(Не)добрый молодец (СИ)
Вскоре они пришли в другое здание, в котором не располагалось келий для монахов и послушников, а в разных помещениях неизвестного назначения находились женщины. Ещё в одном находилась мастерская для переписки книг.
Серафимом оказался высокий и худой монах, с поникшим взглядом, безликими чертами лица и тонкими пальцами, суетливо перебирающими края собственной одежды.
— Серафим! Привёл тебе отрока для обучения. Считать и читать умеет, писать тоже, но не по-нашенски… Нужно поправить его умение, чтобы писал, как должно, а не по иноземному. Справишься?
— Справлюсь, — тонким фальцетом ответил тот.
— Ну и хорошо. Учись отрок, и будет тебе счастье! — после этого двусмысленного напутствия отец Анисим кивнул Вадиму и вышел из библиотечной кельи.
Как только за ним закрылась дверь, Серафим обратился лицом к Вадиму.
— Вижу, тебе не терпится приняться за дело? Думаешь, что нашёл себе лёгкую работу? Да⁈ Нет, тут ты, литвин, ошибаешься, труд переписчика тяжёл. Работа переписчика кропотлива, и времени на неё уходит очень много. Не успеет солнышко подняться, а ты уже перья раскладываешь, оно уже зашло, а ты сидишь и пишешь под светом свечи. А света у нас немного, — кивнул монах на небольшое окошко, затянутое помутневшим бычьим пузырём. — Поэтому работаем при свечах и днём, и ночью. И это ещё не всё! Руки тоже нужны не грубые, а глаза сильные, чтобы не уставать. А ну, покажи руки!
Вадим даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал пронзительный фальцет Серафима. В недоумении он протянул руки вперёд.
— Так, руки чистые, мозолей нет, пальцы тонкие. Подойдёшь. А теперь, вот тебе первое задание — сделать чернила! Сможешь?
— Ммм, так я не знаю, из чего.
— А я расскажу, я расскажу, — пробормотал еле слышно Серафим и стал перебирать барахло на полке. — Вот она, заветная, да, да, — бормотал он про себя еле слышно, копаясь среди мелких предметов. — Так! Слушай и запоминай!
«Ако если чернила заробити хошь, то сходи к дубу, поклонись ему во весь поклон, да собери орехов с листьев тех, которые чернильными зовутся. Отмерь равный вес от них, да добавь столько же вишневого клея, а как всё перемешаешь до праха, добавь мёду и оставь в сенях на две седьмицы, шоб вгнилось яко дрождие. А как по угноению клею, то добавь доброго мёду кислого, опосля вложи двенадцать железных пластинок, одинаковых с лица. Да на верёвку их свяжи и в тепло оставь весь ковш. И кажный день в обе седьмицы приходи и мешай три раза на дню, пока не устоятся. Опосля назначенного срока тронь языком, если не будет чувствоваться сладость, то медком разбавь, пока сладость не явится».
— Угу, а есть эти самые чернильные орешки, мёд и вишнёвый клей?
— То надобно тебе собрать. Мёд у Митрича спросить, чернильные орешки в лесу набрать, да высушить, да смолоть и провеять. Железные пластины по числу апостолов у кузнеца спросить. А за вишнёвым клеем тебе нужно в деревню сходить, да самолично сковырнуть с дерева. То слёзы вишни, смола её, их надобно много набрать, а то лето быстро пройдёт, а осень пора страды, а там уж и зима.
— Это прямо квест какой-то, — пробормотал про себя Вадим. — Сходи туда, возьми то, потом туда, и туда, и туда… А получишь — чернила, а не золото.
Серафим сделал вид, что не слушает бормотание Вадима и продолжил.
— А сейчас займись порядком. Надобно убрать пыль, всё расставить, и вот тебе связка гусиных перьев. Их очинить, как вот это, — Серафим показал образец, — и сложить в кувшин, что на столе стоит. Как сделаешь, так можешь идти к кузнецу за пластинами.
Вадим молча стал выполнять требуемое. Наведя порядок и намучавшись с перьями, он получил в руки от вернувшегося Серафима листок с азбукой.
— А теперь пора тебе тренироваться. Отец Анисим говорил, что буквы у тебя и на русские даже не похожи. Иди на песке тренируйся, как научишься, меня позовёшь, я гляну, если понравится, то будешь помогать мне.
Вадим по своей привычке пожал плечами и отправился тренировать каллиграфию на песке. Быстро найдя подходящее место возле странноприимного дома, он принялся чертить на песке буквы тонкой палкой. Не стило, конечно, но и песок — не бумага. Вдоволь намучившись, ушёл на обед, а потом заявился к кузнецу.
