Больше, чем это
Уже много лет она не звала Сета с собой.
Да он бы и не пошел.
Наверное. Скорее всего. Хотя кто его знает.
Но все же без пробежек — тоска. Особенно когда сидишь в четырех стенах. Не хватает размеренного ритма, когда дыхание наконец устанавливается и мир как будто ложится тебе под ноги, словно ты стоишь на месте, а планета вертится под тобой.
И при этом ты тоже наедине с собой, но не одинок. Это полезное одиночество. И такого ему не выпадало уже давно.
Неудивительно, что все так запуталось к концу зимы.
Он снова смотрит в окно. Мир затянут все той же хмурой пеленой мороси.
— Как только выглянет солнце, — обещает Сет вслух, — я бегу.
Но до самого вечера приходится сидеть внутри. Все часы в доме, разумеется, стоят, поэтому остается лишь догадываться, сколько сейчас времени.
Главное не заснуть. Сет изобретает разные глупости, чтобы не провалиться в сон. Поет во все горло. Отрабатывает стойку на руках. Перечисляет названия штатов (когда из пятидесяти набирается только сорок семь, чуть не лезет на стену, пытаясь вспомнить Вермонт, потом сдается).
К вечеру Сет начинает мерзнуть. Он зажигает все фонари и поднимается наверх, в родительскую спальню, за одеялами. Закутавшись, ходит туда-сюда по гостиной, силясь чем-нибудь занять мысли, чтобы прогнать сон и скуку.
И одиночество.
Он останавливается посреди комнаты, завернувшись в одеяла, как в мантию.
Одиночество. Подпитанное накопившейся усталостью, кошмарное здешнее одиночество накрывает Сета с головой, словно волны, в которых он утонул.
Здесь никого нет. Он один. Больше никого.
До скончания веков.
— Черт… — бормочет он себе под нос, ускоряя шаг. — Черт, вот черт, вот черт, вот черт.
Он будто снова барахтается в волнах, хватая ртом воздух. Горло сжимается, как тогда, когда накатывала очередная ледяная махина. «Не сдавайся, — приказывает он себе в панике. — Борись! Вот черт, вот черт…»
Он застывает как вкопанный, едва сознавая, что с губ рвется бессильный стон. Он даже запрокидывает голову, будто пытаясь глотнуть воздуха, который скоро исчезнет за толщей воды.
— Я не могу, — шепчет он в наполненный тенями полумрак. — Не могу. Не навсегда. Пожалуйста…
Сет сжимает и разжимает кулаки, вцепившись в одеяла, которые вдруг словно душат и тянут еще глубже на дно. Он сбрасывает их на пол.
«Я не могу бороться. Пожалуйста, не надо, я не могу».
И только теперь в свете фонаря он видит, что, расхаживая туда-сюда, подмел волочащимся краем целую дорожку на полу. И теперь там тускло поблескивает полированный паркет.
Сет подпихивает скомканное одеяло ногой — оно едет по полу, оставляя еще полоску блестящего паркета. Тогда Сет тащит комок до самой стены, стирая пыль. Потом поднимает одеяло. Изнанка вся грязная, но он переворачивает куль на нетронутую сторону и ведет вдоль стены до камина.
Оглядывается. Пол обрамляет относительно чистая кайма.
Свернув одеяло еще раз, Сет вытирает пол под стеной по всему периметру, потом вокруг кушеток, сворачивая и переворачивая свою импровизированную тряпку, пока наконец не протирает почти весь пол целиком. Зашвырнув перепачканное одеяло на кухню, он подбирает другое, складывает квадратом и вытирает обеденный стол, закашливаясь от пыли, но в конце концов и здесь образовывается почти сияющая поверхность.
Намочив уголок одеяла поменьше в раковине, он оттирает въевшуюся грязь на столе, потом переходит к впавшему в спячку телевизору. Когда очередное одеяло приходит в негодность, Сет забрасывает его в растущую кучу на кухне и берет новое. Вскоре он уже роется в комоде наверху, вытаскивая намертво пересохшие полотенца и простыни, которыми вытирает камин и подоконники.
