Голубой вереск

— Так вы говорите, что эту женщину зовут Дот? — спросил Иэн.
Миссис Такетт хихикнула:
— Ах, я же не назвала вам ее имя? Только сказала, как ее называет Фред. «Дот» — это одна из его шуток. Конечно, он так называет ее за глаза. А обращается к ней «мисс Дарэм»; в театре все зовут ее Долли.
У Мойды перехватило дыхание. С самого начала ей следовало догадаться, подумала она, что каким-то непостижимым образом, рукой Провидения, она окажется вовлечена в эту историю. Вначале Хэмиш, а теперь ее мать!
Она с трудом осознавала, что происходило потом. На мгновение у нее закружилась голова, и она почти не помнила, как они попрощались. Каким-то образом она оказалась в машине рядом с Иэном, и они быстро поехали по той же дороге в обратную сторону.
— Долли Дарэм! — произнес он. — Кажется, я помню это имя. Кто она такая?
— Какая разница! — воскликнул с заднего сиденья герцог. — Главное — вереск!
— Давайте молиться, что она не отдала его кому-нибудь из друзей, отправляющихся в Восточную Африку, или не накормила им кролика из шляпы иллюзиониста! — пошутил Иэн. — Меня скоро тошнить начнет от одного только упоминания о твоем голубом вереске, Арчи!
— Голубой! Она сказала — голубой! — ответил герцог довольным тоном.
Мойда молчала, и даже когда они свернули на Сочихолл-стрит и перед ними засверкали ослепительно яркие огни «Империи», она не могла избавиться от чувства нереальности происходящего.
Должно быть, это сон, подумала Мойда.
Гибель Дженет и Рори, ужас выселения из их маленького домика в Скейге, чувство отчаяния, заставившее их вселиться в замок, прибытие Иэна, поездка с ним и герцогом — все это казалось кошмарным наваждением. И теперь вовлеченными в него оказались не только они с Хэмишем, но и ее мать.
Она увидела имя «Крошка Долли Дарэм», состоящее из мерцающих огоньков, снова и снова читала его на афишах у входа в театр.
— Дверь на сцену, — сказал Иэн, беря ее под локоть и поторапливая.
Здесь по-прежнему пахло гримом и пылью, были те же самые каменные полы и узкие лестницы, по коридорам гулял сквозняк, вдалеке слышался громкий звук музыки и бурных аплодисментов.
— Мисс Дарэм сейчас выступает, — сказал билетер. — Она ожидает вас, сэр?
— Нет, но дело крайне срочное, — ответил Иэн. — Это герцог Аркрэ, а я — бригадир Маккрэгган.
Билетер пристально осмотрел их и, вероятно, остался доволен.
— Мисс Дарэм освободится через несколько минут, — сообщил он. — Идите к ней в гримерную. Я скажу ей, что вы ее там ждете.
— Благодарю, — ответил Иэн и вложил в ладонь своего собеседника щедрые чаевые.
Они двинулись по коридору в указанном направлении. Они слышали взрывы смеха, затем высокую, чистую и неожиданно красивую ноту. При желании ее мать может хорошо петь, подумала Мойда, и в этот момент она с чувством вины осознала, что стыдится Долли. Стыдится вульгарности и кичливости, которые сделали ее массовым кумиром, но убили в ней настоящую актрису. Она часто думала об этом и раньше, но никогда с такой горечью, и затем, несмотря на гром аплодисментов, Мойда осознала правду — она любит Иэна!
Она с трудом верила своим чувствам, переполнявшим ее грудь. Внезапно, стоя здесь и ощущая, как сердце бешено стучит в ее груди, Мойда подумала: а не убежать ли отсюда? Она не может пойти с ним и созерцать удивленно-презрительное выражение его лица при виде толстухи Долли, презрение в его глазах, когда он услышит ее болтовню на северном диалекте, которым она разговаривала со сцены.
Мойда помнила, что когда-то ее мать была кроткой женщиной, с тихим интеллигентным голосом; мать купала ее, укладывала спать, слушала ее молитвы, а затем тихо шила перед камином, пока отец расхаживал по комнате взад-вперед, рассуждая или яростно споря вслух по какому-нибудь вопросу с невидимым оппонентом, но в действительности желая убедить самого себя.
