Братья. Книга 3. Завтрашний царь. Том 2

Ознобиша сглотнул. В горле противно пискнуло. Эрелис смотрел на него, серые глаза улыбались.
– Правду молвить, отважный брат, мы не известны были о твоём желании подоспеть к решительной битве. Мы ждали тебя, чтобы протрубить в рога ополчения.
Гайдияр закатил глаза и с шуточным стоном откинулся на подушки.
– Итак, правдивый райца… – снова заговорил Эрелис. – Когда-то давно я спросил тебя, отчего в Шегардае мне верят во имя отца, славного благодетельным правлением, а в Выскиреге я прозываюсь ворёнком.
Невлин сдавленно охнул.
– Надо было мне сразу про непотребство сказать, – зевнул Гайдияр. – Я бы переловил болтунов и задал плетей, а самых бесчинных отправил каяться над волнами. – И хохотнул. – Да и райца сберёг бы портки, что по твоей милости в Книжнице просидел.
Восемнадцатый царевич подхватил было веселье, но Гайдияр оглянулся через плечо, и Хид, кашлянув, смолк.
Эрелис медлительно кивнул:
– Ты прав, смелый осрамитель нечестия. Поносные речи о праведных непозволительны. Однако твоя карающая рука, сбив худые вершки, не тронула бы корешков. Я воззвал к проницательному разуму Мартхе из желания знать, чем питаются корни злословия. Мне править Шегардаем, я хочу взращивать то доброе, что сеял там мой отец, и убежать… самой возможности превратного истолкования моих дел.
Ознобиша быстро покосился на Ардвана. Сын рыбака не подвёл. Рука носилась над церой, испещряя воск маковым семенем летучих письмён. Ардван изредка вскидывал глаза, взгляд был острый, цепкий. «А ведь мы стоим у начала великого дееписания, – подумал вдруг Ознобиша. – Первый камешек возлагаем. Кто разглядит его, когда поднимутся башни?»
– Значит, таково моё счастье, – горестно вздохнул Гайдияр. И сгрёб под спину подушки. – Окажи милость, великий брат! Уж ты пни сапожком, если на двенадцатом Гедахе меня вдруг дрёма возьмёт.
«Откуда узнал, что я Двенадцатого помяну?..»
Эрелис кивнул.
– Теперь наш малый круг воистину полон. Говори, райца. Я желаю услышать твою правду.
Ознобиша прикрыл глаза веками. «Первый камень в подстенье…»
– Итак, – произнёс он, – по воле моего государя и во славу древних правд, вручённых этому райце наставниками и книжной наукой, я начинаю. Да склонят к нам ухо Боги доблестных праотцев и Владычица, карающая всякую ложь!.. Во дни благородного Первоцаря, соимённого завтрашнему правителю Шегардая…
Гайдияр шумно вздохнул.
– Не прогневайся, государь! – ворвался в сосредоточение райцы торопливый голос Ваана.
Ознобиша вздрогнул, распахивая глаза. Нарушение обряда требовало чрезвычайной причины!
К старому книжнику обернулись все, кроме заменков.
Эрелис спросил невозмутимо:
– Что встревожило тебя, умудрённый наставник?
Ваан с трудом разогнул колени.
– Ты волен в моей седой голове, но святой долг учёности обязывает меня… Юный райца сразу начал с ошибки… страшусь внимать дальнейшему, не поправив услышанного…
Дымка зевала во всю пасть, заново устраиваясь на любимых коленях. Молодые кошки разгуливали по коврам, ловили веретено Змеды, играли с золотым хвостом плети.
– В чём ошибка? Укажи.
– Неопытный райца назвал минувшего и будущего царей «соимёнными», запамятовав, что держит речь о высочайших особах. Рассуждая о государях, следует почтительно величать их «тезоимёнными». Иное недопустимо.
Гайдияр вроде намерился говорить, но Эрелис поднял руку.
– Я не слышал от моего райцы ни единого слова, произнесённого безрассудно. Как было на сей раз, добрый Мартхе?
Ознобиша поклонился:
– В замечании умудрённого бытописца есть правда, но примем во внимание цели орудья, коего был удостоен этот слуга. Трудись я над книгой для убеждения простецов, я, несомненно, назвал бы государей «тезоимёнными». Однако разыскание совершалось лишь для моего повелителя и для тех, кого ему будет благоугодно уведомить. Оттого я счёл должным высветить не величие упомянутых, но единство крови и сердца, посрамляющее века. Я хотел, чтобы внимающим предстали двое мужей, стоящие плечом к плечу. В знак близости я и назвал их «соимёнными».
 
Эрелис кивнул:
– Продолжай, правдивый Мартхе.
– А ты, старая каверза, запри-ка лучше рот на замок, – добавил великий порядчик.
