Беглец. Трюкач

Во всяком случае, он постарается не ударить в грязь лицом, решил Камерон.
— Я буду вести себя соответственно, — сообщил он вслух с шутливой торжественностью.
— Вот этого я и боюсь, — ответил Джордан. — Будь осторожна, Нина.
— Буду. Я отнесусь к нему, как будто он твое второе «я».
— Тогда не доверяй ему.
Ни на секунду.
Актер помахал им рукой и отвернулся. Камерон наблюдал, как он, стараясь выглядеть безразличным, повалился на песок. Телевизионный ковбой, подумал он, скрывается под маской добродушия и развязности.
— Итак, все мужчины одинаковы, — сказал он. — Дураки дублируют друг друга.
— Не преувеличивай, — ответила она. — Возможно, мужское братство не такое уж прочное* как я думала.
— Оно может быть хрупким, — заметил Камерон сухо. — Потому что солидарность бьется.
Она смерила его холодным оценивающим взглядом.
— В тебе затаилась безжалостность.
— Только чтобы защититься, — сказал он.
— Запомни, защищаясь, нельзя ни победить, ни потерять.
— Ты одобряешь постоянные связи?
— Лучшие связи всегда постоянные, — ответила она. — Противники, дерущиеся на дуэли для удовольствия.
  
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
 
Ее белый, с. откидывающимся верхам автомобиль стоял на улице за мотелем. Она предложила, чтобы за руль сел он, и, держа дверь, пока она усаживалась, он думал, что чары, под действие которых он попал, разрушились. Вдруг сразу все показалось практичным и реальным. Он сел за руль и, следуя ее указаниям, поехал, по дороге, проложенной, параллельно берегу.
— Прямо и до конца, — оказала она ему, — Пока не упрешься в реку.
Глядя по сторонам, он увидел, что она. откинула голову и подставила лицо ветру. Да, неожиданно она предстала, перед его глазами слишком земной, просто женщиной, едущей в открытой, машине летом. В этом настроении он с головой ушел, в свой собственный фильм, где лобовое стекло перед ним стало экраном, на котором он, увидел ее как бы в серии коротких обратных кадров. Теперь, словно через глазок камеры, он видел перед собой чертово колесо, отраженное в ее очках, ее лицо, оцепеневшее от ужаса при виде сломанной доски от серфинга; ее полуобнаженное тело в объятиях Джордана и, наконец, сладострастный танец, в котором, вскидывая свои рыжеватые локоны, она с насмешливой грациозностью снимает с себя одежду и озорно бросает ее в объектив камеры да Фэ. Вдруг он увидел песчаные дюны, окружившие его со всех сторон, и, потеряв ориентировку, не понимая, где он, как человек, только что вышедший из кинотеатра на яркий дневной свет, замотал головой.
— Я хочу, чтобы ты села за руль, — сказал он.
— Я ужасно плохо вожу машину.
— Ты? — засмеялась она. — Трюкач?
— То-то и беда. Я не каждый день останавливаюсь перед реками. Обычно я переезжаю через мосты, пролетаю над отвесными скалами и перед поездами.
Она снова засмеялась.
— Зачем делать людям больно, — продолжал он, — когда бьешь для видимости? Или спускаться вниз, когда ты можешь упасть?
Они доехали до конца дороги, где ряд обветшалых коттеджей и покосившихся хибар образовывали баррикаду вдоль берега реки. Здесь он остановился у придорожной закусочной под вывеской ЖАРЕНЫЕ МОЛЛЮСКИ. По одну сторону закусочной покосившаяся веранда, переходящая в развалины, вела по сваям над водой к маленькому причалу, уставленному корзинами с омарами. По другую— огромный мол, направляющий русло реки в море.
— Это здесь?
Она сдержанно кивнула:
— Они здесь делают чудные сэндвичи с омарами.
— Сколько ты съешь?
— Два, пожалуйста.
Он еще посидел за рулем, глядя на реку. Расслабься, сказал он себе, это всего-навсего река. Разве они все не похожи, эти угрюмые, связанные приливами и отливами, реки? Старые холодильники, пружинные кровати, резиновые покрышки — что еще, включая древние автомобили, не нашло там случайно своего последнего прибежища? А что касается данного автомобиля, существует ли он где-нибудь, кроме как на пленке, которую бесконечно кромсает режиссер? Да, Готтшалк прав. Какая разница? Что есть реальность? И кто сможет отличить автомобиль, сброшенный в реку, от монтажных изысков режиссера?
 