Сет впадает в какой-то экстатический транс: все мысли сосредоточены только на этом занятии, он работает как заведенный, уже не в силах остановиться. Вытирает книжные полки, реечные двери в чулан, стулья вокруг обеденного стола. Случайно разбивает лампочку в люстре, счищая с нее паутину, но делать нечего — только завернуть осколки в тряпку и бросить в ту же кучу на кухне.
Потом он принимается вытирать остатки пыли с зеркала над кушеткой. К стеклу пыль пристала плотно, поэтому Сет берет влажную тряпку и трет сильнее, с нажимом, стараясь отчистить.
— Ну, давай, — приговаривает он, сам не замечая, что говорит вслух. — Давай!
Отступив на секунду назад, он стоит перед зеркалом, тяжело дыша. Поднимает руку с тряпкой, чтобы продолжить…
И видит себя в свете подвесного фонаря.
Осунувшееся лицо, «ежик» на голове, темные волоски, пробивающиеся над верхней губой и на подбородке, а на щеках вообще ничего не растет, так что обзавестись когда-нибудь бородой нечего и мечтать.
Видит свои глаза. Затравленные. Может, даже одержимые.
А еще видит комнату за спиной. Теперь она гораздо больше похожа на жилье, чем до того, как на Сета вдруг «нашло» — что, он и сам не знает.
Но дело сделано. Чистая — или хотя бы прибранная — комната. Он смахнул пыль даже с этой жуткой, кошмарной картины с умирающей лошадью. Теперь Сет смотрит на нее в зеркало — глаза выпучены, язык торчит, словно пика.
И он вспоминает.
Уборка. Наведение порядка. Лихорадочное очищение.
Это уже было. Он уже драил так свою комнату. В Америке.
— Нет, — вырывается у Сета. — Не-е-ет!
Это было последнее, что он делал перед выходом из дома.
Перед тем, как отправиться на берег.
Перед тем, как умереть.
27
— Ты не думал, что мне это тоже не нравится? — яростно прошептал Гудмунд. — Что мне это на хрен не сдалось?
— Но ты же не можешь… — ответил Сет. — Не можешь же ты просто…
Язык не поворачивался. Не хотел произносить это слово.
Уехать.
Гудмунд нервно оглянулся на свой дом с водительского сиденья. Внизу горел свет, и Сет знал, что родители Гудмунда не спят. В любую секунду его исчезновение могли обнаружить.
Сет покрепче обхватил себя руками, пытаясь согреться.
— Гудмунд…
— Либо я заканчиваю год в частной школе Бетель, либо они не оплачивают университет. Пойми, Сетти… — Гудмунд практически умолял. — У них просто крышу сорвало. — Он нахмурился. — Не у всех же предки — толерантные европейцы…
— Не такие уж они и толерантные. Теперь они на меня едва смотрят.
— Они и раньше не особенно смотрели, — возразил Гудмунд. — Прости. Ты понимаешь, о чем я.
Сет промолчал.
— Это же не навсегда, — утешил его Гудмунд. — Мы встретимся в университете. Придумаем, как сделать, чтобы никто…
Но Сет уже качал головой.
— Что? — не понял Гудмунд.
— Мне придется идти в папин университет, — пояснил Сет, не поднимая глаз.
Гудмунд на водительском сиденье удивленно встрепенулся:
— Что? Но ты же говорил…
— Из-за терапии для Оуэна мы вылетаем в трубу. Так что если я иду в колледж, то в папин, там обойдется дешевле, как сыну сотрудника.
У Гудмунда от изумления отвисла челюсть. Они совсем не так планировали. Совершенно не так. Предполагалось, что они пойдут в один университет и будут соседями по общежитию.
