Остров пропавших девушек

В голове рождается целый рой вопросов. Как им удается содержать все это в чистоте? Почему цветы такие свежие, если они явно не местные? Почему у фруктов не вьются мухи? И почему они не гниют на такой жаре? А что делать в плохую погоду? Стол привинчен к палубе, но все остальное — нет. А если шторм? Куда все это прячут?
Часть стены за столом бесшумно скользит в сторону, и ее взору на миг предстает гостиная. Толстый узорчатый ковер и несколько мягких кресел, обтянутых красным бархатом. Бар, за медными ограждениями которого стоят сотни различных бутылок. Холодильник до самого потолка с прозрачной дверцей, опять же забитый шеренгами бутылок. И телевизор размером со стену ее спальни.
Мерседес окатывает волна прохладного воздуха. Затем в поле зрения появляется стюард, стеклянная дверь возвращается на место и вновь закрывает обзор. Стекло тонированное, скрывает интерьер от посторонних — таких, как она.
У стюарда темная кожа и низкие скулы. Кажется, что он тоже выходец с островов, только совсем далеких. Татьяна, которая лежит на диване, глядя вверх, на него даже не смотрит.
— Колу, — говорит она, — только нормальную, а не это низкокалорийное дерьмо.
— Сию минуту, — отвечает он. — А вам, мадам?
Мадам... До Мерседес не сразу доходит, что это обращение адресовано ей.
Она запинается, затем просит принести пепси-колы, напуская на себя такой вид, будто пьет ее каждый день.
— Пожалуйста, — смущенно бормочет она.
Во всем этом есть что-то неправильное. Ребенок не должен приказывать взрослому.
— Может, что-нибудь поесть? — спрашивает стюард, и она снова в замешательстве. Понятия не имеет, что попросить.
Видя ее замешательство, он решает прийти ей на помощь:
— После обеда осталось еще немного замечательного чизкейка.
Чувствуя себя кроликом в свете автомобильных фар, она кивает и лепечет:
— Мерси.
Потом поднимает глаза над леером и видит на террасе их ресторана отца, который, уперев руки в бока, беседует с фигуркой во всем черном, с хмурым видом глядя на воду и кивая. «Ему уже на меня донесли, — думает она. — Когда вернусь домой, наверняка устроит мне взбучку».
— Печенье, — произносит за ее спиной Татьяна, — клубнику и прошутто. И виноград. Садись, Мерси, не стой.
«Мерси? Она что, думает, меня так зовут?»
Мерседес не решается поправить ее и нервно присаживается на самый краешек ближайшего к ней дивана.
— Кстати, все эти твои «спасибо-пожалуйста» совсем не обязательны, — продолжает новая подруга. — Это же просто слуги. Мы им за это платим, поняла?
В ванной заметно какое-то движение. Мэтью Мид привстал. Он зовет дочь, и его голос настолько basso, что похож на погребальный колокол.
— Привет, дорогая! Уже вернулась?
— Ага, — отвечает Татьяна.
— Хорошо провела время?
— Еще как, — говорит она, — плавали с маской.
Громко хлюпнув водой, он неуклюже поднимается на ноги. Мерседес смотрит на него как загипнотизированная. У него так идеально скроена одежда, что при первой встрече его можно счесть внушительным мужчиной. Максимум — полным. Но не таким. Мэтью Мид оказывается болезненно жирным. Когда он выбирается из воды и оказывается во власти силы притяжения, складки на его торсе сползают вниз, образуя две груди, посрамившие бы бюст ее матери. И хотя кожа этого человека загорела до устойчивого красно-коричневого цвета, холмы целлюлита отчетливо видны от плеч до пояса его необъятных шорт. Пузо фартуком свешивается над резинкой, оттягивая ее вниз, и покоится на неприлично костлявых для такой фигуры бедрах.
Перевалив свою тушу через край ванны, он наклоняется взять с шезлонга полотенце и идет к девочкам. И хотя сама Мерседес могла бы завернуться в такое полотенце дважды, Мэтью Миду с трудом удается повязать его на талии. Когда Мэтью смотрит на Мерседес, ее на миг охватывает дикое желание бежать отсюда.
Затем его рот расплывается в улыбке.
