Выше стен (СИ)

— Давай. Кто вперед. До ворот! — Я резко стартую и бегу как дурной, но она не отстает.
Порывы ветра усиливаются, подгоняют в спину, сбивают с ног, перекрывают доступ кислорода. Впереди возвышается громадина родного дома, он пуст, потухшие окна, словно глаза потерянного пса, вглядываются в приближающуюся стихию и взывают о помощи. Ему так нужно не быть одиноким…
Мы одновременно вбегаем по ступеням и тормозим у входа. Регина лезет за ключом в карман, но медлит и отступает на шаг, позволяя мне самому открыть дверь.
Захлопываю ее за нашими спинами, и ощущение, что мы только что чудом оторвались от смертельно опасного врага и теперь нам все нипочем, с головой накрывает обоих, а мир снаружи в то же мгновение укутывает непроглядная белая пелена.
Мы смеемся как ненормальные, эйфория бурлит в крови. Я веселился так только после наркоты, когда по дурости пару раз пытался с ее помощью уйти от проблем. А сейчас я счастлив реально, без допинга.
И ее яркие вишневые губы хочется поцеловать.
Я моргаю и отворачиваюсь. Пора окончательно завязывать с бухлом — все алкоголики рано или поздно становятся сентиментальными, как этот ушлепок Валерон.
Стремительно темнеет, снаружи усиливается ветер. С новой силой разгорается головная боль.
— Ура, мы спасены! — провозглашает Регина низким бархатным голосом, бросается на меня и душит в объятиях, как делала уже, кажется, сотню раз, но я не знаю, куда деть руки. Сердце подскакивает к горлу. Надо просто посильнее сдавить ее, как раньше, но я не решаюсь. — Как р-романтично — стихия, мрак, опасность, и ты рядом… Наверное, я не снесу восхищения! — улыбается она, видя мою душу насквозь, и отстраняется, а меня скручивает тоска.
По инерции придерживаю девочку за плечи, помогаю снять куртку, вешаю ее на золоченый крючок рядом со своим пальто и, как на невидимом поводке, тащусь за Региной в темные глубины дома.
Притихшие от ужаса комнаты погружены в полумрак, черные, сгорбленные силуэты мебели застыли в причудливых позах, только ветер беснуется за окном, исступленно выламывая рамы.
Под потолком загораются люстры, желтый свет заливает пространство. Регина отдергивает руку от выключателя и смотрит на меня, будто я сейчас решу ее судьбу.
В этой тревоге и неизвестности есть особенный уют, чувства обострены, атмосфера пропитана электричеством, сенсоры сбоят.
Мы вот-вот перейдем незримую черту, Регина тоже понимает это, и чудовищная неопределенность повисает в воздухе. Нам предстоит провести наедине целую ночь — это обстоятельство напрягает почище экзаменов.
Проблема в том, что я не готов к обязательствам. Она не вовремя в моей жизни, но по спине табунами ползут мурашки, и я соображаю с огромным трудом.
— Чем займемся? — Она решается первой и дрожит, а я отшатываюсь. Хочется дать себе же по пустому лбу. Пора осадить коней. Это ни в какие ворота не лезет. Даже если взять на себя ответственность, облачиться в рыцарские доспехи и ринуться отстаивать честь прекрасной дамы, никто не поймет — ни родители, ни окружение. А я не хочу быть рыцарем. Я вообще та еще мразь…
— У нас лютый препод завтра… Если не подготовлюсь — казнит. — Я выдумываю самую тупую из всех отмазок и закрываюсь в комнате. Переодеваюсь в старую толстовку и джинсы, зажигаю пыльную лампу и сажусь за стол, за которым когда-то решал школьные примеры и задачи.
Я честно стараюсь забить башку учебой, но вскоре понимаю, что идея не из лучших: стены трещат, ветер воет, в стекла скребутся ледяные когти вьюги. Древний, исступленный смертельный ужас копошится в груди, я грызу кончик ручки, не в силах сосредоточиться. Много лет подряд, из вечера в вечер, я сидел тут над уроками, а за стенкой плакала мать. Я не знал, как ей помочь, и точно так же бесцельно жевал пластик колпачка. Иногда она входила сюда заплаканная, гладила меня по макушке, опускалась на уголок кровати и говорила, говорила, говорила… О том, как несправедлив к нам отец. О том, как нам будет хорошо, когда мы отсюда уйдем.