Такова на самом деле ее мать, ее истинная натура. А вот «Крошка Долли Дарэм» была пародией, гротескной карикатурой на Дороти Макдональд, воспитанной в строгой, пуританской семье и против воли своего отца вышедшей замуж за неугомонного гения по имени Мердо Макдональд.
 
Мне нужно уйти, подумала Мойда, уйти прежде чем Долли сойдет со сцены. Я не могу назвать ее матерью, не могу, не могу!
— Вот и гримерная мисс Дарэм, — сказал Иэн. — Наверное, нам лучше подождать в коридоре.
С этими словами он взглянул на герцога, и Мойда поняла, что им не следует рыться в цветах в поисках голубого вереска.
— Она скоро придет, — добавил он и дотронулся до руки Мойды. — Вы устали? — спросил он, и его голос показался ей нежным и заботливым.
Ей захотелось вырваться и убежать прочь из театра. Но она знала, что для этого не было никакого повода, а многолетняя привычка контролировать свои эмоции позволила сохранить самообладание.
Она должна принять неизбежное. Мойда почувствовала, что вся дрожит от прикосновения Иэна; казалось, вместо крови у нее по жилам разлился огонь. Ей захотелось прижаться к нему, и пока она боролась с тысячей странных, загадочных, неведомых доселе эмоций, она услышала в коридоре шаги матери, возвращавшейся со сцены.
Аплодисменты в зале затихли, затем зажглись огни, оповещая о выходе следующего артиста, заиграла музыка, и занавес вновь поднялся. Выступление Долли закончилось, и она в своей неподражаемой манере смеялась и шутила с рабочими сцены и всеми, кто ждал ее за кулисами.
— Это твой вечер, дружище, не сомневайся!
Мойда услышала, как мать обращалась к какому-то актеру, идущему из гримерной на сцену.
— Исключительно благодаря тебе, Долли.
— Что ж, удачи, дорогуша.
— Спасибо.
Она пошла дальше. Ее ярко-оранжевое атласное платье, фасон которого намеренно подчеркивал ее полноту, было расшито блестками, а в ушах, на шее и на запястьях сверкали «бриллианты», которые издали могли вполне сойти за настоящие. Спускаясь к ним, Долли была сродни божеству сцены — вся такая огромная и сияющая. Мойда была готова сгореть от стыда или провалиться на месте.
— Друзья пожаловали в гости, — выкрикнула она, подойдя на достаточное расстояние, чтобы ее услышали. И затем, по привычке расплываясь в улыбке, увидела Мойду. — Ну надо же, Мойда, дорогая! Почему ты не предупредила, что приедешь?
У Мойды не было времени что-либо сказать, взглянуть на Иэна, чтобы увидеть, о чем он думает, или даже догадаться о его удивлении. Мать заключила ее в свои объятия, и Мойда буквально утонула в ее теплой, источающей любовь и ласку груди. А затем на нее лавиной обрушились сердечные поцелуи, запах грима и дорогих духов, шорох атласа и ослепительный блеск драгоценностей.
Затем дверь гримерной оказалась открытой, и все они зашли следом за ней. Повсюду были цветы — в корзинах и вазах, одни дорогие, другие дешевые, а некоторые — всего лишь пучки, сорванные в своих садах ее поклонниками, приехавшими в город специально для того, чтобы воочию посмотреть живую легенду сцены.
— Расскажи, что ты здесь делаешь. Я думала, ты сейчас в Скейге. И совсем не пишешь, вот ведь непослушная девчонка! Но я тебя прощаю; я так рада тебя видеть, что не знаю, с чего начать.
Долли опустилась на стул, который тотчас затрещал под ее весом. Затем, не выпуская руки Мойды, она дружеским жестом протянула другую руку в сторону Иэна и герцога:
— Это твои друзья, дорогая? Замечательно, если можно так выразиться.
— Мама, это бригадир Маккрэгган, а это герцог Аркрэ.
— Рада познакомиться, — ответила Долли. — Присаживайтесь, если найдете куда, и скажите, как вы оказались с моей крошкой Мойдой. Надеюсь, вы присматриваете за ней?
Этот лукавый вопрос был адресован Иэну. Да, несомненно, тон Долли был игривым, и, подумала Мойда, сейчас мать решит, что они интересуются друг другом.
— Мы приехали сюда по очень серьезному делу, — быстро вмешалась Мойда. — У герцога пропал горшочек с вереском, и мы выяснили, что его подарил вам один человек из театрального персонала — рабочий сцены по фамилии Такетт.