Глянцевая женщина
— А ты не убивала?
— Нет, конечно! Но я хотела бы узнать, кто это сделал.
— Все хотели бы.
— Мы с вами больше всех заинтересованы — нас ведь обоих подозревают. А теперь еще Пунина.
— Ну уж сегодня-то я точно доказать могу, что ни при чем — нашему депутату Мельникову холодильник ремонтировал. Как раз оттуда и зашел в театр. Думаю, фотки Веркины заберу. Подхожу — на крылечке толпа. Говорят — Пунина тоже грохнулась с пятого этажа, как и Верка. Прямо мороз по коже. У вас маньяк, что ли, завелся? Опять ночь не усну. Слушай, пошли ко мне, а? Мне депутат коньяк хороший подарил. Там у себя налил и с собой дал бутылку.
— Не пью, — сказала Инга.
Не пьешь, не куришь… Ты прямо рептилия какая-то.
— Реликт, хотели вы сказать?
— Пусть будет так. Ну что — пойдешь?
— Нет, не пойду.
— А чего ж тогда села здесь?
— Поговорить хотела.
— Ну так дома и поговорим.
— Нет, лучше здесь. Как вы думаете, у вашей жены был такой враг, чтобы убить мог?
— Стало быть, был, если убил.
— И вы сами никого не подозреваете?
— На то милиционеры имеются. Они за это деньги получают.
— Да что же вы за человек такой?! — возмутилась Инга.
— Человек как человек. Теперь все человеки такие.
— Вот потому-то и убивают людей как мух.
— Чего ты хочешь от меня? Чтоб я искал этих убийц? Я не умею. У меня голова по-другому устроена. Вот холодильник или даже телевизор отремонтировать — это пожалуйста. Как говорится, каждому свое.
— А между прочим, мозги-то у вас как раз устроены как надо.
— Да ну? — с насмешливым удивлением поднял брови Санек.
— Правда-правда. Вы, сами того не замечая, высказали три очень ценных соображения.
— Это какие же?
— Вы, во-первых, сказали: у вас маньяк, что ли, завелся? То есть вы выдвинули версию о серийных убийствах — это раз. Во-вторых, это выражение: «у вас». Значит, уверены, что Убийца, работает здесь же. И в-третьих, вы сейчас произнесли «убийцы», то есть вторая версия — что маньяк не один работал.
— Ну надо же, какой я умный. — Он посмотрел на нее, хитро прищурившись: — И какую же версию ты выбираешь?
— Даже не знаю. Слишком мало информации. Надо думать. И надо с людьми разговаривать. Меня они все почему-то избегают. Я — чужая.
— Да и я не особенно свой. Правда, на все тусовки мы ходили с Веркой — премьеры, юбилеи. Она любила это дело. Про себя говорила: я — светская женщина. — Он иронически хмыкнул: — Тоже мне, высший свет, у нас в Зарубинске. Смех, да и только. Ну я тоже ходил с ней. Так что всех, в общем, знаю. Да и в гостях у многих был. И к нам гости ходили.
— Вот видите — вы все же больше свой для них, чем я. Давайте так: вы по гостям сейчас ходите и беседуйте, а я здесь попытаюсь кое-что разузнать, войду в доверие, вызову на откровенность. Идет?
— Слушай, поехали ко мне, — вдруг резко встал Санек. Он неожиданно понизил голос до шепота: — Мне кажется, здесь всюду;- глаза и уши. С полчасика поговорим, а потом я тебя отвезу обратно.
Сейчас он выглядел абсолютно трезвым и очень серьезным. И Инга неожиданно согласилась.
— Только вот что, — сказал он, — давай сначала тут поползаем немного — вдруг какие улики найдем? Вот эта лестница ведет прямо на пятый этаж. Скорее всего преступник убегал по ней. Мы поднимемся здесь, пройдем к тому месту, где он ее сбросил, и спустимся по центральной лестнице к выходу.
— Милиция же все вокруг с собакой обошла, — неуверенно проговорила Инга, но согласилась. Вдруг да и в самом деле что-нибудь найдут?
Они поднимались, внимательно оглядывая буквально каждую ступеньку.
— Смотри, — шепнула Инга на втором этаже.
У поворота в коридор, в самом углу, за выступом порога, белел клочок бумажки. Он был так скомкан, буквально скатан в шарик, что совсем не бросался в глаза. Подняв его, Инга аккуратно расправила бумагу. На клочке убористым почерком было написано: «У кабинета парикмахеров в 14».
