Летящий ястреб, рыжая лиса (СИ)

— Hanna! Wer ist das?{?}[Ханна, кто это?]
Услышав немецкую речь, Кэтрин, до сих пор безмолвно наблюдавшая за происходящим, встрепенулась. Прежде, чем горничная успела ответить, она воскликнула:
— Фрау Зильберштейн! Wir möchten gerne mit Ihnen sprechen! Das ist sehr wichtig!{?}[Мы хотим с вами поговорить! Это очень важно!]
Брайан и служанка удивленно вытаращились на нее, а из глубин дома послышалось:
— Hanna! Lasse, bitte, die Besucher rein!{?}[Ханна! Пожалуйста, впусти посетителей!]
— Входите. — Горничная посторонилась, пропуская Кэтрин и Брайана внутрь.
Она провела их в гостиную, заставленную лаковой мебелью из темного дерева. Оглядевшись по сторонам, Кэтрин заметила, что фотографии и картины висят на стене в идеальном порядке, бордовая обивка кресел и софы точь в точь повторяет цвет и узор оконных гардин, а паркет начищен до такого блеска, что хочется прокатиться по нему как по льду.
Дверь отворилась, и в комнату вошла высокая женщина лет сорока пяти в строгом черном платье. Ее светлые волосы были уложены в аккуратную прическу, а на бледном лице ярко выделялись небесно-голубые глаза.
— Вы хотели со мной поговорить? — по-немецки спросила она.
— Да, э-э… — Кэтрин запнулась, судорожно подбирая слова. — Меня зовут… Мэри Джонс, а это — Брайан Смит.
— Очень приятно, — проговорила вдова, с любопытством покосившись на Брайана. — А я — фрау Зильберштейн. Прошу, садитесь.
Когда Кэтрин и Брайан уселись в мягкие кресла, вдова распорядилась подать кофе.
— Где вы научились так хорошо говорить по-немецки? — поинтересовалась она.
— Мои дед и бабка по матери родом из Пруссии, — пояснила Кэтрин.
— Ах, что вы говорите! А из какого города?
— Из Бранденбурга. А вы?
— Мы с моим бедным Ульрихом прибыли из Дрездена. — Вдова достала из кармана белоснежный платочек и аккуратно промокнула уголки глаз. — Вы только представьте, переехать из столицы Саксонии в эту дыру! Америка — просто варварская страна, а английский язык — катастрофа! За двадцать лет, я так и не смогла его выучить. Как можно было так исковеркать немецкий, да еще напихать в него кучу французских слов! Пишется так, читается эдак… А произношение… Жуть!
В комнату вошла горничная с подносом. Разлив кофе из серебряного кофейника, она предложила его гостям.
Кэтрин осторожно взяла изящную чашечку и повертела в руках, разглядывая узор. Белый фарфор был расписан синими веточками, цветами и плодами, которые Кэтрин не смогла опознать, и решила, что это лук. Странно, кому пришло в голову рисовать на кофейном сервизе лук?
— В этой отсталой стране даже утвари приличной не достать, — продолжала причитать вдова. — Нам пришлось везти все с собой. Мебель, картины, книги, мейсенский фарфор…
Не далее, как нынешним утром Кэтрин видела в витринах мебель и посуду ничуть не хуже кресел, в которых они сейчас сидели, и сервиза, из которого пили. Но на всякий случай она сочувственно покачала головой.
— А кофе… — Фрау Зильберштейн, оттопырив мизинчик, поднесла чашку к губам, сделала глоток и скривилась. — Разве это кофе? Пережженная бурда! Вот у нас в Дрездене варили настоящий кофе — бодрящий, легкий, ароматный. Боже, как я скучаю по этому дивному вкусу!
Кэтрин с опаской отхлебнула напиток и, к своему удивлению, нашла его вполне приятным.
— Но что же привело вас в эту ужасную Америку? — поинтересовалась она.
— Моему бедному Ульриху предложили место в «Union Pacific», — пояснила вдова. — Ну, знаете, в шестидесятых они строили железную дорогу через всю эту дикую страну?
— Угу, — кивнула Кэтрин. Хоть она тогда была совсем девчонкой и жила в глуши, но даже до нее долетели отголоски грандиозного скандала из-за коррупции и финансовых махинаций этой компании.
— Но мой Ульрих не поладил с этим мошенником Дюраном и вскоре перешел в «Central Pacific», которая тянула рельсы навстречу, с запада на восток. В шестьдесят девятом эту жуткую дорогу наконец достроили, и я так надеялась, что мы сможем вернуться домой!
