Центумвир (СИ)

– С целью. – Подтвердил он, откладывая телефон, оставив руку на спинке стула и потянувшись за кофе, без перехода спросил, – вы в отношениях?
– Стала бы я спокойно сидеть и разговаривать с вами, если бы Стрельников был моим... – прервалась, глядя в его глаза, в которых снова была тень иронии – вы сейчас не о Егоре?
– О Еремееве. – Кивнул он, отпивая кофе, чуть склонив голову внимательно наблюдая за моим лицом.
Заебись. Он специально, что ли, так вопрос ставит?
– Он мой брат. – Ответила я, выпрямляясь, скрещивая кисти на бедре и спокойно глядя на него.
Истомин откинулся на спинку стула и крайне задумчиво заключил:
– Это хорошо.
– Что хорошо? – чувствуя, что начинаю закипать, подавила желание прищуриться.
– А что здесь плохого? – приподнял брови, поведя головой, будто действительно очень удивлен. – У меня, к примеру, нет ни братьев, ни сестер, вот это плохо. Хотя, если смотреть предметно, то не совсем.
Гнев придушил мою рациональность. Да где его учили так разговаривать?! Вот как его понимать?
Ну, коли лицемерить нельзя, а то, видишь ли, не сработаемся, и, скорее всего, меня жестко и на месте задавят, если буду хамски переть напролом, а вертеть эти субъектом, явно ебнутым от своей сложности у меня не пока получится, то я, почти полностью сдержав яд в интонации, решила действовать по его шаблону – задала вопрос, который тоже трактовать можно в тридцати трех вариациях, но так и не угадав о чем он:
– У вас какое-то расстройство?
Тотчас сообразила, что вариантов трактовки действительно много, но большая их часть отнюдь не в стиле легкой безобидной насмешки. Истомин смотрел на меня и ощущение того, что воздух становится вязким, густым, не проходящим в организм нарастало. Нет, выражение его лица совсем не менялось, то же ровное и спокойное. Менялись его глаза. Напитывающиеся предупреждением и взгляд становился тяжелеющим, заставляющим замирать, забывать о том, что вокруг мир и люди. Не было этого. Ни мира, ни людей. Было только ощущение, что стоишь у края глубокого каменистого каньона, а ледяной, промозглый ветер, пробирающий до костей, усиливается, и если сейчас будет порыв… И вдруг все резко прекратилось. Передо мной сидел обычный мужик, обычный человек, от которого не расходилась невидимыми мощными, раздраженными волнами энергетика, беспощадно жестко и сильно разбивающая чужую. Внутри легкое смятение от такой резкой перемены, и я физически ощущала, как с легким покалыванием в теле расправляются дотоле спазмированные сосуды и кровь насыщается кислородом, питает голодающие, едва не отмирающие ткани и органы.
– Да. – Очень серьезно согласился он, вновь пригубив кофе. – У меня сплошное расстройство, когда смотрю на современное общество и его выдающихся представителей. Как вы догадались?
Снова смятение. На это раз сильнее. Потому что я всякого ожидала, но не подобного безукоризненного тонкого троллинга.
Я с ним нахожусь несколько минут, но уже поклясться готова самым дорогим – моей любимой машиной, что это первый человек, настолько… тяжелый. И дело не столько в том, что он очень многое объясняет взглядом, не в том, как ощущаешь его и себя, когда он близко и фон его настроения меняется в негативную сторону. Дело в том, что он сложен, потому что… непонятен. Непредсказуем. Не поддается верификации такая резкая смена вектора, но она была. И это особенно напрягало. Непредсказуемы только психи и слишком умные, и те и другие опасны. А здесь, видимо, сразу двое в одном флаконе.
– Алена Васильевна? Вы сигнал с базы потеряли? – лениво осведомился он, вновь пригубив кофе и с легким интересом рассматривая вспыхнувшую меня.
Вспыхнувшую от гнева. Моя фраза, сказанное мной моей проблеме! Истомин иронично блеснул глазами, глядя на меня, посмотревшую в сторону и сделавшую щедрый глоток чая, чтобы успокоиться. Мой взгляд упал на отжатый у Стрельникова чизкейк и я снова почему-то разозлилась.
