Леонид Красин. Красный лорд
При этом Ильич, практичный, как всегда, не терял надежды использовать способности Красина «в мирных целях», а именно в критике меньшевиков на страницах «Пролетария». Позже Леонид Борисович вспоминал: «Товарищи, и в особенности Владимир Ильич, уговаривали меня… переехать в Париж и принять участие в газетной работе» (это было уже в 1909-м, когда редакция газеты перебралась в Париж). Он отказался, объяснив это так: «Не то чтобы я недооценивал значение этого рода работы или был совершенно беззаботен по части теории, а просто и по темпераменту и по всей предыдущей деятельности меня не влекла такая несколько кабинетная и больше теоретическая работа, и во мне всегда было живо предчувствие, что практическая работа… понадобится еще и для революции».
Скоро ему пришлось пожалеть о своей непривычке к газетной полемике: под градом обвинений товарищей по партии, вдруг ставших противниками, он был лишен возможности оправдаться — и делом, как привык до этого, и словом, на страницах газет. Первой ласточкой стало предложение Ленина переизбрать финансовую комиссию Большевистского центра, куда входили он, Красин и Богданов. Леонид Борисович сразу распознал в этом желание отодвинуть его от распоряжения финансами партии. По мнению Т. О’Коннора, поводом стало его предложение потратить часть денег на организацию побега Камо из берлинской тюрьмы. Целью было не только помочь верному соратнику, но и помешать ему раскрыть полиции подробности подготовки большевистских «эксов». Камо, как мы знаем, так ничего и не рассказал, но Ленин, еще не зная этого, категорически отказался оплачивать его освобождение. Деньги, большую часть которых добыл именно Красин, он предпочитал тратить на свои цели — например, на поездку к Горькому на Капри, где он побывал в апреле 1908-го.
Пребывание на острове оказалось нерадостным: Ильич бурно дискутировал с Богдановым и поддержавшим того Луначарским, который тогда формулировал свою доктрину «богостроительства». Горький пытался выступать в роли примирителя, но тщетно: вернувшись из Италии, Ленин засел за большой теоретический труд «Материализм и эмпириокритицизм», призванный отстоять его понимание марксизма от «ереси» Богданова и Луначарского. Тогда же, в мае, в Париже состоялось заседание Московского комитета РСДРП, который формально считался издателем «Пролетария». На нем снова обсуждался вопрос об отношении к социал-демократическим депутатам Думы (в основном это были меньшевики), которые в ноябре 1907-го приняли решение «прислушиваться к голосу партии», но действовать самостоятельно. На заседании Богданов заклеймил такую позицию как раскольническую и снова предложил отозвать депутатов, но поддержки не получил. Тогда он выдвинул другое предложение — предъявить депутатам ультиматум с требованием полностью подчинить свою деятельность руководству ЦК.
Свою позицию Богданов разъяснил в июне на страницах «Пролетария». Он признал, что отзыв социал-демократов из Думы не принесет в настоящее время пользы делу революции и будет возможен только в условиях народного восстания. Пока же он объявил себя «ультиматистом», требуя от депутатов беспрекословно поддерживать партийные лозунги и, в частности, не голосовать за предложения «буржуазных» партий, хотя это привело бы только к изоляции немногочисленной социал-демократической фракции. Ленин, который на заседании не присутствовал, осудил такой подход, а вскоре редакция «Пролетария» по его настоянию объявила богдановские теории вредными для партии. После этого Богданов покинул редакцию, перешедшую под полный контроль Ленина и его соратника Иосифа Дубровинского. После этого «Пролетарий» в каждом номере обрушивался на «отзовистов» и «ультиматистов», не забывая критиковать и «ликвидаторов» — так прозвали тех меньшевистских деятелей, которые выступали за ликвидацию подпольных структур партии и переход ее к исключительно легальной деятельности. В своей борьбе за лидерство Ленин пытался приписать эту точку зрения всем меньшевикам, хотя такие их лидеры, как П. Аксельрод и Ю. Мартов, ликвидаторство решительно отвергли.