— Но вы остались.
— Увы. Как вы, должно быть, знаете, в Европе тогда было неспокойно. Эта ужасная война с французами!.. Мы решили переждать здесь годик-другой, но ожидание, как видите, затянулось. Ульрих работал в различных железнодорожных компаниях до тех пор, пока не очутился у этого негодяя Вудвилла.
 
Брайан, до этого отрешенно попивающий кофе, встрепенулся, уловив в потоке немецкой речи имя врага.
— И с Вудвиллом ваш супруг тоже не нашел общего языка? — предположила Кэтрин.
— Увы, нет, фройляйн Мэри, — вдова поджала бескровные губы.
— Почему?
Фрау Зильберштейн гордо выпрямила спину.
— Потому что мой муж был честным человеком, — с достоинством заявила она. — Он спроектировал для этого мерзавца отличную дорогу — прямую, ровную, надежную, как саксонские часы. А этот гадкий Вудвилл…
— …не хотел, чтобы дорога была прямой, — закончила за нее Кэтрин.
— В том-то и дело. Безмозглое правительство этой отсталой страны платит за каждую милю, поэтому, чем кривее дорога, тем больше денег с него можно содрать. В последнем письме мой дорогой Ульрих писал, что этот жулик Вудвилл требует изменить отчет. Написать, что рельсы нельзя пускать по прямой, а нужно прокладывать их через горы, ущелья и еще бог весть какую глухомань.
Кэтрин вцепилась в подлокотники кресла и подалась вперед.
— И что же ваш супруг? — со жгучим любопытством спросила она.
— Ульрих ни в какую не соглашался. Он писал, что в тех горах много… сланца и этого… как его… метана. Я ничего не смыслю в геологии, но как я поняла, строить тоннели в таких местах очень опасно. От малейшей искры все может взлететь на воздух, и тогда погибло бы много людей. Ульрих не хотел брать на душу такой грех. Вудвилл даже предлагал ему огромные деньги, но принципы для моего бедного супруга всегда были превыше всего.
Кэтрин впилась ногтями в пушистый бархат. Если эта информация просочится наружу, то Вудвиллу крышка!
— Скажите, а у вас сохранилось это письмо? — с трудом сдерживая дрожь в голосе, спросила она.
Фрау Зильберштейн недоуменно вскинула брови.
— Простите, фройляйн Мэри, я совсем запамятовала справиться о цели вашего визита.
Этот вопрос застал Кэтрин врасплох. Приходя сюда, она надеялась, что разговаривать будет Брайан. Кто ж знал, что главный геодезист мертв, а его жена не говорит по-английски? В поисках поддержки она взглянула на Брайана. Их глаза встретились, и Кэтрин решилась…
— Фрау Зильберштейн, дело в том, что мой…э-э… друг — индеец…
— Что вы такое говорите! Настоящий индеец? — всполошилась вдова, вытаращив на Брайана ярко-голубые глаза. — Надо же! А я думала, что индейцы носят перья на голове и раскрашивают лицо.
Брайан недоуменно хлопал ресницами, явно не понимая, о чем речь, и с чего это вдруг его персона привлекла такое внимание.
— Ну… он не совсем индеец, только наполовину, — уточнила Кэтрин и начала свой рассказ: — Дело в том, что племя его матери живет на Вороньем Хребте…
Пока она выкладывала свою историю, фрау Зильберштейн лишь охала и сокрушенно качала головой.
— …из этих бумаг мы и поняли, что Вудвилл хочет выбить побольше дотаций из федеральной казны, — закончила Кэтрин.
— Теперь мне все ясно! — воскликнула вдова, прижимая платочек к глазам. — Мой бедный Ульрих! Знаете, мне сказали, что он погиб, свалившись пьяным с обрыва. Что за вздор! Мой дорогой муж никогда не пил ничего крепче пилснера и, я уверена, знал ту местность как свои пять пальцев. Он просто не мог так нелепо умереть! Этот мерзавец Вудвилл велел убить моего несчастного супруга, чтобы он никому не рассказал про отчет. Теперь я точно в этом уверена!
— Вы думаете, Вудвилл на такое способен?
— Конечно! Разве вы не читали Карла Маркса? Нет такого преступления, на которое капиталист не пойдет ради наживы.
Маркса Кэтрин не читала, но, вспомнив резню под Каспером, которую Вудвилл устроил, чтобы по дешевке скупить землю, кивнула.