Герильеро (СИ)
— Это хорошо, что ты взял этих двоих с собой. Я дам тебе еще двух, это твои первые воины, научи их всему, что знаешь.
“Хорошо сказать, научи. Знаю-то я всего ничего” — подумал Вася, но только почтительно кивнул.
— И я вижу на тебе кровь.
Вася дернулся посмотреть на поджившие ранки, но дед остановил его.
— Чужую кровь. Ты ведь лейтенанта убил? — скорее, не спрашивая, а утверждая, произнес закутанный в пончо Контиго.
Вася склонил голову опять.
— Этого мало. У народа Анд слишком много врагов, а ты еще недостаточно воин и уж точно недостаточно вождь. Поэтому завтра вы пойдете дальше и вернетесь не раньше, чем через три месяца.
Внутренний этнограф чуть не застонал — он-то надеялся хотя бы пожить в общине и понаблюдать за индейцами в естественной, так сказать, среде обитания! Двое новичков заранее знали о дальнейшем путешествии, на Иская и Катари необходимость уходить впечатления не произвела. За всех теперь думал касик, но касик сам не понимал, куда идти и что делать. Домой, в Москву? Путь закрыт. А куда идти в Боливии — бог весть. Поэтому он устроил “военный совет” и начал с опроса младших по званию.
Новенький, Римак, предложил уйти в большой город и наняться на стройку.
Второй из них, Пумасинку — вообще завербоваться в армию.
Искай считал возможным вернуться в Комарапу — там их знают и работу найти будет легче.
Катари вспомнил, что его брат работает на оловянном руднике в Йяйягуа и что там всегда нужны люди.
— А что же вы не подались туда раньше? — вспомнил Вася свое знакомство с “музыкантами”.
— Не дошли бы, далеко, — потупился Катари.
Три дня ушли на приведение в порядок одежды и теперь группа выглядела не как оборванцы с большой дороги, а как приличные кечуа, которых можно пустить в гондолу — так тут называли рейсовые автобусы или грузовики, да и вообще все регулярные перевозки. Даже если кто-то раз в неделю ходил группой на рынок в город и обратно — это тоже называли гондолой.
Вот на этих гондолах они за два дня добрались до рудника. Сперва в кузове грузовика до Кочабамбы, столицы департамента, оглушившей их многолюдьем, хотя там вряд ли жило больше ста тысяч человек, а оттуда в Оруро, главный город соседнего департамента. Там Вася с удивлением увидел поезд — да, в Боливии имелась железная дорога и по ней возили из Оруро олово, серебро, медь и прочие богатства горного края. Вот только шла она сильно в стороне от цели путешествия и пришлось потратиться на автобус.
Рудник встретил их не очень-то и радостно, наниматься приходили многие, брали не всех. Рекрутер с шахты прошелся вдоль линейки соискателей, вынул листок и огласил список профессий — машинисты, слесари, подрывники, водители… Специалистов оказалось всего два человека, их сразу отделили и увели. Буквально через минуту подбежал запыхавшийся эмплеадо, клерк из конторы:
— Радиотехников не было?
— Шутишь? — удивился рекрутер. — Ты посмотри на них, сплошные крестьяне.
Конторский скривился:
— Громкую связь чинить надо, а Мигель в больнице, и надолго.
Рекрутер пожал плечами и пошел вдоль строя, тыкая пальцем в грудь выглядевшим покрепче. В ожидании, пока до него дойдет дело, Вася припомнил уроки дяди Миши и после тычка в грудь сказал:
— Я умею паять, сеньор. И немного понимаю в радио.
Рекрутер вытаращился на эдакое чудо — индеец кечуа, знакомый с электричеством!
— Точно умеешь? А что для этого нужно? — прищурился эмплеадо.
— Олово, канифоль и ручной паяльник.
— Смотри-ка ты, знает! Беру!
— Со мной четыре человека, без них не пойду.
Последовала торговля — взять соглашались только Катари и Римака, но Вася уперся и мелких Иская с Пумасинку зачислили подсобниками.
