Тонкая работа
Я сказала, что только посвечу у двери – пусть сама убедится, что там никого нет, и, пока она рыдала и цеплялась за покрывала, я с дрожащим фитильком в руке подошла к двери, ведущей из спальни в гостиную, и – будто во сне – рывком отворила ее.
За дверью было темно. Гостиной не узнать: во всех углах громоздились какие-то смутные черные груды – как корзины с разбойниками в арабской пьесе «Али-Баба». Неужели я приехала из Боро в «Терновник» только затем, чтобы в конце концов меня зарезал какой-то вор?! А если вор попадется знакомый – ну, скажем, один из племянников мистера Иббза? Бывают же совпадения.
Так я стояла в темной комнате, настороженно озиралась, готовая в любую минуту, как только увижу вора, закричать: мол, не троньте меня, я своя! – но, конечно же, никого там не оказалось, в гостиной было тихо, как в Божьем храме. Убедившись в этом, я быстро подошла к двери в коридор и высунулась за дверь: в коридоре тоже тишина, слышно было лишь, как где-то в отдалении тикают часы да подрагивают оконные стекла. Но, доложу я вам, не очень-то приятно вот так стоять, в одной ночной рубашке, с чадящим фитилем в руке, посреди огромного спящего дома, где хотя и нет воров, но привидения наверняка водятся. Я захлопнула дверь, прошла через гостиную в спальню Мод, закрыла и эту дверь и, подойдя к кровати, поставила ночник у изголовья.
– Вы видели его? – спросила она. – Агнес, скажите честно, он там?
Я хотела было ответить, но осеклась. Потому что краем глаза заметила в углу, где стоял черный шкаф, нечто – длинное, белое, оно слабо мерцало и колыхалось на фоне черной дверцы… Ну, я ведь говорила вам, что у меня богатое воображение? Так вот, мне почудилось, что это мать Мод встала из могилы и явилась сюда – попугать меня. Сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди, я завизжала, и Мод завизжала тоже и схватилась за меня.
– Не смотрите на меня! – кричала она. А потом: – Не уходите! Не оставляйте меня одну!
А потом я разглядела, что это за белое пятно, и чуть не запрыгала от радости.
Потому что это был всего-навсего кринолин: я прижала его хозяйской туфлей, чтобы закрыть шкаф, но пружина ночью расправилась, вышибла дверцу, та ударила о стену – этот грохот и разбудил Мод. Теперь кринолин висел в шкафу на крючке и чуть заметно колыхался. От звука моих шагов пружины зазвенели.
В общем, когда я все это увидела, то чуть не расхохоталась, но, поглядев на Мод, которая все сидела, глядя дикими глазами, белая как мел, и судорожно цеплялась за меня, я подумала, что жестоко с моей стороны смеяться, когда человеку так плохо. Я зажала рот ладонями, постаралась успокоить дыхание и тут почувствовала, что зубы у меня выбивают дробь. Мне почему-то стало жутко холодно.
Я сказала:
– Ничего страшного, мисс. Там ничего нет. Вам привиделось.
– Привиделось, Агнес?
Она положила голову мне на грудь и затряслась. Я отвела прядь волос от ее лица и прижимала ее к себе, пока она не затихла.
– Ну вот, – сказала я. – Теперь вы сможете заснуть? Дайте-ка я подоткну вам одеяло вот так.
Я попыталась ее уложить, но она только сильнее вцепилась в меня.
– Не уходите, Агнес! – сказала она вновь.
– Меня зовут Сью, мисс, – поправила я. – У Агнес скарлатина, и ее отправили в Корк. Вспомните! А теперь вам надо лечь, иначе вы простудитесь и тоже заболеете.
Тогда она посмотрела на меня, и глаза ее, по-прежнему черные, казалось, чуть потеплели.
– Не уходите, Сью! – прошептала она. – Мне страшно.
Она дышала как младенец, и руки у нее были теплые. Лицо гладкое, как слоновая кость или алебастр. Еще пара-тройка недель – и, если наш план удастся, она будет лежать на другой кровати, в сумасшедшем доме. Кто ее тогда пожалеет?
И я отстранилась от нее, но только на миг, а потом перелезла через нее и легла рядом под одеяло. Обняла ее одной рукой, и она прижалась ко мне. Что мне оставалось делать? Я сильнее прижала ее к себе. Она была такая нежная. Не как миссис Саксби. Совсем не как миссис Саксби. Скорее как ребенок. Она все еще дрожала, а когда ее ресницы коснулись моего лица, мне стало щекотно, как будто перышком провели. Потом дрожь прекратилась, и она заснула.
