Мой папа-сапожник и дон Корлеоне

В общем, как всегда – Хачик спросил Вачика, Вачик Ташика, Ташик Аркашика, и так постепенно собралась необходимая информация. Но переданная в обратном направлении, она обросла подробностями и прочими гиперболами и выглядела теперь примерно как фильм-катастрофа. Согласно полученной информации, падение папы было трагически неизбежным и героически прекрасным. Обреченность только добавляла к безупречному облику Хачика мученических красок.
В сухом остатке история вытанцовывалась такая.
Летучий партизанский отряд, объявивший войну русским челнокам, состоял из двадцати восьми боевиков, шестнадцати человек штабного назначения и руководителей подразделений и еще двух светлых голов, которые и дергали за все веревки. Два генералиссимуса – это много, это слишком, подумал Хачик и конечно же решил воспользоваться слабым местом в обороне противника. Ведь там, где две головы, со временем появляются две дороги. А дороги, как правило, норовят разойтись. Вам в Керчь, а мне в Одессу.
В целом папа был бы настроен мирно, если бы собственными глазами не видел тело убитой челночницы. Он ее знал, конечно, что называется, и при жизни. Она была миловидной, решительной и без налета скорби о своем новом положении. Да, она кандидат и даже преподаватель вуза – но это в прошлом, а прошлое миф. Сейчас она здесь, в этом прекрасном автобусе, едет за прекрасными товарами в прекрасную Финляндию, и ей нравится ее жизнь. Ей очень нравится жизнь. Не знаю, что в этой мантре было правдой, а что лишь успешным элементом самовнушения, но она так действительно говорила. А теперь вот не говорит. И как ни странно, русская эта женщина носила армянскую фамилию, потому что, так же как и наша Люся, связала свою жизнь с армянином. Правда, он был милым волооким интеллигентом питерского разлива, не говорившим ни слова на языке далеких предков. Безутешный вдовец рыдал на плече папы и говорил, что не знает теперь, как поставить на ноги красивого и своенравного сына-подростка. Ну и папа, конечно, не вытерпел. Он позвонил в Ереван и сказал в трубку коротко и определенно:
– Пора, братья.
– Неужели тебе нравится убивать? – спросил Хачик, глядя в глаза правой головы.
– Да что ты, – усмехнулась правая голова и посмотрела влево. Сейчас место было пусто, но обычно там восседала левая голова. – Я в жизни даже червяка не задавил.
– Один из твоих парней убил женщину. Мою женщину. На меня работала.
Видно было, что правая голова едва подавила насмешливый вопрос «а сам-то ты кто?» и спросила только:
– Значит, это карма?
– Что? – не понял папа. У Марио Пьюзо такого слова он не встречал, но безошибочно понял, что это что-то связанное с судьбой.
– Она, наверное, громко кричала, а мой парень – любитель тишины.
– Хм… Твой парень ничего не знает о тишине. А если говорит, что знает, если говорит, что имеет ее в себе, то, значит, он украл ее у кого-то. Не у тебя ли?
Правая голова забеспокоилась. Он был весьма расположен к потустороннему, но сейчас вот не понял ни бельмеса в том, что сказал этот лысоватый чернявый олух. Нет, в книгах Кастанеды он не встречал таких терминов. Нет, он был не готов признать немедленное поражение, хотя признал, что встретил достойного соперника.
– Что мой парень сделал?
– Спроси лучше, чего он не сделал?
– Перестань топтать мне мозг, – правая голова начала раздражаться. – То, что ты меня нашел, еще не дает тебе право…
– Твой партнер не придет. Не жди его, – сказал папа.
Правая голова, в принципе уже единственная, бешено ворочала шестеренками. К этому моменту было уже понятно, что партнер не явился на назначенную встречу. А вот причины неявки вызывали вопросы.
– Хочешь узнать почему? Спроси меня об этом сам.
Все это время папа стоял, а осиротевшая голова сидела, растекшись в кресле. Не меняя позы, «генералиссимус» махнул охране. Нарочито подобранные, насупившие брови на юных лицах ребята вышли из комнаты. Голова указала Хачику на кресло напротив. Но папа садиться не стал. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенную вдоль стопку бумаг и бросил ее перед головой. Тот потянулся, а потом вдруг понял, что поторопился, выдал свой интерес, свой страх. Запоздало спросил:
 
– Что это?
Хачик развел руками – прочитаешь, узнаешь.
