Выше стен (СИ)

В перерыве удается тайком подключить телефон к розетке возле офиса, но я не пользуюсь им — экономлю заряд на вечер.
Доставляю последние заказы, сдаю нервному менеджеру квитанции и чеки и, смачно послав его про себя в пеший эротический, отваливаю. Смена окончена.
Я трясусь в час пик в переполненном автобусе, а снаружи проплывают серые фасады зданий, серые лица прохожих и серые лужи. Разговоры попутчиков о тяжелой жизни, лязг и рычание мотора сливаются в монотонный шум, но мне не к чему подрубить наушники, чтобы заткнуть уши.
Дома ждет бардак, пустой размороженный холодильник, темные углы и одинокий долгий вечер — мать предпочла сбежать с тонущего корабля. Ей пофиг на меня, но злости нет — сменилась апатией. Сегодня я слишком вымотан и желаю только одного: без происшествий добраться до дивана, как можно скорее уснуть и забыть, что никому в этом мире на хрен не сдался.
В памяти всплывают огромные испуганные глаза дурочки в момент, когда я был сверху, и я ощущаю в руках предательскую слабость. До хруста сжимаю в кулаке поручень, но слабость никуда не девается.
— Сука, придурок конченый… — Упираюсь лбом в дребезжащее стекло и тяжело вздыхаю. — Какого хрена ты творишь…
Да, признаю: мне ее жалко.
Это изрядно усложняет поставленную задачу, но не отменяет ее.
Надо отдохнуть, и мозги заработают правильно. А эмоции я выключу — я умею ими управлять.
Старый микрорайон на отшибе поливает гадкий мелкий дождь.
Покидаю загазованный салон, набрасываю капюшон и по бурой листве чешу прочь от остановки. С проводов срываются ошалелые птицы, сбиваются в стаю и, хрипя, зловеще кружатся над крышами.
Призрачная надежда, что мать все же одумалась — заняла денег, оплатила счета и вернулась домой, — тут же гаснет: окна нашей убогой квартиры по-прежнему темны, во дворе ни души.
Но на сломанной лавке у подъезда я замечаю одинокую сгорбленную фигуру, напрягаю зрение и ошарашенно выдыхаю. «Папина радость»…
Как по наитию, она оборачивается, смотрит в мою сторону, и черные губы разъезжаются в невменяемой улыбке.
Я не готов к такому повороту — замираю и пытаюсь понять, какого хрена здесь забыла эта идиотка, но от усталости и сам соображаю с трудом.
Дурочка резво вскакивает, поднимая фонтаны мутных брызг, прямо по лужам бежит ко мне и виснет на шее. Едва не падаю и отстраняюсь, но она мертвой хваткой сжимает мои плечи.
— Привет, Святик! — Из ее рта вырываются облачка пара, по щекам катятся черные слезы, зубы стучат. Точно так же ко мне липнул дезориентированный испуганный котенок, когда я за пазухой тащил его домой. — Где ты был? Почему не пришел на занятия? Я так тебя ждала, везде искала!
— На работе. Ты тут какими судьбами? — выдавливаю я.
— Хочу помочь. Принесла кое-что очень нужное. Для тебя.
Она снимает рюкзак, долго роется в нем, загадочно улыбается и выгребает из его темного нутра… наличку. Две толстые пачки пятитысячных банкнот с трудом умещаются в ее мокрых ладонях.
 18 (Святослав) 
Я так задолбался, что не могу уловить суть немой сцены.
Дурочка держит в худых руках гребаный миллион, и таких денег, даже работая в поте лица, поднять она не могла никак…
И тут меня молнией сражают озарение и дикая головная боль: налик явно из сейфа папаши.
Он настолько расслабился, что перестал его закрывать — теперь у них настоящая семья, все строится на доверии, бла-бла-бла.
«Папина радость» воспользовалась ситуацией, умыкнула деньги и притащила их мне. Но зачем?
«Что же ты делаешь, дура?..» — я мысленно матерюсь и в ступоре смотрю в ее расфокусированные глаза. В них плещется обожание и такая преданность, что вконец становится дурно. Кажется, я перестарался и она на самом деле на мне помешалась.
— Ты хоть понимаешь, что тебе за это будет? — Хочется схватить ее за грудки и как следует встряхнуть, чтобы вернуть в сознание, но она только беззаботно пожимает плечами:
— Мама убьет, потому что я сбежала из дома, не взяв телефон. Но такое уже случалось. Я повинюсь, и меня простят.