– Хорошая девочка, – сказала я очень тихо, чтобы не разбудить ее.
На следующее утро я проснулась за минуту до нее. Она открыла глаза, увидела меня, смутилась, но попыталась это скрыть.
– Я просыпалась ночью? – спросила она, не глядя мне в глаза. – Я говорила глупости? Говорят, я во сне иногда несу всякую чушь – другие храпят, а я вот… – Она покраснела и улыбнулась. – Но как хорошо, что вы пришли и посидели со мной!
Я не стала рассказывать ей про кринолин. В восемь часов она отправилась к дядюшке, а в час я пошла забирать ее – на этот раз помня об указующем персте. Потом мы погуляли по парку, побывали у могил и у реки, потом она занималась рукоделием, потом дремала, потом ее позвали ужинать, а я просидела у миссис Стайлз до половины десятого, когда пришла пора возвращаться и укладывать ее в постель. И снова было все как в первый вечер.
Она сказала:
– Доброй ночи! – и положила голову на подушку, а я в своей комнате стояла и прислушивалась, когда же щелкнет, открываясь, шкатулка, а потом, подкравшись к двери, смотрела, как она достает портрет, целует его и кладет обратно.
Но не прошло и двух минут после того, как я задула свечу, и из-за двери послышалось:
– Сью!
Она сказала, что не может заснуть. Что ей холодно. Попросила обнять, как вчера, и крепко держать, а то она снова чего-нибудь испугается во сне и проснется.
То же она говорила и на третий день, и на четвертый – и так каждую ночь.
– Вы не против? – спрашивала она.
Агнес никогда не была против, уверяла она меня.
– А вы разве никогда не спали вместе с леди Алисой, когда жили в Мейфэре?
Что я ей на это могла ответить? «Наверное, – думала я, – это естественно, чтобы хозяйка и служанка спали в одной постели, как простые девчонки».
С Мод это и впрямь получалось естественно. Больше она не кричала во сне. Мы спали рядом, как сестры. Да, совсем как сестры. Мне всегда хотелось, чтобы у меня была сестра.
И тут появился Джентльмен.
Глава четвертая
Он прибыл, наверное, недели через две после меня. Подумать только, всего две недели! – а время в «Терновнике» текло неторопливо, дни, похожие друг на друга как две капли воды, были такие размеренные и долгие, что один день там вполне мог считаться за два.
Однако я не скоро изучила особенности и привычки обитателей дома: понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к обществу других слуг, а им – привыкнуть ко мне. Поначалу я никак не могла взять в толк, почему я им не нравлюсь. Я обычно спускалась в кухню и здоровалась со всеми, кто там был. Например: «Добрый день, Маргарет. Привет, Чарльз!» (Это мальчик-слуга.) «Как поживаете, миссис Кекс?» (Это наша кухарка, я не шучу, ее на самом деле так звали, и никто и не думал над этим смеяться.) И Чарльз, бывало, глянет на меня испуганно, а миссис Кекс пробурчит в ответ: «Очень хорошо поживаю, благодарю вас».
Мне казалось, они смотрят на меня как на столичную штучку, словно своим присутствием я давала им понять, что есть такой город Лондон, где им никогда не побывать и ничего там не увидеть, потому что сидят они в этом богом забытом медвежьем углу безвылазно.
И вот в один прекрасный день миссис Стайлз отвела меня в сторонку и сказала:
– Надеюсь, вы не будете в обиде, мисс Смит, если я дам вам один совет? Не знаю, как было заведено у ваших прежних господ, но только здесь… – Любой разговор она начинала такими словами, я к этому уже привыкла. – Не знаю, как там было заведено у вас в Лондоне, но только здесь, в «Терновнике», мы блюдем различия…
Оказалось, миссис Кекс сочла себя оскорбленной до глубины души из-за того, что я здороваюсь со служанкой, состоящей при кухне, и с мальчишкой раньше, чем с ней. А Чарльз решил, что я насмехаюсь над ним, когда желаю доброго утра. Все это, конечно, чушь и выеденного яйца не стоит, но для них это было жизненно важно, а что вы хотите, если в будущем у вас никакого просвета – знай себе бегай с подносами да меси тесто. В общем, мне стало ясно: если я впредь хочу рассчитывать на их расположение, надо держать ухо востро. Я отнесла мальчишке плитку шоколада, которую захватила с собой еще из Боро, да так и не съела, Маргарет подарила кусок душистого мыла, а миссис Кекс преподнесла пару модных черных чулок, что раздобыл мне по просьбе Джентльмена Фил.