Конторский, недавний студент из Ла-Паса, был потрясен познаниями Васи, ни разу не характерными для человека с гор, и даже порадовался возможности общения с человеком, который имеет кругозор сильно больше Боливии и даже несколько больше Латинской Америки. К вечеру второго дня два студента перешли на разговоры о политике и боливиец ввел Васю в курс происходивших вокруг шахт событий.
После революции 1952 года у власти в стране было левонациональное правительство, оно поощряло кооперативы, профсоюзы, национализировало часть предприятий и даже успело провести ограниченную аграрную реформу. Заодно создало несколько государственных корпораций, в том числе “Комибол”, которой достались почти все оловянные рудники в стране. Вокруг Федерации шахтерских профсоюзов сложилось общенациональное объединение Боливийский рабочий центр, а его руководитель Хуан Лечин даже стал вице-президентом.
Естественно, это не нравилось ни американцам, ни их местным прихвостням. Президента Пас Эстенсоро обвиняли в социализме и коммунизме, да он и сам понаделал ошибок. И в шестьдесят четвертом бац — и военный переворот. Поначалу-то даже Лечин его поддержал, потому как президент Эстенсоро всех подзадолбал, но военные очень быстро показали свое истинное лицо — правую диктатуру. И выперли из страны Лечина и других левых, хорошо хоть не расстреляли. Но зато разгромили и БРЦ, и входившие в него профсоюзы, а “Комибол” приватизировали обратно. Рабочие ответили забастовками — военные ввели осадное положение и несколько раз вводили войска на шахты и заводы. А ответить было нечем, ту рабочую милицию, что совершила революцию 1952 года, как раз левонациональное правительство и разоружило, побаиваясь оставлять такую силу неподконтрольной.
На вопросы о левом движении эмплеадо отвечал скупо, знаний ему не хватало. Выходило, что левые партии постоянно делятся, разваливаются, на обломках создаются новые, но все постоянно грызутся между собой, поскольку каждая группа считает, что только она знает, как надо.
Собственно рудник выглядел довольно примитивно — несколько домиков из рифленой жести, прилепленных прямо к склону, транспортеры руды, вьющаяся между построек узкоколейка… Рабочие поселки тоже не блистали инфраструктурой, есть где преклонить голову на ночь — и слава богу, какие еще стадионы и библиотеки? И все это на фоне бедности, переходящей в сельских районах просто в нищету.
Дни в канифольном дыму пролетели незаметно, самодельный тестер на основе лампочки позволил найти и ликвидировать в радиорубке несколько проблем, но самое главное, Васе удалось наладить громкую связь. С хрипами и помехами, но она заработала. Начальство подивилось такому продвинутому работнику и даже выкатило ему в честь праздника бутылку сингани, эдакой боливийской ракии.
А праздник, как и большинство тут, был религиозный — Вознесение Господне [iii]. И весь вечер, после службы в церквях, шахтеры пили и гуляли, плясали под оркестрики, запускали петарды и даже бахали динамитные шашки, чем, собственно, исчерпывался диапазон культурных развлечений.
Сингани под нехитрую закуску ушла влет, Пумасинку звал на подвиги, Катари предлагал выспаться. Выбрали среднее — попели под флейту и легли спать в выделенном домике недалеко от радиорубки.
Заснул Вася сразу, но дважды вскакивал среди ночи — снились кошмары. В третий раз он решил выйти на улицу, чтобы унять чувство тревоги, да и продышаться после душноватого помещения. Поселок беспробудно спал после вчерашней гульбы, по случаю праздника рабочий день назавтра был сдвинут на час. И в этой тишине тревога никуда не делась, а, наоборот, росла с каждой минутой. Вася прислушивался и приглядывался, пытаясь понять причину. На склонах мигнул фонарик, потом еще раз, потом в другом месте… В ночной тишине лязгнуло железо… Совсем неожиданно свистнул и задушенно заткнулся паровозик узкоколейки — вокруг поселка творилось нечто непонятное, но чуйка верещала, что опасное!
— Подъем, быстро! Валим отсюда!
Растолкать свою маленькую армию не удавалось до тех пор, пока не проснулся Катари и просто не повыкидывал всех наружу. Повысивший голос Римак тут же получил затрещину и все четверо, сжимая в руках немногие пожитки, двинулись за Васей в сторону, которую он посчитал наиболее безопасной.