– Сигнал нот фаунд. – В его голосе легкий отзвук удовольствия.
Это вывело меня из себя, ибо я вообще понять не могла, кто он и что он делает, а ошибаться мне нельзя, это я уже осознала. И он этим пользуется, сидит, глумится и даже не считает нужным это скрыть, а я ответить не могу, хотя он добро дал, но и границы обозначил, когда медленно придавливал взглядом. И то, как я хочу ответить на такое к себе отношение, явно находится в столбце запретов в скрытой от человечества скрижали, с описаниями способов выжить при контактах с оным паскудством.
 
– Вы о чем вообще? – спросила, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закатить глаза и максимально надменным жестом не выплеснуть в него чай.
– Я отвечаю на ваши вопросы, Алена, а вы о чем? – изобразил недоумение, взбесив меня окончательно, – я не знал, кем вам приходится Еремеев, терялся в догадках, все-таки зам у него такой… своеобразный. Если мне что-то интересно, я спрашиваю об этом прямо. Что вас смутило? Вроде бы, в моем любопытстве нет ничего предосудительного.
– Постановка вопроса меня смутила. Почему не спросить нормально: «в каких отношениях вы с Еремеевым», а не сразу после Егора...
– А, это. Каюсь, грешен. Это минус моего типа мышления, характеризуемого тем, что когда думаешь о многих вещах одновременно, то не всегда вовремя понимаешь, что вербально мысль не отражается в постановке предложения, поэтому для коридорномыслящего человека мои вопросы выглядят нелогичными, отрывочными и часто понимаются искаженно. Одна из причин, почему я избегаю общения с людьми.
– Избегаете с коридорномыслящими людьми. – Кивнула я, чувствуя, как кривятся мои губы в усмешке и торопливо сжимая их, чтобы это скрыть.
– Не хотите уточнить, почему тогда я с вами тут сижу?
Откровенная провокация.
Но я не настолько дура, чтобы поддаться подобной манипуляции и позволить увести меня во взрыв из-за того, что, якобы, меня оскорбили. Это срабатывает с истеричками и ущербными личностями, видящим во всем критику и желание себя задеть. Для человека, который понимает, кто он, это такая себе попытка сделать шоу из его эмоций. Потому я, прицокнув языком, снисходительно ему объяснила, с кем он тут в кошки-мышки играет:
– Потому что я не коридорномыслящая, несмотря на то, что вы с завидным усердием стараетесь меня в эту когорту вогнать.
– Не старался. Проверял. Теперь точно сработаемся. – Довольно заключил он, немного прищурившись и вглядываясь в мои злые глаза с легким оттенком интереса.
Да хрен тебе и даже без масла, Истомин, и желательно в жопу. Стрельникову вилы, а тебе, так как от тебя польза, так уж и быть, калибр поменьше.
Пусть дуру себе найдет и развлекается, потому что для меня он – это исключительно мешки с деньгами, защита от шакалов и перспектива развития. Захочет большего, так изначально не на том перроне встал, а у меня туфли слишком дорогие, чтобы их изнашивать лишними передвижениями в его сторону. Да и цена ошибок слишком высока. На миг мою браваду и раздражение жестко обрубила ассоциация с тем его взглядом, с тем ощущением, которым он меня одарил. Которым был щедро одарен Стрельников, еще наверняка имеющий сейчас последствия от этого отношения. Во все дыры, включая черную. Снова чувство мороза по коже.
Тут позвонил Илья и напомнил, что мой обеденный перерыв затянулся, а работы вагон.
Потянулась к сумочке за кошельком, но вовремя опомнилась, что за Егорушку платить – себя не уважать, к тому же его этот вот выгнал до того, как Егорушка оплатил наш с ним романтический обед, вот тогда пусть сам и платит, чай не бедный.
– Извините, работа, – поднялась я и направилась на выход, поморщившись, когда в спину донеслось его насмешливое фырканье.
Желание выплеснуть на него чай стало неопределимым. Но нет. Нужно быть аккуратнее, ибо там, где не можешь контролировать и уже знаешь, что в случае осечки посадка очень жесткая, не стоит делать эти осечки, которые я уже пару раз допустила. Определенно не стоит, а учусь я быстро.
 Глава 4