Санька-умник (СИ)

Здание двойного назначения… Так, это, вроде, называется?
Как на самом деле, я не знаю. Так нам, ещё носящим красные галстуки, в музее рассказывали.
Война выигрывается ранеными, возвращенными в строй. Для этого не только госпитальные стены требуются, но и соответствующий персонал.
Эта мысль, про медицинский персонал, в моей, вернее — в Санькиной, голове и засела. Причем — прочно.
Фельдшерская школа! А, что? Это вполне себе реально!
Семилетка у меня имеется.
Набор в фельдшерскую школу — ежегодный. В этом году он ещё и увеличен, так в газете было написано. Почему? Без объяснений, но я думаю, что это опять же с надвигающейся войной связано.
Стипендия! Вот что являлось важнейшим аргументом для моего поступления в данное учебное заведение.
В фельдшерской школе, это я опять же узнал из статьи в газете, обучающийся ежемесячно получал тридцать пять рублей.
Тридцать пять!
Скажете, мало?
Да я в колхозе столько на трудодни не зарабатываю… Я же не кузнец. Это у него за день полтора трудодня может набежать, а у меня на вспомогательных и неквалифицированных работах чаще всего половина трудодня получается. Целый трудодень бывает, если я от зари до зари спину ломаю, но и то не всегда… Редко, очень редко.
Колхоз у нас бедный, доходов не много, поэтому трудодень недорогой. Как-то председатель наш с газетой пришел. Злющий… Вот де, смотрите. В колхозе имени Карла Маркса на трудодень получают кроме риса, пшеницы и других продуктов ещё и по двадцати одному рублю! А у нас?!!! Рубль с горькими копеечками или два килограмма зерна. Или! Причем, не пшенички. Ну, а рис у нас отродясь не водится…
Так, а где тот колхоз? Ну, понятно… Не в Кировской области. У нас тут не черноземы…
За год я, подросток, чуть более ста трудодней заработал. Вот и посчитайте. Причем, получу я деньгами только небольшую долю. Нет в нашем колхозе денег.
Тридцать пять рублей. Это — почти половина от того, что получает уборщица производственных помещений или прислуга-домработница. Ну, у последней, кроме того, ещё стол и место для проживания имеется. Опять же из газет, а другого источника информации у меня сейчас нет, я знаю, что врач зарабатывает в месяц от ста пятидесяти до четырехсот рублей, разнорабочий — от тех же ста пятидесяти до двухсот. Квалифицированный рабочий на хорошем месте — до шестисот рубликов. Инженер — на двести рублей больше. Это — опытный, а начинающий — четыреста, как хороший учитель.
Есть ещё рабочие-стахановцы. Про их зарплаты писать опять же газеты не стесняются. Такой в месяц может и две с половиной тысячи заработать. Завидно? Становись сам стахановцем! Кто тебе мешает?
Да, только из всего этого надо ещё пятнадцать процентов вычесть. Так сейчас положено.
Вот я и решил в фельдшерскую школу лыжи вострить.
Семья мне ничем помочь не сможет. Буду учиться и на стипендию жить.
Вот так как-то…
  
Глава 18
 
Глава 18 Фельдшерская школа
Думаете, четырнадцатилетний парнишка Санька из маленькой деревеньки Пугач в Киров с одной котомкой за плечами сам бы ушел?
В какую-то там фельдшерскую школу?
В полностью самостоятельную жизнь без поддержки семьи?
Ой ли…
Конечно, это было решение Александра Аркадьевича.
На высшее учебное заведение он пока не замахивался — скоро война, ему бы надо худо-бедно на ноги встать, определенную опору получить в виде специальности… Причем — надежной, которая всегда прокормит.
Ну, и уцелеть у фельдшера на войне шансов больше, чем у простого красноармейца…
Шкурно? Непатриотично? За чужими спинами решил Александр Аркадьевич отсидеться?
Тут уж как хотите думайте…
В тридцать девятом в фельдшерско-акушерскую школу, так она правильно называлась, Санька поступил. Он же — умник.
Стипендию в размере тридцати пяти рублей ему назначили.
Однако… недолго Санька этим денежкам радовался.
Страна готовилась к большой войне, на всем, где можно и нельзя стали экономить, и перед новым сороковым годом нам объявили, что стипендию в фельдшерской школе будут платить только круглым отличникам.
  