Негромко сказал, но в светлых седеющих волосах как будто искра мелькнула. Ознобиша неволей вспомнил Галуху, смертельно трусившего Гайдияра. И то, как по исаду бежала волна сдёрнутых шапок, согнутых спин. Тень власти, древней и даже в милости – страшной… Показалось или нет, будто в чистых жирниках чуть дрогнуло пламя?
Ваан побелел и сник мимо подушек, шепча о помиловании.
– Итак, – с удовольствием повторил Ознобиша, – во дни благородного Первоцаря, соимённого завтрашнему правителю Шегардая, у андархов случился разлад с племенем, ныне именуемым Прежними. Здесь мы не будем судить об этом разладе. Отметим лишь, что Прежних нередко мнят дикарями, чуждыми закона и власти, однако давние грамоты, обретённые в Книжнице, утверждают иное. Слава андархов в победе над сильным народом, а не в напраслине. Прежние постигали ход звёзд и возводили гордые крепости, а в битву их водили цари.
Из маленькой прихожей, из-за толстых занавесей и наружной двери, раздались шаги, приглушённые голоса. Ознобиша слегка встревожился. Страже ещё не время было передавать копья. Великан Сибир неслышно скользнул к выходу. Скрипнул засов. Рында вернулся, ведя Обору. При виде полусотника Гайдияр мгновенно вскочил и, не спрашивая позволения «великого брата», вместе с Оборой исчез за дверьми.
Ознобишу толкнуло предчувствие. Его речь нарушили уже во второй раз. Жди третьего. Да кабы не оконечного.
Голос Эрелиса вскроил общее замешательство:
– Что там, Сибир?
– Прости, государь, Обора не сказывал, – виновато прогудел сын кружевницы. – Воеводу ему зови, да и всё. – Подумал, добавил: – Последний раз они так полошились, когда сеггаровичи с ялмаковичами хлестаться надумали… не серчай, государь.
Ваан картинно заслонился ладонью. Что за обращение! Недопустимо!
Эльбиз вскинула голову. «Дядя Сеггар пришёл?..»
Ардван сосредоточенно записывал.
Эрелис кивнул.
– У защитника столицы множество дел, важность коих превыше бесед о прошлом семьи. Думается, известия всяко не минуют нашего слуха. Продолжай, райца.
– Обычное предание усматривает у Прежних лишь вожаков, избираемых на время войны, – сказал Ознобиша. – Мы же, следуя правде, намерены говорить именно о царях, ибо вновь открытые записи прямым словом гласят о наследовании венца. Итак, оружной дланью Первоцаря был повергнут последний государь Прежних. Бездна времени являет нам поединок двоих Орлов: Эрелиса и Орао. Побеждённый оставил младенца-сына. Вдова же его… – Ознобиша вздохнул, – от людей звалась Олорицей, что на старом языке значит «лебедь».
Он остановился перевести дух. Царевна Эльбиз, опустив бёрдо, хмуро и отрешённо смотрела перед собой. Ту грамотку в недрах скрыни выпало раскопать именно ей.
– Дело завоевания требовало непреклонных решений, – продолжал Ознобиша. – Первоцарь созвал великих бояр. В кругу совета звучали громкие голоса, обрекавшие юного пленника смерти, дабы Прежние не воспрянули. Бояре настаивали на казни торжественной и принародной, дабы уберечь престол от самозваных наследников.
Ознобиша вздохнул, спрятал руки в широкие рукава. Здоровая кисть тотчас сжала больную. Перед глазами качнулась «Умилка Владычицы», пальцы вмяли в тело плетежок из верёвки, принявшей мученичество Ивеня. Этот плетежок был с ним безотлучно. Пережил всё. Ознобиша его так и не снял, потому что память не отдают.
– Полагаю, здесь уместно вспомнить сегодняшний день и призывы ужесточить наказание за россказни о якобы спасённом младенце Аодхе, сыне Аодха, коими полнится Левобережье. Недовольные горазды воскрешать «истинных» венценосцев, ведь недовольных бывает достаточно во все времена… Однако вернёмся во дни Первоцаря. Итак, был оглашён приговор, утверждавший новую лествицу. Наследнику Прежних, неполных пяти лет, прилюдно отсекли голову. И выставили на воротах столицы, свидетельствуя истину его смерти. Разрозненные известия пока ещё не открыли нам имени Обезглавленного, зато сохранили слова матери, потерявшей дитя. Вдовую царицу отправили в строгое заточение, но вскорости разнеслась весть о произнесённом ею проклятии. «Мой сын, – якобы посулила она детям Первоцаря, – будет вечно преследовать вас, заглядывая в глаза. Он воскреснет ещё не однажды, а ваш лучший сын, андархи, станет огнём…»