Беглец. Трюкач

— Нет, это ошибка актеров, саго. Плохо сыгранная труппа. Безнадежно механическая, какая-то деревянная, совершенно не способная играть роли с полной отдачей.
— Это потому, что они не актеры, а исполнители, которые не знают, что такое гордость или потребность в уединении.
— Но я им предлагаю выход! Шанс показать себя без риска. Возможность осуществить любые желания, оставаясь анонимными. В моих фильмах каждый может проявлять свои фантазии без страха.
— Или самоуважения.
— Самоуважение, — сказал мягко оператор, г. — это барьер, воздвигнутый людьми против возможности узнать о себе правду.
— Какая безнравственная идея! — сказала актриса. — Ты порочный человек, Бруно.
— Вовсе нет, — ответил да Фэ. — Я просто знаю, о чем люди мечтают. Я помогаю осуществить это. С помощью грима и парика в моих фильмах можно играть без страха быть узнанным.
— Ну, а шантаж?
— Carissima, как ты можешь подозревать такое? Что именно я… Не повторяет ли нам великий режиссер снова и снова, что Бруно любит только то, что можно запечатлеть на пленке? Нет, поверь, carissima, я просто пытаюсь заручиться твоей поддержкой. Мне надо, чтобы кто-то сыграл мужа, а кто-то — жену.
— Да у меня нет никаких подозрений.
— Можешь ты по крайней мере подумать?
— Возможно, — ответила она и ушла.
Оператор улыбнулся.
— Особенно жену, — крикнул он ей вслед. — Эта роль решающая. Остальные менее важные. Практически любой дурак может подойти на роль мужа, а также молодой пары. У меня'уже есть кое-кто на примете. (Здесь, да Фэ обернулся и скорчил гримасу Денизе и Камерону.) Фактически завязка — сцена сквозь замочную скважину — уже отснята. Сегодня утром…
Камерон уставился на высокомерное, гротескно покрытое оспой лицо перед собой и, недолго думая, заехал по нему. Удар, потрясший дом, пришелся на одну сторону головы да Фэ, но, вместо того, чтобы послать оператора в нокдаун, бросил Камерона ему в объятия. Некоторое время мужчины качались то взад, то вперед, заключенные в неуклюжие объятия, как пара неумелых танцоров. Затем оператор начал крепче сжимать тиски. Камерон боролся до тех пор, пока вдруг не почувствовал, что висит над полом и борьба бесполезна. Теперь, в крепких тисках, как тогда в море, он ослабил борьбу. Комната кружилась перед глазами, все потемнело. Он почти потерял сознание, когда оператор просто разжал руки и уронил его на пол, как смятый бумажный пакет. Ловя воздух, Камерон поднял глаза, ожидая ответного удара, но увидел Готтшалка.
— Что случилось? — спросил режиссер.
— Послушайте, он делает фильм и…
— Бруно вечно делает фильмы.
— …но в нем я!
— Ты? — воскликнул Готтшалк с. усталой улыбкой. — Мой дорогой юноша, кто ты такой? Или, лучше сказать, что ты такое? Ты не более, чем изображение на пленке, которую никто не посмотрит. С каждым новым щелканьем затвора, еще одно твое изображение, просто накладывается на то, что было раньше. Ты знаешь, о чем я говорю?
— Нет, — сказал Камерон. — О чем вы говорите?
— О двойной экспозиции, — ответил режиссер.
  
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 
Утро пропало из-за неспадающей жары. Серое море за окном лениво распростерлось, как вязкая аспидная масса, до самого горизонта, подернутого туманом. Несколько чаек, как стражи, сидели на крыше казино, и самая верхняя точка чертова колеса сияла в восходящем солнце. Опять будет жара, подумал Камерон и попытался представить себе сборщика налога, с кувшином лимонада, приступившего к своей новой работе. Не успел он одеться, в дверь постучала Дениза и вошла со своим набором грима.
— Боже мой! — воскликнула она. — Не говори, что ты спал во всей этой дряни!
Он не сразу понял, затем вспомнил свое новое лицо и улыбнулся.
— Я забыл, — сказал он.
— Так снимай это все на ночь, иначе ты испортишь себе кожу. Кроме того, это лицо ужасно. Это не ты.
— О, я не знаю, — ответил он. — Я к нему привык.
Дениза засмеялась и тряхнула головой.
— Ты какой-то странный, — сказала она. — Давай садись, я загримирую тебя снова.
 