— Вот как, — говорит он. — И кто же это такой к нам сегодня пришел, а?
[14] Речь идет о британском политике Энтони Веджвуде Бенне, строгом приверженце вегетарианства.
 
19
— У нее собственная ванная? Прямо на корабле?
Что может быть приятнее, чем возможность впечатлить свою искушенную старшую сестру. Донателла зачастую работает до поздней ночи и после трудного дня обычно не расположена болтать. Однако сейчас она сидит на кровати в своей белой хлопчатобумажной ночнушке, набросив на колени простынку, расчесывает волосы и жадно внимает рассказу сестры.
Мерседес кивает и говорит:
— А еще у нее есть гардероб, в который можно войти.
— На яхте?
— И он набит битком. От пола до потолка. У нее не просто чемодан с собой. И она говорит, что его обновляют каждый сезон.
— Полностью?
— Полностью.
— Oao, — разевает от удивления рот Донателла.
Потом берет с тумбочки рядом с кроватью небольшой пузырек с оливковым маслом, наливает из него пару капель себе в ладонь, проводит ею по щетине расчески и продолжает расчесываться.
— А куда девает старую одежду?
Об этом Мерседес Татьяну не спрашивала — была слишком занята созерцанием летних платьев, которые новая подруга небрежно совала ей в руки. Дорогой тяжелый хлопок. Одно белое в арбузах, другое зеленое с узором из орхидей. И еще одно, прямое платье из невероятно мягкого и легкого материала, выкрашенного в яркий пурпурный цвет. У всех слишком большие декольте, а пурпурное неприлично коротко, но Мерседес не сомневается, что мама их как-нибудь подгонит. От подарков на Ла Кастеллане отказываться не принято.
— Не знаю, — говорит она.
— Боже милостивый, как же тебе повезло! — восклицает Донателла. — Поверить не могу, что на твою долю выпало такое счастье. И что она на тебя пописала, тоже не могу поверить.
— Маме только не говори.
— Ну конечно, — отвечает Донателла, — так я и рассказала ей, как ты пялилась на девичью мохнатку. Ну и какой он?
— Кто?
— Ее отец.
Мерседес не знает, что ответить. Не знает, что о нем думать. Он был довольно приветлив. Постоянно улыбался и угощал. Не стесняйся, Мерседес. Это лучший шоколад во всем мире. Шеф-повар специально летает за ним в Лондон. Начинка из свежих сливок, поэтому хранить его приходится в холодильнике. А как тебе вот эти пирожные? Из самого Парижа. Розовая вода. Ну как? Здорово, правда? И все время, пока он ее кормил, ее не отпускало ощущение, что это какая-то проверка. Что за всем этим стоит некая цель, ускользающая от ее понимания. Будто за ней наблюдают.
— Дружелюбный, — произносит она.
— Но?..
И когда ты стала такой проницательной?
— Не уверена, что он мне нравится, — признается Мерседес.
— Это и не обязательно. Ты же хочешь дружить не с ним, а с этой девочкой.
— Твоя правда.
— А что еще вы там делали?
— Телевизор смотрели, — беспечно говорит она, словно это для нее самое будничное занятие.
— Телевизор? На яхте?
Мерседес чуть подпрыгивает.
— Он у них просто огромный! Типа как наша стена! А еще один стоит у нее в каюте! Представляешь!
— А каким образом они?..
У них дома телевизора нет. Нет денег. Нет сигнала.
— У них стоит эта.... да ты ее знаешь, такая штуковина на крыше, похожа на огромную тарелку.
Донателла кивает.
— Эта штуковина разговаривает со спутником, сообщает ему, где они, и получает сигнал.
Донателла тяжело вздыхает.
— Oao. Вот что значит быть богатым! Представляешь?
— Татьяна говорит, что у герцога такая тоже есть, за стенами его замка.
— Да ладно!
— Точно тебе говорю.
Мерседес гордится своими новыми познаниями.
— Это совсем другой мир, — говорит она, — на палубе все сверкает белизной и нигде ни пятнышка. А на самой корме огромная ванна, в которой пузырится вода!
— Джакузи! — восклицает Донателла. — У них есть джакузи!
Мерседес чувствует легкую досаду.
— Откуда тебе известно это слово?