Он заказал три сэндвича с омарами и две бутылки пива пожилому продавцу с лицом, изборожденным складками, похожими на прибрежные перекаты волн.
— На вынос? — спросил старик. — Или вы будете есть здесь?
Камерон посмотрел на два столика у засиженного мухами окна, выходящего на реку.
— На вынос, — сказал он. И глядя в ту сторону, он видел, что устье реки было прострочено плотинами, которые отбрасывали причудливые тени на поверхность воды. — Что вы здесь ловите? — спросил он.
— Ничего с тех пор, как они построили тут дамбу, — ответил продавец. — Теперь можно не беспокоиться, когда вытягивать сети.
Камерон думал о реке, ежедневно мчавшейся наперегонки с приливом, и поинтересовался, что она может нести в море. Он вообразил, как старик тянет свои сети и обнаруживает — ах, что же в этих сетях может быть, кроме смятой газеты, чей устаревший заголовок уже не таит в себе ни для кого никакой угрозы? В конце концов, к этому времени газета разложилась на составные части и даже война, о которой она так торжественно сообщала, казалась такой размытой и неясной, как приглушенные крики сборщика налога. Надуманный конфликт. Он и думать забыл об этом, перейдя через мост — мост, который снова станет съемочной площадкой…
Продавец отдал ему заказ, сложенный в коробку.
Камерон заплатил и направился к двери.
— Повредил себе как-то руку, — крикнул вдогонку старик.
Нахмурясь, Камерон оглянулся:
— В аварии?
— В собственных сетях, — сказал старик. — Руку и локоть. Поездом, рухнувшим в реку. Но это было много лет назад.
Камерон вышел, глубоко вздохнул и увидел Нину, улыбающуюся ему сквозь лобовое стекло.
Через пятнадцать минут, когда они пробирались по молу, перепрыгивая с одной большой глыбы гранита на другую, он обернулся, протянув ей руку, и увидел, что они прошли почти четверть мили вглубь моря.
— Довольно далеко, — сказал он.
— Мы только на полпути, — ответила она. — Идем до конца.
Камерон посмотрел на небольшой пробел между камнями и услышал, как плещется море о подмытое углубление внутри мола.
— А что, если начнется прилив?
— Мы его перегоним.
— Зачем рисковать?
— Зачем идти по лестнице, если можно упасть?
— Это не кино, — сказал он.
Она стояла на более высоком камне, плоскость которого была наклонена в противоположную от него сторону. Она перешла ближе к нему, дотронулась до его плеча, чтобы удержаться на ногах, и посмотрела снизу вверх сдержанным взглядом. — Не имеет значения, — сказала она. — Мы можем поесть и здесь.
— Нет, мы пойдем до конца, — ответил он. — Я просто разнервничался. Из-за прошлого вечера.
— Но ты ведь прав. Прилив зальет камни.
— Мы его перегоним, — сказал он с улыбкой.
Они ели около маяка, чье треугольное основание было укреплено бетоном, залитым вокруг нескольких гигантских плит на конце мола. Некоторое время он наблюдал, как она жадно накинулась на свой сэндвич с омаром; затем он начал рассматривать камень с ватерлинией, открытый отливом. Когда вода поднимется, мы пойдем назад, сказал он про себя и представил как они торопятся наперегонки с морем.
— Как здесь хорошо, — сказал он. — Далеко от всех.
— Я знаю. Поэтому я и хотела вернуться сюда.
Он подождал, не желая казаться любопытным:
— Ты была здесь раньше?
Она откусила кусок сэндвича и пожала плечами:
— Пролетала однажды. В вертолете. Волны доходили до самого мыса, пенясь в смятении. Дух захватывало.
Камерон ничего не сказал.
— Мы прилетели посмотреть, как это будет выглядеть, — продолжала она. — Он собирался использовать мол для своего фильма.
— Какого фильма?
— Того, который мы сейчас снимаем. Как вариант конца. Беглец исчезает именно отсюда ночью, но из-за прибоя его нельзя поймать. А утром здесь уже никого не будет. Только занимающийся день и море, лижущее камни.