— Ты не можешь просто меня потрогать?
— Со всеми этими торчащими в разные стороны усами?
Камерон сел в кресло около раковины и запрокинул голову, чтобы Дениза могла стереть с него грим. Да, он абсолютно забыл, что надо бриться, а это значило, что они будут видеться каждый день. Какой удачной была тогда их встреча на кипе белья!
— О’кей, теперь ты можешь побриться, — объявила она. — Напомни, чтобы я дала тебе немного лосьона. Иначе ты весь потрескаешься и облезешь, как старая картина.
Камерон поднялся и, глядя в зеркало, погладил щетину и взялся за бритву. Некоторое время он смотрел на себя в смятении, осознавая, что каждое утро должен будет бриться и что это лицо — лицо, которое он так отчаянно хотел стереть с лица земли — останется с ним и будет напоминать о прошлом. Теперь, откинувшись назад, он поднес бритву к шее и, уставясь в свои собственные глаза, как будто они принадлежали кому-то другому, напомнил себе, что его видели. Сначала сборщик налога, потом Готтшалк, и теперь Дениза…
Она наблюдала за ним с удовольствием.
— Как утомительно, — сказала она, — бриться каждый день.
Ужасно утомительно, решил Камерон, оттягивая угол рта и проводя бритвой над верхней губой. И опасно, не это ли час расплаты? Сборщик налога, Готтшалк, Дениза и бог весть кто еще, размышлял он, пока, осторожно бреясь, не наткнулся на корку, которая образовалась из царапины на его скуле, Кто еще? Как всегда, он сковырнул ее, и теперь, пристально вглядываясь в маленькую капельку крови, окрасившую пену в розовый цвет, вспоминал. Он поспешил закончить и открыл затычку, глядя, как мыльная вода уходила из раковины с шумом и бульканьем. После этого он энергично ополоснулся холодной, водой, промокнул лицо полотенцем и обернулся.
— Так-то лучше, — сказала Дениза. — Это настоящий ты.
Настоящий я, думал Камерон, вспоминая бульканье, когда снова сел в кресло и закрыл глаза.,
Дениза начала накладывать первый слой грима;
— О прошлом вечере, — сказала она, — все подумали, что это была просто глупая шутка.
— Шутка, — проворчал Камерон.
— Ты сошел с ума — связываться с ним. Он такой сильный, что может разбить телеграфный столб.
— Он снял нас на пленку.
— А, это, — сказала она со смехом. — Не волнуйся. Бруно блефует. Он мог наблюдать за нами в замочную скважину, но это не значит, что он снимал. Только если у него есть такая камера, о которой я никогда не слыхала.
— Прежде всего, что он там делал?
— Возможно, искал горничную. Она его последняя протеже. Местный кадр. Думает, что он превратит ее в секс-звезду. Милый старый Бруно. Ты себе представляешь, чему он может ее научить?
— Милый старый Бруно, — сказал Камерон мрачно. — В один прекрасный день- я рассчитаюсь с ним.
— Почему бы не забыть все и не остаться в деле?
Камерон встал и посмотрелся в зеркало.
— О’кей, — сказал он, довольный лицом парня с пляжа, снова широко улыбавшегося ему. — Но в следующий раз давай не светиться перед оператором с его штучками.
Дениза озорно улыбнулась?
— Ни за какие коврижки?
— Ни за какие коврижки, — сказал Камерон — Я люблю свои домашние фильмы в узком кругу.
За завтраком он сидел напротив вертлявого маленького человечка, с которым разговаривала вчера вечером Нина Мэбри. На нем были роговые очки, а свисающие усы придавали его лиду скорбное выражение… — Привет, — сказал он. — Я — Артур Коулмэн.
— Трюкач.
— Да.
— Я — Дэлтон Рот, — улыбка самоуничижения, сопровождавшая это заявление, заставила его усы быстро взлететь вверх; затем, подергавшись, они снова меланхолично повисли. — Сценарист.
Камерон намазал кусок тоста и положил в кофе сахар.
— Это означает, что вы работаете над сценарием? — спросил он.
— Обычно да, — ответил Рот, — но в этой картине я просто восторженный секретарь. Сценографическая экспозиция гениальна. Другими словами, я быстро записываю вдохновенные мысли великого человека. У нас нет сценария как такового. Мистер Г, постоянно импровизирует.