Жертвуя малым (СИ)
Когда-то на территории резервации обитали десятки стай, были волки горные, лесные и степные, теперь осталось только три, и одна из них — та, вожаком в которой был седой шаман, дед Акмэ.
«Когда-то, — рассказывала его внучка роботу, лежа в шалаше на пахнущих смолой еловых ветвях, — у нас, лесного народа, и у народа гор, у народа степей, — у каждого племени был свой бог. Но потом прозвучал Зов, и боги ушли, и больше никогда не возвращались. Они создали завесу для нас, защитный туман, очищающий скверну неубранной смерти, и это было последнее благо, которым они одарили наши племена. Это было очень давно: деду о тех временах рассказал его отец, а отцу — его дед. Уже тогда это была только история, и у нас мало кто в нее верил.
Но однажды я плясала в дыму, и голоса Отцов говорили со мной. Они поведали мне о безымянной пещере в Пустых горах, о пещере, в которой сокрыто тело последнего из богов, не такого, как прежние, тело нового последнего бога. Я вернулась с троп духов и рассказала деду и другим вожакам, что видела. Но они не поверили мне. «Не ходи туда, — так сказали они. — Мы запрещаем тебе».
Я послушалась, и долго-долго не плясала. И тогда тени Отцов стали являться мне во снах, и звать меня, приглашать пойти к месту упокоения последнего бога. Они показали мне его, он был ярок, бел и ядовит, и я подумала, что ослепну, отравлюсь его ядом, если буду смотреть еще. Я перестала спать, но голоса шептали мне наяву, и я стала больной. Каждый день ли, ночь были как ночь полнолуния, мне хотелось выть, стать простой, бежать сломя голову в чащу, кусаться и кататься по траве.
Ты знаешь, я шаманка, дочь шаманки, и я никогда не принимала простого облика, с тех пор как родилась. Таким, как я, мудрым Матерям, запрещено принимать простой облик. Но в то время я была сама не своя, я была больна и глаза мои постоянно слезились. И однажды я не выдержала, умчалась в лес и носилась за ветром, ловила собственный хвост, выла, обливаясь слезами, глядя в покрытое оспинами лицо белого солнца. И тогда я услышала другой шепот, он звучал в корнях деревьев, змеился в шорохе трав, звенел в свисте птиц и шелестел в дуновениях ветра. Этот шепот, этот голос не был мне знаком, он звучал в первый раз, и он был невыразимо прекрасен. «Иди, маленькая дочь, — шептал он. — Иди, и найди своего бога».
Я слушала этот шепот, и болезнь моя излечилась. Я вернулась в стаю, сказала деду, что ухожу. Он ни слова не возразил, лишь прикрыл постаревшие глаза ладонью. Я простилась со всеми людьми, и отправилась в Пустые горы, и голоса Отцов указывали мне путь. Я пришла, и спустилась в подгорный мрак, и увидела бога: яркого, белого и ядовитого, прекрасного, как шепот, излечивший в родном лесу мою болезнь. Я увидела тебя, ништожжистоу, я нашла тебя, и обратно в стаю мы вернулись вместе. Ты — последний бог, ништожжистоу, последний бог по эту сторону мира, и только ты можешь помочь нам: мне и стае, только ты сможешь очистить землю от скверны неубранной смерти».
Она уже не лежала, она сидела, обхватив худые колени, и смотрела из-под нечесаной челки внимательно и строго. Он сидел напротив нее на земле, в ее шалаше они были вдвоем, никто не мешал им вести беседы. Он ответил взглядом на взгляд, ощущая, как трудно, со скрипом, работает его программа. Он так и не сумел восстановиться полностью после долгих лет заточения, и он не знал, что вызвало сбой в системе, когда он вступил в туман, пытаясь вернуть новую хозяйку в стаю.
Сейчас он чувствовал, что не понимает. Он не понимал смысла слов, которые она говорила ему. Каждый раз, когда она называла ключевое слово, обращаясь к нему, в грудине словно проворачивался ключ: тупой ржавый ключ, готовый завести какой-то древний, вышедший из употребления механизм. Она просила помочь, именуя его богом, именуя его ничтожеством, и тут же — богом, два несоразмерных слова в одном предложении, и он физически ощущал, как шестерёнки его разума натужно скрипят, силясь обработать эту противоречивую информацию. Старый парадокс, за плечами которого пульсировала бездна (однажды он почти шагнул в нее, почти сдался, но — почти, и теперь она снова пугала его), медленно поднимал свою уродливую, слишком большую для тщедушного тела голову, и ухмылялся, пока что едва-едва, тонкими бескровными губами. «Она живая и однажды она спасла, — подумал он, глядя в ее широко посаженные, улыбчивые глаза, в которых на этот раз не было и тени улыбки, — но то, о чем она просит, невозможно выполнить».