Голова цапнула бумажки, зашелестев, начала читать. Шуршание становилось мелким, дробным и каким-то беспрерывным – как будто мышь грызла упаковку, чтоб подобраться к сахару. В этих бумагах черным по белому говорилось о том, что компания, которой официально владели они с партнером и которая до сего момента успешно прикрывала рэкетирский промысел, теперь, можно сказать, опорочена, осквернена, да-да, растерзана. По этим бумагам выходило, что партнер отдал свою долю этому армяшке. Как так?! Правая, а теперь единственная голова облизала губы.
– Что ты с ним сделал?
– Не беспокойся, брат. С ним все в порядке.
– И где он?
– Ему сейчас хорошо.
– Не сомневаюсь, – усмехнулся осиротевший.
– Знаю, о чем ты подумал, друг, – теперь папаша улыбался. – Все не совсем так. Совсем не так. Он сейчас загорает в одном приятном местечке. Думаю, что так. Да.
Пока папа говорил, словно в реальном времени вершил судьбу открепившегося партнера, этот, оставшийся, пытался привлечь внимание своей охраны. Однако безуспешно. Троих сильных, как телки, и таких же неопытных юнцов крепко держала папина троица – бухгалтер-диссидент, психиатр Тигран и безумный Гагик.
Ничего сверхординарного папа не сделал. Он не пролил ни капли чужой крови. Просто он дождался своих верных товарищей, и все вместе они провернули стандартную операцию по а) выявлению слабого звена и б) применению полученной информации. Было установлено, что партнер правой головы, то есть голова левая, тяготился своим компаньоном, небезосновательно предполагая, что может пасть жертвой его властолюбия. Поэтому было решено честно выкупить его долю и отправить на вечное поселение в какой-нибудь райский уголок Юго-Восточной Азии. «Честно выкупить» – означало решить его денежные проблемы и предъявить неоспоримые доказательства того, что, если он немедленно не примет «армянское предложение», следующим в списке жертв может оказаться он сам. Доказательства оказались грандиозными, они помогли полностью перетасовать колоду на рынке межотраслевого транспорта.
Дело в том, что Сомов Леонид Васильевич, правая голова, не только был ментовским информатором, но и выстукивал донесения конкурирующей бандитской группировке. Он долго вычислял, кто же тут самый сильный, к кому, наконец, примкнуть. И ведь верно чувствовал, сукин сын, что время небольших боевых фаланг стремительно уходит, и просчитался в одном – думал слишком долго и наследил извилинами. Теперь он, как блоха, был весь на раскрытой ладони Хачика, а тот мог раздавить его, как блоху, а мог и помиловать.
– Убивать меня ты не будешь, – констатировал Хачик. – Но тебя могут убрать свои, если узнают. Так?
– Да, – не пытаясь юлить, согласился Сомов.
– Тогда мы партнеры.
– И все? Нет других условий?
– Почему нет? Есть. Ты отдаешь мне парня, который убил мою женщину.
– Бери, он твой.
– Вот так вот просто отдаешь? – искренне поразился папа легкости, с которой Сомов сливал своих.
– Он солдат, знал, на что шел.
– Воины так не поступают.
– Я разве сказал, что он воин? Он солдат, мясо, он расходный материал.
– Не понимаю я этой твоей философии. Но, может, это даже и к лучшему.
– Скажи, куда его доставить, и тебе привезут тело.
– Нет, – жестко ответил отец. – Если я решу его наказать, то сделаю это сам. Живого!
Почему противники появляются всегда ценой чьей-то жизни? Почему конкуренция не может быть здоровой, животворящей? Этот вопрос кольнул мирного сапожника в самое сердце, но ответа в своем сердце он не нашел. Не мог найти и ответа на насущный вопрос сегодняшнего дня – что делать с убийцей несчастной кандидатши. Отдать его под суд? Ведь целый автобус свидетелей мог указать на убийцу. Но где гарантия, что суд будет справедливым? Тогда он обратился к своей библии – к бессмертному творению Марио Пьюзо. Обманчиво-легкий Пьюзо (есть же такие люди!) не рассказал ничего утешительного. История похоронщика Бонасеры, которую он и так знал наизусть, выпотрошила последние сомнения. Дон Корлеоне, самый мудрый человек на земле, самый справедливый и самый несчастный, потому что он знал – покоя не будет. Не мир пришел я дать вам, но меч. Папа закрыл книгу и вышел на кухню.