Красин не присутствовал на заседании МК, и его позиция не менялась — он по-прежнему выступал за бойкот Думы и направление всех усилий партии не на легальную работу, а на подготовку новой революции. В июне он в свою очередь поехал на Капри, где провел блаженные две недели, купаясь в море, ловя с Горьким рыбу и путешествуя. В письме тому же Горькому после отъезда он сообщал: «Об Италии вообще сохраню самое светлое воспоминание. Я все-таки успел посмотреть Неаполь, раза 3 был в музее, слазил на Везувий <…> вообще, если и не все видел, то достаточно много, чтобы прийти в восторг». В начале июля он вернулся в Швейцарию, где прошел врачебное обследование — после напряжения последних лет его мучили нервное расстройство и боли в сердце, а врачи в Берне обнаружили у него еще и болезнь желудка, о чем он тоже писал Горькому: «Лечение может состоять только в диете… а главное — в правильном образе жизни: есть в строго определенное время и т. п. Удивительно удобно исполнять все это при моем-то образе жизни и постоянных передвижениях!»
Берлинский пригород Целендорф в начале ХХ в. Открытка
Ему и правда пришлось постоянно перемещаться между Женевой, Лондоном и Парижем из-за споров, связанных с наследством Николая Шмита. Как уже говорилось, в мае 1908-го московский суд разделил это наследство (257 тысяч рублей) поровну между сестрами, но Екатерина и ее муж Андриканис отказались, как было условлено, передать свою долю партии. Созванный 7 июня Красиным в Париже третейский суд революционеров присудил большевикам все наследство Елизаветы (123 983 рубля) и часть доли Екатерины (43 983 рубля). Теперь Красин срочно подыскивал для младшей сестры Шмита жениха — не затем, чтобы, как считает Т. О’Коннор, сохранить контроль над ее деньгами, а чтобы передать их партии, поскольку находившийся в розыске Виктор Таратута по российским законам не имел на них прав. Он писал Горькому 26 июля: «Было бы прямым преступлением потерять для партии такое исключительное по своим размерам состояние, как это только из-за того, что мы не сумели найти жениха». Как мы знаем, жених А. Игнатьев — в итоге был найден и наследство получено, что дало большевистским лидерам возможность еще год издавать «Пролетарий» и вообще наладить свои финансовые дела. Но благодарить за это Красина они не спешили.
В том же письме Горькому он сообщал, что в Женеве открыли «целых 2 семьи провокаторов»: одним был хозяин конспиративной квартиры Берко Батушанский, а другим — Яков Житомирский, который, однако, смог оправдаться, поскольку пользовался большим доверием Ленина (как впоследствии и другой провокатор, Роман Малиновский). Перебравшись в Париж, он даже был избран членом Заграничного бюро партии, имея доступ ко всем ее делам и регулярно сообщая о них охранке. По всей видимости, сообщил и о том, что неуловимый Никитич — это Красин, хотя за границей Леонид Борисович, верный конспирации, и лично, и в переписке по-прежнему представлялся разными псевдонимами, а его настоящую фамилию знали лишь несколько человек.
* * *В начале августа Красин писал Горькому из Лондона, оживленно обсуждая перипетии дела Шмита и возможность поставить заведующим русским отделом Британского музея своего друга Вацлава Воровского (Орловского). Хлопотал он и об устройстве в Англии не слишком любимого им Папаши (Литвинова), поскольку был уверен в его «самоотверженной преданности партийному делу». Сетовал на ссору Ленина с Богдановым: «Накал между обеими сторонами по-прежнему весьма значительный… Самое лучшее будет их развести без скандала». Вполне дружески писал о Ленине, беспокоясь, что тот за время пребывания в Лондоне испортил себе желудок. Вскользь упомянул, что едет в Женеву, где намечался пленум ЦК.
Там-то и грянул гром: 9 августа на совещании Большевистского центра от управления финансами большевиков отстранили, согласно ленинскому предложению, не только Богданова, но и Красина. Вместо них эти обязанности должна была исполнять финансовая комиссия, куда вошли верные сторонники Ленина — Крупская, Зиновьев, Таратута и, по иронии судьбы, провокатор Житомирский. На открывшемся 11 августа пленуме выступил