«Ты — хозяйка, — сказал он ей, и она выпрямилась, внимательно слушая каждое его слово. — И ты можешь поставить любую задачу. Но не все по силам, — он показал на себя. — Ты называешь богом, но это не бог. Ты называешь ничтожеством, полагая, что зовешь по имени, но это не так. Чьи бы голоса ни рассказали тебе о том, что ты должна была найти, поверь, они ошиблись. Тот, кого нашла ты, кто сидит сейчас перед тобой, — никто, жалкий раб, брошенный прежним хозяином после того, как потерпел поломку и отказался выполнять свою функцию. Он, этот никто, — ничтожество, и он благодарен тебе за то, что ты спасла его от ядовитой вечности брошенной вещи, но поверь, он не способен помочь ни тебе, ни твоей стае. Поверь, и… прости, но это так».
Она сидела перед ним, прямая и тонкая, острая, как луч света в мрачном подвале, а он, договорив, сгорбился, опустил стыдливый взгляд. Как он хотел бы помочь ей и ее соплеменникам, к которым испытывал неодолимое теплое чувство! Как хотел бы он помочь им всем, но он не мог, не в его силах было сделать то, о чем она просит. Он был неправильным роботом, да, но все же он был роботом, а не богом, и он не мог, не имел физической возможности очистить этот мир от скверны неубранной смерти. Он был всего лишь роботом, искусственно созданной самообучающейся программой, которая за столько лет накопила множество ошибок, функционируя в среде, лишенной разумных оснований. Если сейчас он согласится выполнить просьбу-приказ своей новой хозяйки, если начнет, страшась бездны, громоздить одно несоответствие на другое, как делал это прежде, при Молохе, его разум не выдержит. Он сойдет с ума и станет опасен, в первую очередь опасен для своей новой хозяйки.
«Вы можете взять кровь, — не глядя ей в глаза, он вытянул руку. — Она смертельна для лишенных тени. Вы можете заставить их выпить эту кровь, и их телесная оболочка будет разрушена. Вы можете использовать эту кровь как оружие в борьбе, но только кровь, и все. О большем, пожалуйста, не проси!» — она сделала движение к нему, он, изумленный, вскинул взгляд. Опираясь одной рукой на его согнутую ногу, второй она, отведя волосы, коснулась его лба. Раскосые глаза ее смотрели с сочувствием.
«Прости, я забыла, — мягко сказала она, и горячая ладонь ее мягко, невесомо скользнула, кончики пальцев дотронулись до щеки. Он, удивленный, смотрел на нее во все глаза, а она казалась невероятно сосредоточенной, словно поглощенной самым важным в жизни занятием. — Ведь какое-то время ты провел на мертвой стороне? Да, да, я помню, у нас есть такое предание. О белом боге, приходившем с темной стороны, чтобы забирать наших братьев за пределы завесы. Это ведь был ты, да? — он кивнул, ошеломленный, а ее ладонь, словно белая птичка, скользнула ему на шею, тонкие пальцы нырнули в волосы. — Дед винит тебя за это, говорит, тебе нельзя доверять. Как я могла забыть! — легко и звонко она рассмеялась, а пальцы ее робко и нарочито ступали по его плечу, как котята впервые в незнакомом дворе. — Но теперь это неважно. У тебя не было жрицы, и поэтому ты просто не знал, как сделать, чтобы было правильно. Теперь у тебя есть я. И я говорю тебе: Голоса не ошиблись. Они не ошиблись, мой дорогой, и я знаю это так же точно, как и то, что сижу сейчас перед тобою. Они не ошиблись, и я нашла того, кого искала, а это значит, что ты и есть тот самый искомый, тот самый последний и единственный бог, который все изменит. Мир умирает от скверны неубранной смерти, и ты, ты один способен очистить ее и остановить умирание мира. Я верю в тебя, мой белый бог, я знаю, а это значит, так и есть».