Лейтенант милиции Вязов. Книга 2
— Чем же тогда вы занимаетесь?
— Пришиваем старые заплатки к новому пальто, — засмеялся Крюк, довольный своим каламбуром. Смех он тут же подавил, словно спохватился. — Вот что, пацан, договоримся лишние вопросы не задавать. Я надеюсь, Алешка научил тебя кое-чему. Расстели вон кошму, и пока поваляйся на полу.
Крюк ушел, закрыв за собой дверь на замок. Костя вздохнул: «Как арестованный!» Сидеть взаперти в чистой комнате гораздо веселее, чем в том закутке, тем более, что на столе лежала колбаса и полбуханки хлеба, и Костя, расстелив кошму, с удовольствием повалился на нее. Он не чувствовал ни страха, ни сожаления, что пустился в рискованное путешествие. Один вопрос его мучил: где же Витька, и о чем он думает? Костя почему-то до сих пор был уверен, что Виктор поступил с ним гадко не по своей воле.
Полежав немного, Костя незаметно заснул.
Проснулся он от громкого смеха. Открыл глаза, вскочил, но ничего не увидел. В комнате было темно. Дверь распахнулась, кто-то вошел, пошаркал по стене рукой и включил свет. У двери стояли вместе с Крюком Долговязый и его товарищ — в полосатых ярких рубашках и в узких зеленых брюках.
Не обращая внимания на Костю, они выложили на стол кульки, поставили бутылки с водкой. Потом пододвинули к столу все стулья, Крюк принес грубо сколоченную скамейку.
— Таинственно и экзотично! — восхищенно повторял Долговязый.
Его товарищ смотрел исподлобья, не разделяя восторга своего собутыльника.
— Гляди веселей, Джон, — советовал Долговязый.
— Я и так хохочу, — мрачно шутил Джон.
Костя с тревогой и с интересом следил за приготовлениями, лихорадочно соображая: «Долговязый в присутствии Крюка на меня не набросится, побоится. А если возьмутся бить вместе? Что же делать? Бежать? А как?»
В комнату вошел мужчина в тюбетейке, в белых широких штанах, босиком. Пышные усы и скудная бородка как-то не шли к его моложавому лицу. Он принес на подносе фрукты.
— Салям алейкум! — поздоровался он.
— Когда будет плов? — спросил Долговязый.
— Э, скоро, скоро! Надо мал-мал чай пить, один стакан водка пить.
Это был по-прежнему веселый Садык, — хозяйский сын, приехавший погостить. Он готовил плов, напевая песенку, носил поднос, пританцовывая, приговаривая: «Люблю хорошую компанию. Ай, как хорошо водка пить, плов есть».
Садык увидел на полу Костю и изумился:
— Почему мальчик на полу лежит? Ай, нехорошо. Давай, мальчик, яблоки есть, виноград кушать. Хороший виноград.
— А ты водку пьешь? — спросил Долговязый.
— Мал-мал пью, один поллитра, больше не надо.
— Силен! — захохотал Долговязый. — Посоревнуемся.
Но тут в комнату, в сопровождении Махмуда, вошел
человек с бледным лицом. И Долговязый и его друг вскочили, как по команде.
— О! — воскликнул Садык. — Большой начальник пришел. Садись, наш гость будешь, плов есть будешь.
Костя приподнялся на локте и побледнел: он узнал в пришедшем своего неродного брата Алексея.
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Провал в дувале зиял в темной пасти пустынного двора выщербленным зубом. Засыхающая урючина походила в темноте на паука, поднявшего кверху многочисленные тонкие лапки и, казалось, эти лапки шевелятся в предсмертной судороге. Так, по крайней мере, выглядел этот злополучный двор в глазах Веры, стоявшей рядом с отцом. Она еле сдерживала слезы.
Урманов облокотился на кромку дувала и надсадно курил. При слабых вспышках папиросы можно было видеть его хмурое и бледное лицо. Все смотрели на подполковника. Он остро чувствовал взгляды присутствую щих — и умоляющие, и требовательные — и думал только о том, чтобы не убить надежду в этих близких ему людях неосторожным словом. Он не мог ответить, где сейчас Костя, а все ждали от него ответа ясного и определенного. Если бы здесь были одни свои сотрудники, он бы особенно не задумывался — мало ли бывает в работе неудач! — но перед ним стояли девушка и пожилой рабочий. Ему стыдно за свое бессилие. И все же только один выход из положения: немедленно ехать в управление и приказать проверить все явочные квартиры Крюка. Конечно, Урманов очень полагался на то, что от Садыка есть хоть какое-нибудь донесение, но об этом говорить нельзя, это была слишком тонкая ниточка, которая могла оборваться в любую минуту.