За сотни миль от дома.
— Ох, Сет…
— Ты не можешь уехать, — мотал головой Сет. — Не сейчас.
— Сет, мне придется…
— Ты не можешь! — Голос дрожал, Сет с трудом сдерживал слезы. — Пожалуйста!
Гудмунд положил руку ему на плечо. Сет вывернулся, хотя именно сейчас на самом деле отдал бы весь мир за это прикосновение.
— Сет. Все наладится.
— Как?
— Это же не на всю жизнь. Это крошечный ее кусок. Выпускной класс, Сет. Это не навсегда. И правильно.
— Мне было так… — выдохнул Сет в стекло. — С Нового года, с тех пор, как тебя нет, мне было…
Он не договорил. Он не сможет объяснить Гудмунду, как ему было плохо. Худшее время в жизни. В школе невыносимо, иногда за целый день и словом ни с кем не обменяешься. Несколько человек — в основном девчонки — пытались посочувствовать и возмутиться тем, как несправедливо с ним обошлись. Однако это лишь напоминало, что прежде у него было трое друзей, а теперь ни одного. Гудмунда родители забрали из школы. Эйч нашел другую компанию и с Сетом не разговаривал.
А Моника…
О Монике даже думать не хотелось.
— Всего пару-тройку месяцев продержаться, — уговаривал Гудмунд. — У тебя получится.
— Без тебя — нет.
— Сет, пожалуйста, не говори так. Я не могу, когда ты так говоришь.
— Кроме тебя, у меня никого нет, Гудмунд, — прошептал Сет. — Ты — это все. Больше у меня ничего нет.
— Не говори так! Я не могу быть всем для кого-то. Даже для тебя. И так крыша едет от этого. Одно то, что придется уехать… Хочется кого-нибудь убить! Но я выдержу, если буду знать, что ты здесь, карабкаешься, не сдаешься. Это не навсегда. Все изменится. Правда. Мы найдем выход, Сет. Сет?
Сет смотрел на него и видел то, чего не сознавал раньше. Гудмунд уже исчез, он уже мыслями в своей частной школе Бетель, за шестьдесят пять миль отсюда, а может, еще дальше в будущем — в Вашингтонском университете, и может, в этом будущем есть и Сет, может, там действительно найдется место для них обоих…
Но Сет-то еще тут. Он здесь, а не в будущем. Он всего лишь в этом немыслимом настоящем.
И понятия не имеет, как добраться отсюда дотуда.
— На этом ничего не заканчивается, Сетти, — убеждал Гудмунд. — Сейчас трудно поверить, но всегда есть что-то еще. Нужно просто до этого дожить.
— Просто дожить… — едва слышным эхом откликнулся Сет.
— Именно. — Гудмунд снова коснулся его плеча. — Продержись, пожалуйста. Мы сможем. Обещаю.
Оба вздрогнули от звука хлопнувшей двери.
— Гудмунд! — прокричал с крыльца отец Гудмунда так громко, что, наверное, все соседи проснулись. — Отзовись немедленно!
Гудмунд опустил окно.
— Я здесь! — крикнул он. — Хотел подышать.
— Ты что, за идиота меня держишь? — Отец вглядывался в темноту, где сидели в припаркованной машине Гудмунд с Сетом. — Иди сюда сейчас же!
Гудмунд повернулся к Сету:
— Будем переписываться. Говорить по телефону. Мы не потеряемся, обещаю.
Наклонившись, он крепко поцеловал Сета на прощание, наполняя ноздри своим запахом, вминая телом в спинку сиденья, прижимая к себе…
А потом исчез, выкатившись за дверь, спеша к освещенному крыльцу, огрызаясь на отца по дороге.
Сет смотрел ему вслед.
И когда Гудмунд скрылся в доме, Сет почувствовал, как захлопываются двери вокруг него самого.
Как смыкается вокруг настоящее, отсекая его от всего остального.
Навсегда.