— Здорово, Елизар, а я к тебе от Серафима.
— Што, сбежал к нему?
— Не сбежал, а ушёл, и не к нему, а к отцу Анисиму. А тот меня самолично привёл и в руки ему передал. Да я хотел уйти вообще, но Анисим придержал меня. Я ему сперва помог, теперь и он мне. Да и помощь вам в Пустыни не лишней будет.
Кузнец хмыкнул.
— То верно! А ты, паря, глупый, сердце своё не слушаешь, а сразу бежишь куда. Осмотрись, здесь никто не держит, захочешь, всегда уйдёшь. Только одному сейчас нигде не сладко, лиходеи да тати по дорогам ходят. Так и не то страшно. Только выйди за ворота, так и мертвяка увидишь, а то и на отряд ляхов нарвёшься, а они никого не щадят.
— А они ненавидят русских?
— Нет, им всё равно, да и кого русичем сейчас назвать? Кто казаком хочет поминать себя, кто вятичем, кто рязанцем, кто московитом или кромичем. Кажный щас сам за себя, а не за общее. Блажь то, не едины мы, как пальцы растопырены во все стороны. Да и казаки меж собой не едины, донские не любят запорожских, а те — яицких. Эх, да что о том говорить, только душу бередить. А ты чего пришёл?
— Серафим послал меня чернила делать. Нужны двенадцать железных пластин, да чтобы нанизаны на верёвку оказались, как бусы.
— Аа, понятно. У него чернила заканчиваются, а сам ко мне не хож, вот и воспользовался оказией. Не любит он меня, а я его. Гадкий он и личину свою скрывает. Ну, что же, поможешь мне, и я тебе помогу.
Вадим вновь пожал плечами, круг замкнулся, деваться некуда.
— Помогу.
— Тогда за дело!
И весь день до самого позднего вечера они калили железо. Вадим работал мехами, стучал маленьким молоточком, бегал за водой и выполнял всё, на что указывал ему кузнец.
— Хорошо поработали, — уже вечером сказал Елизар. — Завтра придёшь, ещё поможешь с утра, я тебе пластины и отдам. Есть у меня, токмо дырок в них наделать надобно. Как раз ты и сделаешь. Да, и Акиму я скажу, пусть сегодня он дежурит. Вымотался ты, паря, не след тебя мучить. Ему не сильно-то тяжело будет, знаю я его, пройдоху.
Вадим умылся у бочки, смыв с себя грязь и пот и, добравшись до палатей, без задних ног задрых в общей келье. На этот раз он проснулся, как только заслышал голоса людей вставших раньше его. Встав, оделся и отправился завтракать, а потом — к кузнецу, проигнорировав Серафима.
— Пришёл, ну, давай, покажу тебе, как в пластинах дырки делать. — Сказал кузнец вместо приветствия.
Они быстро с этим управились, а потом Елизар взял кусок железа, разогрел его и, вынув из домны, стал охаживать сначала большим молотом, а потом и маленьким.
— Вот, держи! Это наконечник для копья. Короткого, как ты и хотел, для сулицы. Завтра с Митричем пойдёшь, тебе всё равно в лес надо, или с Анисимом, они тебе помогут древко под него выбрать. То долгая песня. Сначала срубить, потом высушить надобно.
— А можно у вас нож потом будет купить? — решился спросить Вадим.
— Можно, отчего же нельзя. Тебе боевой?
— Нет, перочинный.
— Перочинный? Это штоб перья очинять? Маленький штоль? Так будешь приходить ко мне, сделаем, и денег не возьму. Небольшая в нём нужда, и железа хватит. Надо на болото сходить, руды набрать, а то у меня совсем уже заканчивается. Так у тебя деньги есть?
— Есть, но не знакомые они вам.
Вадим вынул монетку рублёвого достоинства и показал её кузнецу.
— Эка невидаль! Я такое никогда и не видел, да и невозможно такое сделать. Ни англицкие, ни немецкие купцы того не привозили. Мала, а всё чётко пропечатано, и по-русски написано. Надо же! Да буквы какие-то и русские, и одновременно иноземные. А металл незнакомый. Откуда они у тебя, паря? — кузнец удивлённо поднял глаза на Вадима.
— Не знаю, туманом занесло. Был туман, мы шли, мертвяки напали, я побежал, споткнулся, упал, провалился в болото. Выбрался. А потом нашёл у себя в карманах вот это! — и Вадим показал на мелкую монетку в руке Елизара.