сами не отказались бы от помощи. Юля первой вытрясла всё содержимое кошелька, оставив только на проезд. Таня пообещала поговорить с матерью и выпросить немного пенсии и раскурочить скудные запасы заначки.
— Спасибо, девочки, — рассыпалась благодарностях Наташа, вытирая украдкой слёзы. — Я обязательно верну.
— Какой верну? Какой долг? Чтобы мы этого не слышали! — разозлилась Таня, запихивая ей в карман собранные деньги. — Главное Полинку спасти, всё остальное неважно.
***На полпути к автобусной остановке Юлю настигла Зыкина.
— Слушай, Юль, я тут вот что подумала, — подхватила её под руку, быстро зашептав на ухо: — Ты же с Дударевым как бы… почти что родня получается?
Юля резко остановилась, покосившись на Сашу. Мало того, что Глеб по-любому спросит у сына, как прошёл день и тот всё ему расскажет по доброте душевной, так ещё может выдать то, о чем Осинскому лучше не знать.
— Саш, видишь вон ту качелю? — указала рукой на детскую площадку во дворе жилого дома. — Поиграй там пять минут, а я пока с тётей Таней поговорю.
Сын без лишних вопросов побежал в сторону многоэтажек, а Юля переключилась на подругу.