  
— Я про деньги! — рявкаю я, и ее черная губа кривится от обиды.
— Они все равно лежат без дела, и лучше потратить их так! — Дурочка настойчиво сует пачки мне в руки, и я по инерции крепко сжимаю их. — Вот. Я знаю, что ты нуждаешься. Заплати ЖЭКу. Купи себе красивую одежду — ты достоин только дорогих вещей. Пусть у тебя все будет хорошо.
Глаза обжигает, словно в них попала пыль, но я стараюсь мыслить связно.
Как бы лояльно к ней ни относился папаша, такого проявления заботы о хахале он точно не поймет.
Это залет.
Черт, это кража, за такое надолго сажают! Дурочка по собственной инициативе вбила в крышку своего гроба огромный надежный гвоздь.
Она быстро прячет руки в карманы некогда моего пальто, а деньги остаются в моих руках. Невменяемая девочка вверяет мне жизнь, и только от меня зависит ее будущее.
Происходящее напоминает давний случай, приключившийся со мной во время поездки в Африку. Местные продавали туристам живых кур, и для приготовления пищи обезглавливать их нужно было самостоятельно. Отец даже вручил мне большой нож, да вот только я не смог… В итоге он сделал все сам, а потом еще долго гнобил меня за малодушие, но я все равно отказался есть сваренный из несчастной курицы суп.
Воспоминания уступают место реальности — осеннему вечеру, мерзкому дождю, безнадеге и дурочке, стоящей напротив.
Я здесь по милости ее мамочки. Это их появление разрушило мою жизнь, так какого же черта? Сейчас идеальный момент, чтобы начать действовать.
— Спасибо! Ты даже не представляешь, как меня выручила! — Я рассовываю пачки по карманам и улыбаюсь как мудак. — Не хочешь подняться? У меня нищета и романтика. И света нет. Зато есть горячий чай. И не только…
Дурочка покачивается, хватает меня за рукав промокшей ветровки и хрипит:
— А я и пришла, чтобы остаться до утра.
От ее простоты и целеустремленности тошнит. Она здесь, потому что хочет как можно скорее закончить спор, в котором мне уготована участь полного лоха и героя порноролика. Но я больше не против. Папочку тоже пора расстроить.
Галантно придерживаю ее за талию и тащу к подъезду. Она худая, ее так просто сломать — стоит лишь сжать чуть посильнее, и… непроизвольно отдергиваю руку, опережаю ее на пару ступеней и быстро поднимаюсь на нужный этаж.
Поворачиваю в замке ключ и подталкиваю ее в полумрак прихожей.
Дурочка неловко разувается, передает мне мое насквозь промокшее пальто и пустой рюкзак. Тут не хоромы, но ей, кажется, пофиг — она выискивает кого-то взглядом, и, едва сонный Славик показывает из кухни нос, взвизгивает и бежит к нему. Запускает пальцы в мягкую шерсть на тугом пузе и хихикает:
— Каким милым он стал! Живые существа чувствуют любовь и заботу и от этого расцветают. Даже бабочки тянутся к тем, кто относится к ним по-доброму!
— Халявщик он, вот и все… — Я иду к «будуару», расшвыриваю ногами скомканные шмотки и забираю из бара бутылку вермута. — Тебе надо согреться, иначе заболеешь. Пойдем.
Провожаю дурочку на кухню, услужливо отодвигаю табурет, эффектно чиркаю зажигалкой, подпаливаю фитили на оставленных матерью свечах и наполняю густым пойлом стаканы.
«Папина радость» восторженно разглядывает меня, томно вздыхает и периодически забывает закрывать рот.
Я несу какой-то лютый бред: якобы мне с ней хорошо и пора открыто ходить по шараге в обнимку, а еще — всем рассказать, что мы теперь вместе.
Пьяный язык заплетается, но включать актерские навыки нет желания и сил — подливаю вермут в стаканы, тупо спаиваю ее и напиваюсь сам. Так будет легче перешагнуть через себя и ненужные принципы.
— Свят, а если бы ты узнал обо мне кое-что неприятное… — Она вытягивает из моей пачки сигарету и прикуривает от огонька свечи. — Ты бы смог меня простить?
Мне становится смешно. Неужто дурочка пришла повиниться? В любом случае уже поздно — я в нужной кондиции и на обочину не сверну. Дело больше вообще не в ней. Дело в папашином скотстве.