Мама дорогая! Я к круглым отличникам не относился!
Нет, глупее я в городе не стал, но на учебу время требуется… Его-то у меня и не было.
Общежития фельдшерская школа не имела, поэтому жить мне приходилось на квартире. За съем жилья надо платить, а у меня каждая копеечка считана… Комнатушку мы снимали на двоих, ещё с одним учеником фельдшерской школы. На одного — такой роскоши я себе не мог позволить. Ну, как говорится — в тесноте да не в обиде.
Есть мне хотелось постоянно…
Да, надо сказать, что хлебушек-то, нужно ещё было умудриться купить! В магазинах его часто и не было.
Голым и босым тоже ходить не будешь. Я расти начал, видно городская жизнь так на меня повлияла.
Поэтому, я хватался за любую работу, постоянно на триста шестьдесят градусов головой вертел в поисках даже самого малого заработка.
Из ребят подобных мне, учеников фельдшерской школы, как-то сама собой создалась у нас бригада. Мы разгружали вагоны, пилили дрова в частных домах, сбрасывали снег с крыш…
В свою комнатку на Дерендяева я часто возвращался уже затемно со слипающимися глазами, а нужно было ещё и на завтрашний день к занятиям подготовится. Отстающим в фельдшерской школе я не был, но в круглые отличники выбиться у меня не было никакой возможности.
Всё, кончилась у кота масленица, не будет у меня в сороковом году стипендии…
Надо сказать, учили нас в фельдшерской школе на совесть.
Дубровин преподавал у нас терапию. Он был всегда спокойным, выдержанным, последовательно и четко рассказывал определенную тему, был увлечен своим рассказом, приводил много примеров из своей практики. На его занятиях создавалось впечатление, что он мало внимания обращает на аудиторию, но присутствующие всегда слушали его очень внимательно. На практических занятиях Дубровин требовал четкости в ответах, особенно — после обследования больного. Он не признавал выслушивания пациента фонендоскопом, сам, при этом, пользовался только деревянным стетоскопом. В случае, если в чем-то сомневался, прикладывал свое ухо к телу и долго выслушивал больного. Как-то, через много лет, я встретил своего однокурсника, и он рассказал мне, что во время войны Дубровин продолжал работать на своем месте, преподавал. Но, так же, как и раньше большую часть времени проводил в больнице. У него был уже солидный возраст и значительные перегрузки, переживания военного времени, недостаточное питание, отражались на его здоровье. Якобы, были случаи, когда во время обхода, прослушивая больных, доктор засыпал на груди больного. Тогда сестры, чтобы не будить его и дать хотя бы недолго отдохнуть уважаемому доктору, перекладывали его голову на подушку рядом с больным, он, немного отдохнув, продолжал свой обход. Правда это или нет, сказать трудно. Пусть это будет даже частичной правдой, но я хочу сказать, что этот человек был бесконечно предан своему делу, своим пациентам.
Военно-санитарное дело в фельдшерской школе вел Хлыбов. Нам было очень интересно слушать бывалого участника гражданской войны, военврача второго ранга о том, какие трудности могут встретиться при оказании медицинской помощи на фронте. Я ловил каждое слово этого преподавателя, так как знал, что вскоре эти знания мне могут пригодятся.
Лутошкин был преподавателем биологии. Он требовал от нас, чтобы мы больше работали самостоятельно. На занятиях всегда проводил опрос по пройденному материалу. Внимательно выслушивал отвечавшего, в чем-то поддакивал, а в заключении говорил: «Садись, два». Это означало, что тема не раскрыта. Нам казалось, что, произнося своим громовым голосом слова «садись, два», он как бы получал от этого удовольствие, но это только казалось. На самом деле, он всем своим видом показывал, что сожалеет о том, что мы не увидели главное, изюминку в изучаемой теме. А его улыбка, как бы подбадривала нас, что не все потеряно, что мы еще молоды и всему научимся, если будем прилагать усилия и старания в учебе. Обладатель уникального баса, Лутошкин участвовал в студенческой самодеятельности, пел в хоре. Он стеснялся стоять среди своих учеников во время выступления, потому, что его могучая фигура нависала над всеми нами, поэтому брал стул и садился за спинами поющих, во время выступления был слышен лишь его могучий голос.