— Да, боюсь, как бы из этой варки козел не получился, — сказал Владимир Тарасович. Урманов, Светов и Вязов поняли его реплику, как пощечину.
— Поехали в управление, — оттолкнулся Урманов от дувала и пошел по переулку.
Остальные двинулись за ним.
Уже сидя в машине, Михаил попросил разрешение забежать на квартиру.
— На всякий случай, проверить: может, Костя явился, — высказал он предположение.
Урманов помолчал, потом ответил.
— Хорошо. Не задерживайтесь.
Алексей и Костя сидели во дворе на суковатом стволе недавно спиленного засохшего тополя. Алексей обнял за плечи Костю и, дыша водочными парами, с необычайной для него лаской говорил:
— Хочешь со мной ехать, Коська? Из-за тебя я заглянул в эту паршивую дыру. Не знаю почему, за последнее время я забыл своих бесшабашных родителей, а о тебе думал. Почему ты мне приглянулся — черт его знает!.. В душу залез.
Костя поеживался. Оттолкнуться он побаивался, зная необузданный характер Алексея. И сидеть так, в обнимку, было невыносимо.
— Куда же мы поедем? — спросил он, опуская голову, чтобы скрыть горькую усмешку.
— По твоему желанию, любой город выбирай. Для нас с тобой все пути открыты, мы, как птицы вольные, полетим туда, где сердцу будет милее. И заживем мы, два холостяка, богатырями, которым не страшны ни бури, ни циклоны, ни презренье, ни законы. Я становлюсь, дорогой, поэтом, и на жизнь начал смотреть через вогнутое стекло…
— Особенно, когда выпьешь, — вставил Костя.
— Совершенно верно. Говорят же: пьяному море по колено. И все мы хотим забыться, откачнуться от повседневных дрязг и стать выше остальных, смотреть сверху, парить над грешной землей, высматривая добычу. Не дрейфь, Коська, у нас хватит ума, чтобы сделать свое существование сносным, надеюсь, будет перепадать немало и для души. А душе человека не много надо, как сказал один неизвестный поэт: мне бы любви немножко, да хороших папирос. Едем, братишка, едем!
— А если тебя поймают и посадят… Я вместе с тобой должен загорать? — не унимался Костя, теперь уже смело взглядывая в лицо Алексея и не скрывая скептического отношения к многочисленным посулам, к несбыточным мечтам своего не столь уж умного брата, не такого, каким представлял его Костя себе раньше, — а простого фантазера, чистого эгоиста. Костя понимал, что в трудную минуту Алексей не только потащит его за собой в тюрьму, но и, если надо будет, без раздумий и угрызения совести прикончит.
— Пока поймают, мы поживем напропалую, — сказал Алексей, пыхая папиросой и не замечая насмешки в голосе Кости.
— Тебя все равно поймают…
— В этом ты прав: поймают. Я уже не ребенок, чтобы отводить от правды глаза, — вдруг посерьезнел Алексей и снял руку с плеча Кости. — Я предполагаю и, наверное, не ошибаюсь — лейтенант ходит здесь где-то рядом и высматривает удобный момент, чтобы свернуть мне скулу…
— Так ты хочешь меня погубить?
— Не погубить — научить, — Алексей встал. Благодушное настроение, словно смыло водой, он стал прежним, уже знакомым, твердым и жестким, нахальным и беспощадным. Крепко сжатые тонкие губы, красные, волчьи, хищные глаза. — Ты должен продолжать мое дело. Тебе нужна практика. Года два. Ты достойный наследник вымершей когорты великих преступников, тебе я могу доверить мою эстафету, и ты с честью понесешь ее в будущее. А эти все, — он махнул в сторону кибитки, — олухи царя небесного, ослы с длинными ушами.
Костя тоже встал. Ростом он был в два раза ниже Алексея, и все же он вскинул голову и сказал:
— Я имею право сам выбирать.
