Выше стен (СИ)
Скорбно киваю, но не чувствую за собой вины.
Потому что я знаю его.
Знаю, поэтому и доверяю.
У Свята красивая душа — как у мамы и Андрея. И мой сводный брат, вероятно, тоже чист душой.
История Свята даже немного перекликается с историей Славы, но есть одно большое но — в отличие от него, мой неведомый сводный брат несправедлив к отцу.
Маме всегда приходилось со мной нелегко, но Андрей, навещая нас в нищете оклеенной театральными афишами комнаты, выслушивал меня и искренне вникал в проблемы, а его напутствия всегда достигали моих неправильных мозгов. Отчим, единственный во всем мире, помогал мне и маме, с его помощью я смогла попасть к крутым специалистам-мозгоправам, каких не было в нашем городке. И предстоящая вторая ступень реабилитации тоже стала возможной.
Он как никто беспокоится и о сыне — по сей день часто звонит бывшей жене и самому Славе, но они не отвечают или бросают трубку.
Тогда Андрей становится бледным, молчаливым и задумчивым, и оттаивает только в присутствии мамы.
Мне обидно за Андрея. И очень хочется вразумить сводного брата.
Божественные запахи еды лишают остатков разума, но я креплюсь — залезаю на подоконник и, прислонившись спиной к черному зеркалу стекла, наблюдаю за мамой — вооружившись прихватками, она вынимает из пышущего жаром ада духовки запеченную форель, фыркает и чертыхается.
Миниатюрная, светловолосая, улыбчивая и скромная… Интересно, а какая мама у Славы?
— Ма, Андрей решил расстаться с женой из-за тебя? — брякаю я, но мама спокойно разворачивает фольгу, отделяет лопаткой добротный кусок и аккуратно перекладывает в тарелку.
— Что ты. Это случилось задолго до нашего знакомства. В этом нет ничего удивительного, Регина. Люди меняются, перестают видеть и чувствовать друг друга… Они продолжали жить под одной крышей, но, когда Андрей нашел квартиру и выплатил отступные, Аля ушла. Ну а Слава… Слава — совершеннолетний, физически развитый парень. Он сам принимает решения, и Андрей, к сожалению, не вправе привести его силой…
Мама осекается и испуганно смотрит на меня, но оптимистичная улыбка тут же озаряет ее тонкие черты.
Все-таки мама — прирожденный дипломат: не сдается, даже допустив оплошность, а ее мягкий вкрадчивый голос может усмирить разъяренную кобру. После всего, что приключилось со мной в детстве, это немудрено. Но она никогда никого не осуждает и умеет находить нужные слова. Они с Андреем — идеальная пара.
— Я спросила, потому что тот парень… — Я спрыгиваю с подоконника и в нетерпении кружу у стола. — Он… прошел через подобный опыт. Его папа выставил их с мамой из дома и обзавелся другой семьей. И парень очень страдает.
Мама выдает мне вилку и салфетку и хмурится:
— Как, говоришь, его зовут?
— Мам, выключай гиперопеку. Неважно! Вы и так всех мальчишек отвадили, хочешь, чтобы и этот сбежал? Не забывай, доктор велел предоставить мне максимальную свободу действий и самовыражения. Хватит пугаться моих разбитых коленок!
***
Я долго не могу уснуть — разглядываю огромные голубые звезды в черноте окна и гадаю, в какой стороне расположено волшебное место с потрясающим, завораживающим, щемящим сердце видом на уютные жилища счастливых людей.
Уверена, Свят еще никого туда не приводил. И я бы очень хотела побывать там снова.
Сладко потягиваюсь и улыбаюсь в темноте.
Сегодня был отличный день, самое время пожелать красивому мальчику Святославу спокойной и доброй ночи.
***
С утра зарядил дождь, стучит по асфальту и турникам, ржавеющим на спортивной площадке, скучные занятия тянутся медленно, как липкий, вязкий густой кисель. Руку сводит от бесконечной писанины, мозги плавятся от заумных объяснений преподавателей, рот сводит от зевоты.