Шумно вздыхаю и потягиваюсь до хруста в суставах. Надеюсь, она вовремя увидела предупреждение МЧС и плотно закрыла форточки.
  
Робкий стук раздается так неожиданно, что я вздрагиваю.
— Свят, извини за беспокойство, но… У нас Славик пропал, — из коридора раздается приглушенный голос Регины.
Я категорически не хочу с ней пересекаться. Трясу головой и снова отмазываюсь:
— Брось, он в кладовой, спит как труп. Проверь в домике, который купила Наташа!
— Его там нет, Свят!
Чертыхаясь, выбираюсь из-за стола, иду на зов и налетаю на испуганную бледную девчонку. В огромных бездонных глазах стоят слезы, белый шрам на лбу придает ей вид несчастного, перетерпевшего множество лишений ребенка. На ней безразмерный свитер, свисающий до коленей, стройные, украшенные татуировками ноги отливают бронзой. Однажды они сжимали меня так, что наутро болели ребра, но это было… горячо.
Пару секунд я молчу как придурок и обреченно соглашаюсь:
— Ладно, я поищу на улице, а ты — дома. Окей?
Набрасываю пальто и, померившись силами с бураном, налегаю плечом на тяжеленную дверь. Снег мгновенно залепляет глаза и нос, проморгавшись, я спускаюсь со ступеней и что есть мочи ору свое собственное имя — словно ищу и не могу найти самого себя.
Гребаный сюр. Кота нигде нет.
Из-за спины выбегает Регина и, кутаясь в куртку и проваливаясь в сугробы, мечется по двору. Винтажные ботинки зачерпывают голенищами снег, голые ноги покраснели от холода, но она, кажется, не замечает.
— Славик, где ты, моя радость? Откликнись, вернись, пожалуйста, здесь тебя любят!
Душу словно обварили кипятком, и горло сжимает спазм.
Голубой газ зимних сумерек скопился над крышами, вереницы желтых лампочек мигают и качаются на ветру… ощущение уюта, почти осязаемая сказка, предчувствие праздника — я как будто вернулся в детство. Захлестнувшая меня параллельная реальность настолько явственна, что душат слезы.
Метель, канун Нового года, гирлянды на собственноручно наряженной елке, мне семь, я счастлив и горд…
Правда, тот вечер тоже закончился воплями, руганью и битьем посуды. Поправляю воротник и всматриваюсь в непроглядную белую мглу.
Пофиг. Я уже вырос и не нуждаюсь в этих воспоминаниях.
Мы, как полоумные, носимся в снежной круговерти. До тех пор пока виновник переполоха наконец не обнаруживается: сидит на подоконнике в столовой на манер цветочного горшка и с недоумением наблюдает за нами, а его мохнатая голова, как нимбом, подсвечена настенным светильником.
— Я тебя на шапку пущу, шерстяной ублюдок! — Грожу ему кулаком, и Регина, прыснув от смеха, пускается в уговоры:
— Не ругай его, Свят. Ты только прочувствуй, какое он подарил нам счастье! Даже если сотворит что-то похлеще, мы все равно будем его любить, ведь так?
Она преграждает мне путь, убирает с раскрасневшихся щек влажные волосы, долго и пристально рассматривает меня, лишая возможности нормально дышать, и шепчет:
— Мы со всем определились, но… Я все равно люблю тебя, Свят. Не как брата. Что мне делать, я так люблю тебя…
У меня сносит крышу. Еще доля секунды, и я скажу ей то же самое. Откажусь от всего, что было в прошлом. Я такой идиот…
Ветер бьется о кирпичную кладку забора, вгрызается в черепицу над головой, треплет гирлянды и целлофан на обернутых на зиму туях, залетает за шиворот и отрезвляет ледяными оплеухами. Я цепляюсь за остатки здравого смысла и хриплю:
— Ты замерзнешь. Пошли внутрь.
***
Оставив Регину наедине с наглой безответственной скотиной (еще одной, помимо меня), я отваливаю в подвал: нужно прибавить отопление и проверить коммуникации, а когда возвращаюсь, в столовой горит яркий свет и шумит вода.
А я ловлю себя на мысли, что нахожусь дома… Неважно, где он расположен, не важна обстановка. Это просто дом. Просто девочка, которая ждет. Может, несмотря на всю отстраненность от набивших оскомину человеческих радостей, и у меня все же есть надежда?..