— Кабинет парикмахеров как раз на пятом этаже! — ахнула Инга.
— Точно! Это записка убийцы! — взволнованно прошептал Санек. — Он назначил ей там свидание, а записку потом отобрал.
— Значит, она ему доверяла, если пошла.
— Наверняка тут шуры-муры. Она хоть старая и толстая… была… но, видно, тоже имела дружка на стороне.
— Что будем делать? Отнесем в милицию?
— Нет, сначала поедем ко мне. Обмозгуем как следует это дело.
Они прошли по пути неизвестного убийцы, но больше никаких улик не отыскали. На пятом этаже Инга немного задержалась и невольно глянула вниз, наклонившись над перилами.
— Не боишься, что сброшу? — невесело пошутил Санек.
Инга отпрянула.
— Боюсь. Я же тебя совсем не знаю, — честно призналась она.
— Ну тогда поехали, — буркнул он, — я тебя дома задушу и в унитаз спущу.
— Не пугай! — задрожала она. — Ты себе даже представить не можешь, какая я трусиха.
— А с виду вроде храбрая.
— Давно доказано — все трусы с виду храбрые.
Они спустились вниз. Кроме вахтера и уборщицы, там никого уже не было. Уборщица в длинных резиновых перчатках мыла пол в вестибюле.
— Вот, — обратилась она к Инге и Александру, — дожила — в театре следы крови замываю.
Видно было, что женщина очень нервничает и ей хочется поговорить на эту тему. Из своего закутка вышел вахтер.
— А я вот валидол сосу, — сообщил он, невесело усмехаясь, — я бывший фронтовик, всякого навидался, но чтоб такое… Завтра же подаю заявление об уходе. Это притон разбойничий какой-то, а не театр.
— Вот-вот, — поддержала его уборщица, — я давно говорю: здесь нечисто. Я тридцать лет здесь проработала. Помню, какой театр был до прихода этой сатаны, Миры Степановны.
— Тише вы, — испугалась Инга.
— Так никого же нет! — воскликнула радостным голосом уборщица. — Все же, как мыши, разбежались! Им же все по фигу! Убивают тут, не убивают — им наплевать. Лишь бы ничего не делать и денежки большие получать.
— Да какие тут деньги, в театре-то, — отмахнулась Инга.
— Хо-хо, — саркастически произнесла уборщица, — еще какие! Они все тут лопатой гребут!
Разговор получался интересным. Переглянувшись, самозваные детективы чуть заметно кивнули друг другу, решив задержаться.
— На чем же можно делать деньги здесь? — спросила Инга, усаживаясь на стул.
— На всем! — затараторила уборщица. — На ремонт выделяют? Выделяют. А они ремонтируют? Нет. В репзале с потолка течет, как только дождик на улице; да и на сцене тоже. Вечно ведра подставляем да тазы в реквизите берем. Понаставим везде. Это дело? Хоть бы крышу чуть-чуть залатали. А у них в кабинетах не капает. Вот это первое. То есть, значит, деньги дают на ремонт театра, а они их в карманы в свои кладут. Теперь второе. У нас есть доставальщик такой… Ну как его?..
— Снабженец, — подсказал вахтер.
— Вот-вот. Так этот жук ворочает такими делами, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Ну и, конечно, делится с начальством. А как же? За то и держат. Посуди сама, — доверительно обратилась к Инге словоохотливая женщина, — на спектакль выделяют опять-таки средства. Ткань на костюмы, декорации, то-сё — все это денег стоит. А кто, скажи мне, проследит — сто метров ткани ушло или же двести? А разницу, как говорится, опять в карман. Дальше идем. Гуманитарку немцы присылали несколько раз. Что коллективу перепало? Остатки с барского стола. А они магазины пооткрывали с той гуманитарки. Потом еще придумали: инвентаризацию провели во всех цехах — и в реквизиторском, и в костюмерном — везде, где можно. Для чего? Думаешь, правда навести порядок хотели? А ни хрена подобного! Все, что получше, бухгалтерша списала — и поделили меж собой. Мебель тоже. Всю мебель в кабинетах поменяли. С каких шишей, если уж мы такие бедные? И сколько они тех гарнитуров напокупали? Один — себе в кабинет, другой — домой, а списанные — те на дачу. Вот так, голубушка, а ты мне говоришь — какие тут, в театре, деньги.
— Кафе забыла, — подсказал вахтер.