Чтобы раскрасить невыносимо скучные будни и позлить Кэт, сегодня я вамп — в экстремально коротком мини и красной цыганской блузе. На переменах, накинув пальто, в компании ее подружек вразвалочку шатаюсь по территории, смачно харкаю под ноги, похабно шучу и ржу как конь, но не перестаю думать о Святославе. И пусть он не ответил на эсэмэс, ни разу не попался мне на пути и не пришел в курилку, я кожей чувствую его. Возможно, у него занятия в другом крыле. Возможно, он занят — помогает быковатому товарищу со свиными глазками, возможно…
У пожарного выхода, под кустом сирени я вижу мокрого котенка.
Он истошно кричит и дрожит, и я, бросив в урну окурок, под смешки и улюлюканье одногруппниц спешу на помощь. Хватаю его, прячу за полой пальто и разглядываю.
— Привет. Не плачь, пожалуйста. Я — Регина. А ты?
Котенок замолкает, а я вдруг замечаю, как он потрясающе похож на Святослава — грустный, сероглазый, взлохмаченный, но, кажется, породистый.
11 (Святослав)
Ветер усилился, ощутимо похолодало — еще пару недель, и осень дождями, грязью и беспробудным депрессняком наглухо укутает город.
Поднимаю капюшон, дую на замерзшие пальцы, взбегаю по кирпичам разобранной стены и снова занимаю свой наблюдательный пункт.
Без посторонних здесь тихо и… тоскливо. Я привык к одиночеству, однако сейчас мне внезапно становится некомфортно в нем.
Аккуратный уютный двор Яны вдалеке освещен фонарем, но ее окно мертво — окончательно оставив попытки встретиться и поговорить, в этом июне она уехала в столицу. Мое прошлое перечеркнуто и навсегда забыто, зато папашин дом сияет желтым теплым светом.
Дружная семейка собралась за ужином. Идиллия.
С досадой потираю шею и сплевываю в темноту — «папина радость» чуть не удушила меня в приступе истерики, и мне пришлось проводить ее до самой калитки. Я дал слабину, когда она повисла на мне, испугался за нее, усомнился в своем отношении в ней, проникся сочувствием.
Пару мгновений я обнимал ее искренне, потому что когда-то давно умел сопереживать людям, но теперь недоумеваю: что за гребаный цирк она устроила?
Яна тоже иногда притворялась слабой и беззащитной, но делала это так тонко, что я, даже просекая все ее уловки, не мог устоять и потакал капризам.
Ну а Гафарова исполнила все так топорно, что мне сейчас и смешно и тошно. Интересно, она реально принимает меня за дебила и считает, что после такого я упаду к ее кривым ногам?
Щелкаю зажигалкой и глубоко затягиваюсь. Зеленоватый след огонька еще несколько минут мелькает перед глазами, обманывая зрение.
Итак, девочка сравнила меня с вещью. Все же она проницательная — сразу просекла, что я реально всю жизнь был вещью, которую родители рвали на части. Главным аргументом в их скандалах.
Но в одном «папина радость» ошиблась. Я — не «хороший».
Посмотрим, как она запоет через месяц.
Вглядываюсь в безмолвный ледяной космос, нависший над городом, считаю звезды и убиваю сигареты.
Однажды отец, запалив меня за курением, разразился истерическими воплями и пообещал урыть, если еще хоть раз учует запах. С тех пор я укуриваюсь до легкой дурноты. Каждый день.
Он всегда считал, что лучше знает, как мне жить. Читал нотации, доставал «мужскими» разговорами, настаивал на крутом московском вузе и обещал безоблачное будущее, если я буду придерживаться заданного им курса. Я верил ему, пока не понял, что его слова ничего не значат.
Моя девчонка сейчас в столице, и мы могли бы быть вместе.
На секунду память выдает ее глаза, полные слез, и мою циничную отповедь на ее предложение забить на обстоятельства и продолжать встречаться. Черт знает, может, я сам во всем виноват, но держать ее при себе, не имея шансов преуспеть в этой жизни, было бы куда циничнее.
Теперь, вместо того чтобы покорять новые горизонты, я, словно хиккан, сижу на задворках и наблюдаю, как засыпает коттеджный поселок, как гаснут огни, как над ним разверзается плотная, непроглядная, гнетущая пустота.
Коротко жужжит телефон, словив отголосок фантомной радости, быстро достаю его, но, прищурившись, наблюдаю на экране лишь тупое сообщение с желтым смайликом.